— Ой, аж напугали! Что вы, мужчина, говорите такое! Я ж для ресторана не в том наряде! — на меня обрушилась широченная улыбка, дремучий говорок резанул уши — интеллигентностью от него и не пахло.

«Ну и пусть, — мелькнуло в голове. — К черту интеллигентность! Зато какие формы!»

— Отличный наряд! Пошли! — я обхватил провинциалку и повел к ресторану.

Она расхохоталась как идиотка.

— Вы, небось, из столицы?! Жуть, какой настырный! А после, небось, приставать начнете. А мне сегодня нельзя. Я аж третий день не купаюсь.

Это сообщение отрезвило меня, но отступать было поздно. «Ничего, через пару дней все будет как надо», — подумалось.

В ресторане провинциалка напилась, называла меня «родненький мой» и лезла целоваться, потом в танце целовалась с одним из «толстых кошельков», а потом и вообще ушла с каким-то кавказцем.

Поздно вечером я приплелся в свой номер, прилег на кровать; в открытое окно свисали ветви шелковицы, пахло цветами, с набережной доносилась музыка, веселые голоса, а мне было невыносимо тоскливо. Вдруг вспомнил Дом литераторов и подумал: «А ведь сейчас там вовсю шумные застолья… и пусть нет Коваля, зато полно других приятелей»… Меня потянуло в Москву, в привычную обстановку, к единомышленникам.

Утром доплыл до буйка. Погода стояла — лучше нельзя придумать, море было спокойным и прозрачным — даже на глубине просматривалось дно. Издали, с моря, открывался уютный поселок, обрамленный горами, причал с белоснежным катером, пестрый, прямо-таки праздничный пляж. Почему-то издали все кажется красивей, чем вблизи — когда я вышел из моря, пляж уже выглядел далеко не праздничным: кто-то жадно уминал фрукты, кто-то резался в карты… — а мне ни поговорить, ни выпить было не с кем.

Я вернулся в номер, собрал вещи, направился в административный корпус.

— Вот, решил уехать, — сказал администраторше.

— Как? Почему? Вам не понравилось?

— Наоборот, все замечательно. Просто надо ехать. Дела. Неотложные.

В Москве никто не поверил, что я пробыл на юге всего один день — ни родственники, ни соседи; приятель, которому позвонил, поверил, но обозвал «дураком».

К вечеру пришел в Дом литераторов, заказал водки; только выпил рюмку, появляется Коваль. Мы обнялись и я спросил:

— Это ты или твой дух? Ты же в Дании?

— Да ну ее! — махнул рукой Коваль. — Съездил. Скучища. Кругом чистота, все вылизано. С утра моют окна, протирают тротуарчики. Ходишь, словно среди декораций. И люди говорят, и поступают правильно, расчетливо — скучища. Налей-ка водки! В итоге я подумал: «Чего здесь высиживаю? А в Доме литераторов сейчас стариннейший друг, Ленька. Встретимся, обнимемся, разопьем бутылку». Двух дней в этой Дании мне хватило сполна.

— А мне в Планерском хватило и одного, — хмыкнул я и рассказал о поездке.

— Я тебя понимаю, — серьезно сказал Коваль. — В нашем возрасте надо ездить со своим самоваром… Но все же смешно у нас с тобой получилось. Прекрасная история. Давно не виделись называется.

В тот закатный час на набережной было многолюдно. От пристани только что отошел теплоход и волны с шипеньем разливались по пляжу. С противоположного берега реки тянул свежий ветер. Там, в долине, в «зеленой зоне», как ее называли местные, виднелись цветущие луга с редкими кустами тальника. По узкой лестнице из грубого кирпича Алексей спустился к воде и увидел Евгения; он сидел на камне, подперев щеку кулаком, глядя в пространство.

Они познакомились в гостинице, где Алексей остановился с гастрольной бригадой. Утром в холле Алексей взял у стойки чашку кофе и подсел за стол к мужчине, который сосредоточенно что-то писал на разложенных листах бумаги. У него была интеллигентная внешность — узкое, нервное лицо, тонкие руки и умный взгляд; время от времени он рассеянно посматривал на посетителей и снова склонялся к рукописи. Алексею показалось, что они уже где-то виделись, но он никак не мог припомнить, кто этот человек.

— Мы, кажется, уже встречались? — мужчина внимательно посмотрел на Алексея и торопливо убрал исписанные листы. — Вы ведь тоже из Москвы?

Алексей кивнул и сказал, что он пианист и приехал на гастроли.

— Ну вот, наверно, мы и встречались где-нибудь в Доме композиторов или Доме литераторов. Все мы из одной среды и рано или поздно где-то пересекаемся. Ну, давайте считать, что мы уже знакомы. Евгений Тунин. Писатель и доктор технических наук, — несколько официально сказал мужчина, но приветливо привстал и протянул руку.

Алексей назвался и, обменявшись рукопожатием, спросил:

— Как вам удается совмещать такие разные области?

— Удается.

— И вы уже доктор? Но мы, видимо, ровесники. Вам чуть больше сорока?

— Сорок три. А защитился я семь лет назад, — с какой-то мальчишеской гордостью сказал Евгений. — Но, признаюсь, охладел к науке. В принципе, все, что мог, я уже сделал. Да и у нас в науке творится черт-те что. Крупные должности занимают функционеры, а не ученые. Потому мы и отстали от Запада. Последние годы я полностью посвятил литературе, а из НИИ собираюсь уходить.

— А что вы пишете? — поинтересовался Алексей.

— Повести, романы. Видите ли, точные науки приучили меня к усидчивости, самодисциплине. Я могу подолгу жить в одном ритме, в мире своих героев. И по складу характера мне ближе большие полотна, глубокие жизненные пласты. Я люблю Достоевского, Фолкнера… И пишу философские вещи. У меня вышло три повести и два романа, — помолчав, Евгений добавил: — Думаю, я уже занял в литературе прочное место, — добавил со всей серьезностью, без всякой самоиронии.

— Простите мое невежество, но я не читал.

— Ничего страшного. В музыке я тоже многого не знаю.

— Дайте почитать.

— Хорошо. Было бы интересно узнать ваше мнение. С точки зрения музыканта. Конечно, понимаете, есть разница между замыслом и его осуществлением, но я считаю, если в произведении есть хотя бы половина из того, что хочешь сказать, — это уже неплохо… А вы, простите, выступаете с классическим репертуаром или играете современные вещи?

— Вообще я исполняю классику, а здесь буду аккомпанировать Лихачевой. У нее в каждом городе туча поклонников. Названивают с утра до вечера, букетами разбивают окна…

— Я видел ее по телевизору. Она нравится публике, но, по-моему, держится несколько манерно. Извините, конечно. Не знаю, может быть, у артистов это называется раскованностью, но со стороны это производит неприятное впечатление. Я не прав?

— Согласен с вами. Ей действительно не хватает внутренней культуры, но она еще молода. Со временем приобретет должные манеры. Ну а к вокалу у нее настоящий природный дар. Вы обратили внимание, какой голос?

— Да, голос сильный, и чувствуется, она музыкальна. Бесспорно, она выделяется на фоне всех наших микрофонных певиц.

— У нее голос с богатым диапазоном. Как у Имы Сумак. И она трудолюбивая. Вот увидите, через два-три года станет знаменитой.

— Возможно. Я в этом не очень разбираюсь, но с удовольствием сходил бы послушать ее.

— Проще простого. Вот, — Алексей достал из кармана пиджака пропуск. — Концерт будет завтра во Дворце культуры.

— Спасибо! Обязательно приду, а то здесь совсем одичал.

— Вы здесь в командировке?

— На семинаре. С докладом. Уже четвертый день торчу в этом скучном, каком-то обмороженном городе. И удобства в гостинице плохие, и кормят неважно. На этаже окурки, бутылки, прямо болото невежества… Я, знаете ли, столичный житель и привык к удобствам. Подобная полупоходная жизнь не для меня… Вот я был в Болгарии. Небольшая страна, европейский огород, а там настоящий сервис…

— У нас всюду обслуга не на высоте, — сказал Алексей. — Но, главное, исчезли понятия, издревле отличающие Россию — милосердие, сострадание, гуманизм. Их заменили хамство и грубость.

— Ну, это сплошь и рядом, — Евгений откинул голову. — Все оттого что уничтожена интеллигенция. Сейчас каждому здравомыслящему человеку ясно — трагедия России не в том, что не удалось построить светлое будущее, а в том, что не осталось личностей. Подпорчен генетический код нации. Происходит вырождение народа… На семинаре сплошь посредственности, угрюмые серые типы. А по вечерам просто не знаю, куда себя деть. Хорошо, что вас встретил. А вы здесь надолго?