— А ты его не спросил, так ли было дело?

Бакс свысока взглянул на меня.

— Старик, это было бы ниже моего достоинства.

— Ну ладно, а теперь расскажи нам о шарфиках.

— Рожновскую преступник задушил одним из шелковых шарфов, которые он стащил у Ингмара Свенсона для того, чтобы обратить внимание милиции на шведа, направить ее по ложному пути. Направить не удалось, ибо милиция в лице поручика Вятера просто не обратила внимания на это обстоятельство. Обидно… Тогда он стащил второй шарфик. Повязав два шарфа на шее задушенной им Марии Решель, Боровский бросал мне вызов: «Вот тебе, всеведущий знаменитый детектив! Что, съел?» Ну и милиция теперь уж никак не могла не обратить внимания на особу Свенсона.

— И все-таки, признайся, не так легко было тебе его вычислить.

— Не так уж и трудно. При других обстоятельствах я бы уже через день-другой вышел на него. В данном конкретном случае дело осложнялось тем, что слишком много «фонариков» светило на других. Но в одном надо отдать ему должное — глаз у него верный.

— Что ты хочешь этим сказать?

— О глазе фотографа. Я везу с собой несколько фотопортретов его работы, они будут украшением моей комнаты.

Студентка покраснела.

— Но ты ничего не рассказал о шведах.

— Свенсоны не доверяли брату, но… подозревали Милевского. Грустно, но факт.

— Так ли?

— Подумай сам. Повод у него был что надо: он лучше всех играл в шахматы, и, естественно, у него было больше всех шансов одержать победу в турнире и стать обладателем отцовского наследства. Он был потенциальным миллионером, так сказать.

— А теперь расскажи о покушении на Марию Решель, из-за которого ты, собственно, и приехал в Свиноустье.

— Тогда ее спасло… вино, те две рюмки, что она выпила по случаю открытия нового курортного сезона. Алкоголь ослабил воздействие люминала, спала она крепко, но не настолько, чтобы не проснуться в минуту опасности.

— И она не узнала Боровского?

— Нет. Видимо, она тоже подозревала норвежца. К сожалению, от нее мне ничего не удалось узнать. Боровский же уверял, что не говорил с ней на эту тему, так что мнение пани Решель нам неизвестно.

— Ты согласен, что старик Миллер был порядочный чудак?

— Я бы назвал его несколько эксцентричным романтиком. А вообще — личность незаурядная. Крупный промышленник и финансист, один из богатейших капиталистов Германии, он, женившись на богатой норвежке, удвоил, а затем и утроил их совместное состояние. И при этом главной страстью его оставались шахматы. Можно утверждать, что на этой почве он даже слегка тронулся. Впрочем, назови мне выдающегося шахматиста без странностей! А уж когда Миллер одержал победу над самим Максом Эйве, то и вовсе… Вот и задал своим деткам шахматную головоломку.

— Не будь его завещания, не было бы и двух убийств, — сказал я не то вопросительно, не то утвердительно.

— Не было бы и нашего сегодняшнего разговора в поезде, не было бы и многих других вещей, Нет, старик, папаша Миллер не завещал своим детям убивать друг друга, он завещал им любить шахматы и совершенствоваться в этой игре! Самая что ни на есть благородная цель. Лично я испытываю к нему лишь уважение.

Мой друг вынул носовой платок и отер вспотевший лоб. Длинный разговор утомил его.

— Ну, теперь я знаю, пожалуй, все. Извини, что я так тебя замучил расспросами, но ведь ты знаешь: на завтрашней пресс-конференции в Главном управлении меня вот так же замучают вопросами корреспонденты, а раз ты отказываешься присутствовать…

— Конечно, отказываюсь! — взорвался Арт. — Никаких пресс-конференций, никакой прессы вообще, никаких телепередач Я не желаю, чтобы моя физиономия вообще где-либо мелькала, не желаю, чтобы на улицах, в магазинах, в кино на меня показывали пальцем, тем более, что намерен ходить не один, а с одним человеком. — Студентка опять покраснела. — Помни, Павел, о чем мы договорились: обо мне ни слова!

— Арт, а что ты сделаешь с кучей денег, которые тебе будут выплачены в качестве премии?

— А вот, когда получу, тогда и подумаю.

— Да ты не сомневайся, старик! Считай, они у тебя уже в кармане! Ведь только благодаря тебе государство получит несколько миллионов. Но главное — ты нашел преступника, совершившего два убийства при отягчающих вину обстоятельствах, так что тебе полагается не только моральное вознаграждение.

— Мне оплатили все затраты, и достаточно. Я, считай, почти бесплатно провел отпуск, изучил шведский язык и познакомился с чудесной девушкой — чего же мне еще желать? Но если все же ваш министр сочтет нужным… Что ж, часть награды я бы передал в фонд восстановления Королевского замка в Варшаве, часть на повышение стипендии для одной знакомой студентки, небогатой, правда, в материальном отношении, но щедро одаренной природой, а на остальные… На остальные… Продал бы свой драндулет и купил новую машину. Не думай, я патриот, купил бы польский «фиат-125п».

— Тебе так необходима хорошая машина?

— Знаешь, сколько ехать из моих Секерок на Беляны? Через всю Варшаву, и хотя едешь по новой Вислостраде…

— Да зачем же тебе все время ездить на Беляны?

— Ой, Павлик, солнце явно тебе во вред! Ну, сам подумай! Мне же обязательно нужно научиться плавать!

Только теперь я сообразил, что на Белянах находится институт физкультуры Девушка молчала, как будто она тут ни при чем, и смотрела в окно.

— Есть что-то захотелось, — помолчав, добавил он. — Пошли в ресторан, я угощаю! В конце концов, говорят, скоро я стану богатеньким!

Он поднялся с места, встала и девушка.

— Не сомневайся, станешь! — с радостью вскочил я, но, взглянув на несессер, огорченно плюхнулся на мягкое сиденье. Холера, придется мне поголодать. Идите одни. Приятного аппетита!

— Спасибо, мы выпьем за твое здоровье, полковник!

Стрелки гигантских часов на крыше универмага «Нордиско» показывали без пяти одиннадцать. Жители Стокгольма считали эти часы самыми большими в мире и очень гордились ими.

По Свеавеген, центральной улице столицы Швеции, двигались бесконечные колонны машин. Очень нелегко было вырваться из непрерывного потока и свернуть в узкий проезд между двумя высокими зданиями, в которых размещались универмаги самых известных фирм.

Гиганты из стали, алюминия и никеля, сверкающие огромными хрустальными витринами, горделиво взирали на всю эту суету. И очень будет удивлен один из множества прохожих, если, свернув с шумной Свеавеген, внезапно окажется на задворках кичливых гигантов.

После шума и оживления центральной столичной артерии с ее помпезной и вычурной архитектурой, его поразит тишина маленькой площади, поросшей зеленой травкой, и прикрывающее с этой стороны многоэтажные универмаги приземистое здание всего в три этажа, начисто лишенное каких-либо архитектурных украшений. Унылый прямоугольник очертаний, толстые бетонные стены, маленькие окна. Но самым удивительным было другое — здание окружала железная ограда, для Швеции явление чрезвычайно редкое. К тому же ограждение украшалось сверху железными же остриями, слегка выгнутыми наружу. К сомнительным украшениям относились и стальные решетки на окнах, затянутых вдобавок еще и густой сеткой.

В железном ограждении имелась одна-единственная калитка без наружной ручки. Короткая дорожка из бетонных плиток соединяла калитку со входом в здание — несколько ступенек, глубокая ниша и низенькая, но даже на вид чрезвычайно прочная дверь. Два вертикальных узких окошка по обе стороны от нее очень напоминали бойницы.

«Не иначе — тюрьма», — подумает случайный прохожий. Вот так бывает. В двух шагах — бурлящая жизнью, ошеломляющая своими витринами шумная Свеавеген, а тут — тишина, крепкие запоры, осужденные за преступления люди.