— Не обращай внимания, это всего лишь гормоны.

— Ты делаешь огромную ошибку, Рэйчел, — заявила ей мать, когда она складывала вещи.

— Я уеду совсем ненадолго, мама.

— А как же наш уговор?

— Ради Бога! Я всего лишь отправляюсь на похороны дяди Олли. Как это может нарушить наш уговор?

—Я могу придумать тысячу акров причин.

Во время поездки, когда отец негромко посапывал рядом, Рэйчел думала о том, какой прием ее ожидает на Хьюстон-авеню. Тетя Мэри и дяди Олли не теряли ее из виду, писали и звонили, и поначалу раза в два чаще, чем она. Они писали о городе, плантации и соседях, о Сасси, мистере Перси и Амосе. Время от времени они упоминали Матта, и тогда Рэйчел вчитывалась в каждое слово. Он окончил Техасский университет и теперь осваивал рычаги управления многочисленными предприятиями своего деда. Рэйчел представляла себе, что он еще красивее, чем прежде, стильный и образованный. Дядя и тетя присылали подарки - коробки с одеждой для нее и Джимми из отделанного позолотой и хрусталем универсального магазина дяди Олли. Но время шло, и телефонные звонки раздавались все реже, а обмен письмами и вовсе прекратился, главным образом потому, что Рэйчел было трудно убедительно писать о своих якобы новых интересах и ее ответы получались сухими и скучными. Она не сомневалась, что сумела убедить их в том, будто переросла свою потребность в суррогатных дедушке и бабушке, а ее интерес к земледелию, истории своей семьи и Сомерсету был всего лишь преходящей забавой взрослеющей девочки.

Глаза у нее защипало. Это была неправда. Она скучала по ним, и ее тоску не смогли унять три школьных года с их заботами и тревогами. А теперь она никогда больше не сможет рассказать дяде Олли, что он для нее значил, или сказать ему спасибо за то, что он не забыл ее. Именно он выбрал машину, в которой она ехала сейчас, в качестве подарка к выпускному балу и устроил так, что ее доставили к двери ее дома, - стремительный и гладкий ярко-красный «форд-мустанг» 1973 года выпуска.

Но несмотря на столь щедрый дар, Рэйчел ничуть не удивилась бы, если бы ее ждал холодный прием. Когда они подъехали к знакомой веранде, в желудке девушки вдруг возникла щекочущая пустота, как бывает в стремительно опускающемся лифте. Сасси открыла дверь, и ее губы округлились в выражении невероятного изумления.

— Мисс Рэйчел, мы не ждали вас! — воскликнула она, крепко обнимая девушку и прижимая ее к своей необъятной груди. — Мой Бог, но как же вы выросли!

В ответ на ее шумное приветствие из библиотеки послышались знакомые шаги.

— Кто это, Сасси?

— Кое-кто, кого вы будете очень рады видеть, мисс Мэри.

Сасси отступила в сторону, и в дверном проеме появилась двоюродная бабушка Рэйчел. Ей исполнилось уже семьдесят три. Время посеребрило ее волосы и усеяло морщинками кожу на лице, но она по-прежнему была той же стройной, холеной и привлекательной женщиной, какой ее помнила Рэйчел. Следом за нею шли Перси, сохранивший прежнюю властную осанку, несмотря на свои семьдесят восемь лет, Матт, которому стукнуло двадцать два, и Амос, в своей скорби похожий на Линкольна.

— Мое дорогое дитя, ты все-таки приехала, — сказала Мэри, и из ее покрасневших глаз брызнули слезы. — Я рада... очень рада.

Рэйчел помедлила с ответом ровно столько, сколько понадобилось ей, чтобы понять, что возвращение было ошибкой. Никогда больше она не сможет назвать Кермит своим домом. Ее дом был здесь - в этом особняке, на этой улице, в этом городе, с этими людьми. Она любила свою семью, но ее место было рядом с этой женщиной, чья кровь текла в ее жилах и чью всепоглощающую страсть она разделяла.

— Я тоже рада, — сказала она и бросилась в объятия двоюродной бабушки, опередив отца.

Звонок телефона в приемной вывел Рэйчел из оцепенения, в которое она погрузилась, вспоминая прошлое. После похорон отец вернулся обратно в Кермит один, без нее, на самолете компании. Осенью, после того как тетя Мэри потянула за нужные ниточки, Рэйчел приняли в Техасский университет сельского хозяйства и машиностроения в Колледж-Стэйшн[25], в двух часах езды от Хоубаткера, куда она возвращалась на выходные и каждое лето помогать тете Мэри развивать овощные культуры на Сомерсете и применять новые технологии, которые она изучала в университете. Четыре года спустя она закончила университет лучшей в группе, получив диплом агронома. Рэйчел надеялась, что отныне сможет жить в Хоубаткере и выращивать овощные культуры на Сомерсете, предоставив двоюродной бабушке заниматься расширением хлопковых плантаций в других местах. Но у тети Мэри были иные планы на ее счет. Пусть даже дни Сомерсета в качестве хлопковой плантации были сочтены, солнце выращивающих хлопок Толиверов еще не зашло. Она отправила Рэйчел изучать премудрости ремесла к одному из своих старых помощников, который теперь заведовал западным филиалом компании в городе Лаббок, штат Техас, чтобы со временем - хотя сердце Рэйчел оставалось в Хоубаткере - сменить его на посту управляющего, после того как он выйдет на заслуженный отдых.

Мать не простила Рэйчел измены, но девушка свято хранила семейные тайны, которые раскрыла ей Элис, и отец так никогда и не узнал настоящей причины их отчуждения. Безо всякой злобы и зависти он воспринял тот факт, что его дочь, «единственный настоящий представитель клана Толиверов», унаследует фамильное достояние.

Рэйчел встала из-за стола, вернула коробочку с салфетками на кофейный столик и открыла дверь своего кабинета. Даниэлла, секретарша, вскочила с места, чтобы выразить соболезнования, а верный Рон обнял за плечи. Она оставляет «Толивер фармз» в надежных руках.

— Мы с вами расстаемся на некоторое время, — сказала Рэйчел. — Я буду управлять компанией из Хоубаткера, но вы знаете, где меня найти, если у вас возникнут вопросы.

— Значит, вы сюда больше не вернетесь? — спросила Даниэлла.

— Нет, Даниэлла, разве что непредвиденные обстоятельства вынудят меня к этому.

Уильям Толивер прихватил стакан чаю со льдом и вышел в крошечный дворик, чтобы отдохнуть от каменного молчания супруги. Пластиковое сиденье обжигало ему ягодицы, но оно же помогало справиться с холодом, подбиравшимся изнутри к самому сердцу. День, которого он так страшился, все-таки настал. Какая-то часть его радовалась, что Рэйчел унаследует дело, ради которого была рождена. Он ведь тоже был Толивером, в конце концов, и для него это кое-что да значило - очень много, собственно говоря, - пусть даже одна только мысль об этом приводила Элис в бешенство. Уильям пожалел, что супруга согласилась поехать с ним и Джимми в Хоубаткер. Какую сцену она закатит, когда Амос огласит завещание и подтвердит, что Рэйчел «украла» у отца его единственный шанс на лучшую жизнь!

Уильям вздохнул. Другая часть его сожалела о том, что он отвез Рэйчел в Хоубаткер летом 1966 года, как и предрекала ему Элис. Отныне она имела полное право говорить: «А я тебя предупреждала!», потому что начиная с того лета его семья уже никогда не была такой, как прежде. Иногда он спрашивал себя: даже если бы он не познакомил дочь в тот год с ее корнями клана Толиверов, не привел бы ее первый садик на Хьюстон-авеню и к Сомерсету?

Может быть, и нет. Господь свидетель, первая поездка в Хоубаткер окончилась провалом. Его семью приняли с изысканной любезностью, но как совершенно чужих людей. Уильям счел такое поведение вполне объяснимым. Он не был дома с тех пор, как сбежал оттуда в возрасте семнадцати лет. А теперь ему было двадцать восемь, и за прошедшие годы он почти не поддерживал связи с Хьюстон-авеню. Он жил в Кермите уже одиннадцать лет. В возрасте двадцати одного года он женился на продавщице из аптеки, с которой познакомился, когда искал лекарства для своей больной руки. О женитьбе он сообщил родным телеграммой.