— Вы живете в упакованном, законсервированном мире, у вас сплошные условности, — сказала она ему, когда он уходил из больницы. — Живите свободно, раскованно, старайтесь делать то, что вам хочется. Положительные эмоции излечивают от всех болезней.

На следующий день он заехал за ней, и они весь вечер провели в загородном кафе, а потом он подвез ее к дому, и, перед тем как расстаться, они долго разговаривали в машине.

Домой он вернулся в полночь. Жена встретила его обеспокоено; он начал было невнятно что-то объяснять, но поморщился и, сославшись на головную боль, отправился спать.

Его жена, застенчивая и послушная, никогда не заговаривала первой, только отвечала и улыбалась; голос у нее был мягкий, уютный, домашний; в ее глазах виднелась какая-то прекрасная усталость, а в движениях — неторопливость, даже некоторую леность. Она считалась примерной женой и матерью. Они прожили вместе пятнадцать лет и за это время ни разу не расставались.

— Живем обыденно и пресно, — объяснял он своей новой знакомой в тот вечер, когда они разговаривали в машине. — Какое-то тепличное существование. Все вечера сижу дома, смотрю телевизор, проверяю уроки дочери, жена вяжет — она молчунья и тихоня. По праздникам ходим к родственникам, отпуска проводим в доме отдыха…

— Долгое, бесконечное занудство, — заключила она. — Но кто вам мешает заиметь увлечения, заниматься спортом, например? И потом, разве вы не любите свою работу, ведь вы, кажется, инженер, творчески мыслящий человек?

— Да, в душе я изобретатель. Когда-то, как говорили, имел хорошую первооснову, но повседневные заботы все как-то заглушили. Теперь я просто надежный исполнитель.

— Все вы, семейные, рабы вещей, быта, — усмехнулась она. — Благополучие, роскошь — чепуха, главное — внутренняя свобода, раскованность… Но вам еще не поздно изменить свою жизнь, — с непонятным намеком, лукаво добавила она. — Вы отлично выглядите для своих лет.

— Не знаю, может быть, и не поздно. Но я уже встал на колею, с которой не так-то просто свернуть. Работы много, некогда передохнуть, осмотреться. К тому же, я всегда был осторожным, совершал только сбалансированные поступки, мне не хватало решимости. А вообще, семья — основная причина того, что я не стал личностью.

— За этой ширмой прячутся многие. Жалок мужчина, который подчинил себя семье. Это удел женщины, а мужчина должен быть созидателем, — она посмеивалась, словно упиваясь его слабостью. — Странно, но почему-то слабые мужчины ищут себе тихих, робких женщин, рядом с ними они чувствуют себя значительнее, что ли?

Он промолчал, уязвленный ее резкостью, а про себя подумал: «Как она здраво рассуждает, несмотря на возраст. Но такая резкая, с ней трудновато. Хотя, если человек с характером, с ним всегда трудно, зато интересно. Главное — она личность, и молодая, красивая».

До отъезда в течение трех недель они встречались почти ежедневно. Она познакомила его со своими друзьями, полубогемной молодежью, ведущей сумбурный образ жизни. Что его поразило — в той компании ее просто боготворили, к ней прислушивались, с ней советовались, перед ней оправдывались. Казалось, она имеет какое-то собственное притягательное пространство, в которое невольно вовлекает людей. Он и не заметил, как тоже очутился в этом пространстве и стал у нее в полном подчинении: ходил с ней в подвальные кафе, выпивал, курил, слушал «крутые группы», выучивал молодежный жаргон, и невдомек ему было, что со стороны он смешон и нелеп в своем подражании молодежи. Тем более что молодые люди всерьез его не принимали, относились к нему снисходительно, звали «старик», и пользовались его влюбленностью в вождя-медсестру — он возил их на машине, покупал вино и сигареты.

Но он был уверен, что его жизнь наполнилась новым смыслом, впервые за многие годы внутри себя он почувствовал свежий исток настоящего чувства, и в нем произошла переоценка взглядов: то, что было существенным, разные каноны пристойного семейства, оказались чепухой, «почти похоронной процессией», как их называла его новая знакомая. Он пришел к выводу, что настоящая жизнь в радостях, в любви, в развлечениях. Это запоздалое открытие, прямо-таки подхлестнуло его, он стал жадно наверстывать упущенное, отбросив всякие понятия о приличии, даже купил гитару и стал разучивать современные ритмы.

Теперь дома его раздражала безропотная покорность жены, ее вялый, пригашенный темперамент, ее вечно извиняющаяся улыбка и даже избыток нежности. Их отношения казались ему каким-то притворством, а вся семейная жизнь — «заменителем счастья, высоким обманом», как выражалась медсестра. Все чаще он возвращался домой к полуночи.

Жена обо всем догадывалась, каждый раз взволнованно оглядывала его, но старалась делать вид, что ничего особенного не происходит. Она мужественно сносила измену, но засыпала в слезах.

В выходные дни они почти не разговаривали, если он что-либо и говорил, то с явной неприязнью, после чего жена съеживалась, краснела, ее подбородок дрожал, а руки нервно теребили одежду. Случалось, он и в выходные дни, под разными предлогами, уходил из дома. Он особенно и не скрывал свой «роман», и вскоре о медсестре узнали его сослуживцы и знакомые.

В начале лета он сказал жене:

— Мы должны отдохнуть друг от друга. Могу я хотя бы раз в жизни провести отпуск один?

Она потупилась и спросила дрогнувшим голосом:

— А как же я? Дочь поедет в лагерь, а что буду делать я?

— Возьми путевку в санаторий, — безжалостно ответил он и вскоре уехал с новой знакомой на юг.

И вот теперь ощущение легкости не покидало его — казалось, он сбросил тяжелый груз, который долго тащил по однообразной унылой дороге.

Она предложила остановиться в Гурзуфе. Он хотел бы провести время в спокойном, укромном уголке, но она сказала, что Гурзуф самое красивое и веселое место на побережье.

Они въехали в Гурзуф поздно вечером, но в городке никто не спал; в домах горел свет, из ресторана слышалась музыка, повсюду гуляли шумные компании. На улицах стоял сухой жар.

— Там, около автостанции, старухи всегда ждут квартиросъемщиков, — со знанием дела сказала она, показывая рукой в сторону, где за кипарисами виднелись яркие фонари.

Они сняли комнату недалеко от моря, в доме из белого туфа. Распахнув окно, она убрала из комнаты «неэстетичные безделушки» и разложила на столе и подоконнике свои вещи.

Он проснулся, когда солнце уже светило высоко над горами и все отдыхающие давно были на пляже. Она стояла во дворе умытая, причесанная, в оранжевых шортах и пестрой рубашке, и о чем-то разговаривала с хозяйкой. «Какая она красивая, — подумал он. — И сколько в ней энергии и жизненных сил. А хозяйка, наверно, в полном недоумении, что нас связывает. Впрочем, если разобраться, я еще вполне молодой мужчина, и рядом мы неплохо смотримся — экспансивная девушка и спокойный мужчина». В приподнятом настроении он вышел из комнаты.

— Сразу видно, вы прирожденный лентяй, — полушутливо ответила она на его приветствие. — Мужчина, который привык работать, просыпается рано. Утренние часы самые продуктивные для работы.

— В городе я каждый день встаю в половине восьмого.

— А я в семь. Завтра вас подниму чуть свет, пойдем в горы.

— Ты диктатор, тебе нужно было родиться мужчиной. Неужели на отдыхе нельзя пожить без всякого режима?

— Я за активный отдых.

Они позавтракали в близлежащем кафе и отправились к морю. День был знойный. У домов на лавках, накрыв головы платками, дремали пожилые отдыхающие; по набережной, разморенные жарой, взад-вперед лениво слонялись отдыхающие средних лет; молодежь потягивала прохладительные напитки за столиками в открытых кафе. Весь Гурзуф напоминал огромную театральную сцену.

На пляже было многолюдно. Переодевшись, они искупались и, чтобы не обгореть, устроились под тентами, среди уже сильно загоревших курортников. Он смотрел на ее покрасневшее тело в каплях воды и, счастливо улыбаясь, чувствовал себя вернувшимся в юность. «Как странно… — подумал он. — И солнце, и воздух, и деревья, и камни ежедневно меняются. И вообще все неповторимо — ни один день не похож на предыдущий, ни один час. И странно, что раньше об этом я не задумывался. Только теперь… благодаря своей жизнелюбивой спутнице».