— Ну? — произнес я, вернувшись. — Ничего не хочешь мне рассказать?

Он закрыл подведенные глаза и какое-то время, показавшееся мне неоправданно долгим, беззвучно шлепал губами цвета пальмового сахара. Мелькнули белоснежные крупные зубы. Затем покачал головой: пока не могу говорить. Яйца. Имей уважение к яйцам.

Я присел на корточки и начал медленно растирать ему спину. Хотел бы я, чтобы мне оказали подобную услугу в то злополучное утро в «Зеттере». Как бывает всегда, когда два человека связаны взаимным насилием, Клоке воспринял мой жест как самый естественный в мире. И открыл глаза.

— Зачем ты пытаешься меня убить? — спросил я по-французски. — И почему делаешь это так чертовски бездарно?

Нет ответа. Он только судорожно глотал воздух. Из груди вырывалось хриплое дыхание. Посреди дороги мы представляли прекрасную мишень, так что я наполовину довел, наполовину дотащил его до деревьев и уложил на траву. Мои сигареты остались в будуаре Жаклин, я позаимствовал одну из его пачки и закурил. Клоке нечеловеческим усилием дотянулся до жестянки с коксом и сделал пару мощных затяжек. В первый момент его глаза изумленно расширились, но затем он быстро успокоился.

— Лучше? — поинтересовался я.

Клоке кивнул.

— Не убивай меня, — произнес он по-английски и добавил почти с нежностью: — Ах ты, чертова сука.

Еще ничто не вызывало у меня такого приступа гомерического хохота. Что ж, все когда-то бывает в первый раз. К тому же это типично французское высокомерие — игнорировать французский иностранцев и отвечать по-английски.

— Дам добрый совет, — сказал я, отсмеявшись. — Если ты просишь кого-нибудь тебя не убивать, не стоит при этом называть его чертовой сукой.

Он улыбнулся и снова протянул руку за кокаином. Я ловко перехватил жестянку и убрал к себе в карман.

— Хватит пока, — сказал я. — Quid pro quo,[16] понял? Верну, когда расскажешь все, что я хочу знать.

В нем что-то зримо переломилось. Он по-прежнему полулежал на боку, прислонившись к стволу дерева, но теперь словно обмяк. Ярко подведенные глаза выдавали многодневное недосыпание.

— Quid pro quo, Кларисса, — ответил он, неожиданно точно пародируя Хопкинса-Лектора.[17]

— Я тебе его верну. А теперь объясни, зачем ты хочешь моей смерти?

— Потому что она хочет, чтобы ты жил.

— Жаклин?

— Ты ее уже трахал?

Одному богу известно, почему я соврал.

— Нет.

— Ее вагина разумна. Она о тебе знает. Все что угодно. Как Люцифер. Господь всеведущ, но он не может отличить полезное знание. Понимаешь? Отделить зерна от плевел. Поэтому тебе нужен дьявол. Или ее вагина.

— Почему она хочет, чтобы я жил?

— Из-за вампиров.

— Что?

— Ты вообще не в курсе. Не понимаю, как ты до сих пор жив. Я ничего не скажу. Ты для меня никто.

Я отошел к дороге и разыскал выброшенный дротик.

— Я могу использовать его множеством способов, — сказал я, вернувшись. — Нет, он тебя не убьет. Но сделает очень больно. Скажи, ты очень дорожишь правым глазом? Возможно, скоро у тебя будут проблемы с нанесением макияжа.

Говоря это, я легко водил острием дротика вокруг его глаза.

К моему изумлению, по его щекам потекли слезы. Не обратив на оружие никакого внимания (похоже, он его искренне не замечал), Клоке откинул голову и прикрыл веки.

— Господи, — тихо сказал он. — Если б ты знал, какая она.

— Ради всего святого, — нетерпеливо ответил я. — Признаю, у нее выдающаяся киска. Расскажи, что я хочу знать, и можешь отправляться прямиком туда. Что там с вампирами?

Он утер слезы ладонями и засмеялся с иронией, причина которой была ясна только ему. С потекшей тушью он напоминал Элиса Купера.

— Я думал, что кое-что из себя представляю, — наконец сказал он. — Пока не встретил ее. Грешки, которыми ты гордишься. Это ничто. Крохи на ее столе. Обратного пути нет.

— Поверить не могу, что мне все-таки придется испортить такое симпатичное лицо, — я поднял дротик. — Если это все, что ты…

— Проект «Гелиос», — быстро произнес он. — Ты знаешь о проекте «Гелиос»?

— Ну, я знаю, что это, — уклончиво ответил я. Тоже мне секрет: проект «Гелиос», запущенный вампирами, имел своей целью выработать средство против разрушительного воздействия солнечного света. Так или иначе, они работали над ним со времен Моисея.

— Ну, я знаю, что это, — передразнил он издевательским фальцетом. — А знаешь ли ты, loup-garou,[18] что среди вампиров зарегистрировано три случая иммунитета к солнцу?

— Нет.

— Нет. Конечно не знаешь. Они могут находиться на свету не больше семидесяти двух часов, но сами перспективы волнуют. Знаешь, что общего у этих трех случаев?

— Что?

— Нападения оборотней. Всех вампиров, которые проявили устойчивость к солнечному свету, кусали оборотни.

Я изумленно вздохнул. Наверное, в последний раз я изумленно вздыхал лет тридцать назад, но сейчас был достойный момент. Видишь, Джейк? — говорила жизнь. Видишь, как интересно разворачивается сюжет, если не уходить со спектакля сразу после антракта?

Я почти начал различать отдельные цветовые пятна; я знал, что нужно на шаг отступить, подождать несколько секунд — и они сложатся в какую-то картину. Уже складывались.

— Не вижу смысла, — сказал я. — За все это время оборотни кучу народа перекусали. Мы же вроде кошек или собак, знаешь.

— Точно, Клузо,[19] но помнишь, что случилось двести лет назад? Оборотни перестали размножаться. Жертвы перестали выживать после укусов. ВОКС считает, это вирус. Как знать? Чем бы ни был этот вирус на самом деле, зараженные им вампиры получают, пусть и в небольшой степени, иммунитет к солнечному свету.

Клоке потянулся за «Мальборо». Я смотрел, как он зажигает сигарету. С тех пор, как я покинул особняк, день сменился сумерками. Лес за считанные минуты наполнился густой темнотой. Белая галька дороги отражала последние крупицы света.

— Вампиры теперь локти кусают, что так долго не могли сообразить, — продолжал Клоке. — А когда наконец сообразили, — чувственные губы растянулись в поистине лошадиной усмешке, — выяснилось — о, жестокая Судьба! — что остался всего один оборотень.

Он хрипло засмеялся, обдав меня дурным дыханием, попытался сесть, забыв, что ему пока нельзя напрягать зад, и с визгом повалился обратно на бок. Я испытал запоздалое сожаление, что не обезвредил его менее травматичным приемом.

— Слушай, — сказал я, — я не очень-то разбираюсь в вампирах, но они не идиоты. Не может быть, чтобы они не понимали очевидного так долго.

Клоке вывернул карманы — как выяснилось, в поисках фляжки. Я помог отвинтить крышку.

— Может, может, — ответил он, делая глоток и вздрагивая. — Хотя бы потому, что эти случаи сильно разнесены по времени. Первый был в 1786 году, второй в 1860-м, а третий в 1952-м. И этот последний вампир никому не рассказывал, что его укусили. Смущался. Только в прошлом году фаворит залез в его дневники и доложил куда следует. К тому же ты переоцениваешь вероятность контакта оборотня и вампира. На самом деле, если вы встретитесь, то скорее всего отвернетесь и пойдете в разные стороны, так? Настоящие стычки случаются редко, — он покачал головой. — Это был бы перебор. Они и без того мертвы.

По сценарию мне полагалось резюмировать нашу беседу фразой вроде: «Правильно ли я понял: неспособность оборотней обращать людей — следствие вируса, который, будучи передан через укус вампиру, наделяет его иммунитетом к солнечным лучам?». Но, к счастью, у меня над душой не стоял режиссер. Я снова присел на корточки.

Господи, Джейк, выслушай. Я узнал… Возможно, что я нужен вампирам? Я закрыл глаза. Возбуждение, вызванное потасовкой, прошло, адреналин схлынул, и теперь я чувствовал только тяжесть и усталость от того, насколько предсказуемой оказалась возникшая из цветовых пятен картина.