— Поговори со мной. Это унизительно.

В постели она уже давно ни с кем не испытывала страсти, но «дровосек» все же ее завел своей агрессивной сексуальностью — в нем было что-то экзотическое, звериное.

— Я сразу усек, на что ты способна, — дышал он ей в лицо водкой и табаком. — В каждой бабе сидит развратница. А в красивых особенно. Я вообще-то люблю простых баб со стройки, но интеллигенток тоже, ежели они с порочностью.

«Дурдом! Растоптал меня всю мужлан, дровосек, дровокол несчастный. Это унизительно. В нем, наверно, черт сидит», — думала Рита, но продолжала ему во всем уступать; такого раньше никогда не случалось. Она чувствовала, что он не дорожит ею и догадывалась — если выскажет недовольство, он бросит ее, а это уже было бы невыносимым поражением. Она привыкла только к победам и никогда не была покинутой. Случалось, мужчинам не нравилось ее поведение и они намеревались порвать с ней, но она успевала уйти раньше и заранее находила замену. Но и те, недовольные ее поведением, были слабаками, она знала — стоило ей поманить их пальцем, как они вернулись бы, да еще валялись бы у ее ног, каялись, просили прощенья. А этот бесчувственный «дровосек» просто раздавил ее своим напором, закабалил неуемным темпераментом.

Прошла неделя и каждый последующий день был похож на предыдущий, с той разницей, что «дровосек» все реже приходит с цветами и подарками, перестал говорить о Крыме, но по-прежнему тискал ее на улице, в такси, в ресторане. Однажды Рита услышала, как он бросил дружкам:

— …Она, конечно, с блядинкой, но хороша! И, это самое, где прижмешь, там и твоя!

«Негодяй! — чуть не вырвалось у Риты. — Ведь мизинца моего не стоит! Уморительно и унизительно! Дурдом!». Внезапно она вспомнила Виктора и подумала, что он «был безвластный, но зато внимательный, вежливый…».

Промотав все деньги, «дровосек» распрощался с Ритой и «дал тягу» — улетел к себе на Лену.

С полгода Рита ни с кем не встречалась — срок немыслимый для нее прежде. Как всегда, к ней приставали мужчины, но она их старалась не замечать, и все чаще вспоминала дни, проведенные с Виктором — они остались в памяти как светлый романтический фильм с грустным концом. Она видела восхищенный взгляд Виктора, слышала его взволнованный голос, даже представляла мосты — «застывшую музыку», которые он строит в Сибири.

Гладкие обкатанные водой камни-сердолики пахли морем, сосновые шишки — солнцем, ливнями, травой, открытки кинозвезд — всего лишь типографской краской, но этот запах уводил Лену в мир кино, самый захватывающий мир, который только может существовать для семиклассницы. Рассмотрев свои сокровища, Лена обходит домашний «зверинец»: морской свинке дает молодые початки кукурузы, кролику — морковь и капусту; поглаживает бархатистую шерстку животных, разговаривает с ними. Затем из шкафа достает бинокль отца — капитана теплохода, выходит на террасу и смотрит в прибор на улицу.

С террасы сквозь ветви чинары хорошо просматривается вся улица: одно- и двухэтажные дома из белого туфа, увитые плющем балконы, зеленые свечи кипарисов, открытое кафе, где загорелые отдыхающие пьют прохладительные напитки, газетный киоск и киоскерша Ангелина Петровна, белокожая женщина, совершенно не похожая на южанку; Лена покупает у нее открытки кинозвезд. Ангелина Петровна ходит по улице под розовым зонтом и на все смотрит тусклым, безучастным взглядом. Издали, в бинокль киоскерша напоминает жемчужину, покрытую слоем тины — потускневшую жемчужину.

Дальше по дороге к пляжу видны приезжие горцы за прилавками с виноградом, инжиром, айвой, и виден лоток «даров моря» — в нем, кроме обычных сувениров каждого крымского городка, имеются цветные мячи на резинках и надувные пищащие шары. Возле лотка на табурете сидит трясущийся человек с ножницами; он вырезает из черной бумаги профили клиентов, капает на силуэты клеем и приклеивает к картонкам.

Лена бегло просматривает такую знакомую улицу и направляет бинокль на соседский двор, где недавно поселились студенты москвичи, два светловолосых парня, которые раньше всех отдыхающих уходят к морю, в полдень возвращаются, чтобы переодеться и снова исчезают, на этот раз допоздна. Вот и сейчас, тот, что повыше ростом, вышел из душа и, стоя посреди двора, растирается полотенцем и улыбается, и жмурится от солнца.

Лена смотрит на его скульптурные, прямо-таки вылепленные мышцы, он представляется ей героем ковбойских фильмов, спортсменом, солистом рок-ансамбля, кумиром столичных девчонок. Конечно, там, в столице, насыщенная бурлящая жизнь, там столько интересного! А здесь… Сейчас еще ничего, но закончится курортный сезон, городок опустеет, и от скуки не знаешь куда себя деть. После школы одно развлечение — кинозал в летнем парке.

Внезапно блик от бинокля ослепляет парня москвича, Лена торопливо прячет прибор за спину.

— Эй! — кричит ей москвич. — Как отдыхается? Ты приезжая или местная? Местная?! О-о! У вас отличный дом. Особенно изгиб крыши. В нем все дело! Крыша — основное во внешнем виде дома. Ведь так? — он смеется, подмигивает Лене.

— Главное — дым из трубы! — откликается Лена и сама удивляется своей смелости и находчивости.

— Достойный ответ! — парень перекидывает полотенце через плечо и исчезает на веранде.

Накануне москвичи вернулись раньше обычного, когда на городок только надвигались сумерки. Некоторое время с веранды, где они обитали, доносилась мощная волна музыки — парни слушали магнитофон-кассетник. Потом рослый вышел на крыльцо, потянулся, как бы обнимая вечерний воздух, сделал легкую пробежку по двору.

Появился его приятель с гитарой; они сели на скамью, попеременно играли на гитаре, причем когда один играл, другой отстукивал на скамье ритмы. В вечерней тишине Лена отчетливо слышала голос высокого парня:

— Давай эту вещь, — он брал аккорды и запевал новую мелодию.

Лене снился сон: она получила из Москвы письмо. Конечно, он заметил замечательную девушку. Раньше, чем изгиб крыши. И ждет не дождется ее. Он встречает ее на вокзале с букетом цветов, обрушивает на нее море любви, она тонет в счастье…

Парень закончил растирание и, поигрывая мускулатурой, направляется к веранде. Занавески застекленной веранды мешают разглядеть, как он одевается; Лена только улавливает обрывки его шуток, которыми он то и дело перебрасывается с приятелем. Они выходят в светлых спортивных костюмах, с включенным магнитофоном, пересекают двор, открывают калитку и выходят на улицу. Лена приникает к биноклю. Они идут по затопленной солнцем улице мимо открытого кафе, газетного киоска, прилавков с фруктами, лотка… Идут медленно, раскачиваясь в такт мелодии, красивые, сильные, счастливые…

Парни исчезают. Лена подходит к зверюшкам, поглаживает их, «мог бы и меня пригласить погулять, — говорит шепотом. — Я показала бы им причал, где снимался фильм „Алые паруса“, бухту, где самые лучшие сердолики».

За Леной заходит ее одноклассница Ирка, предлагает сходить в летний парк — «сегодня в кинозале заграничный фильм».

После кинофильма девушки направляются в сторону набережной, но вдруг Лена видит москвичей — они стоят у фонтана, вернее питьевого фонтанчика, который иногда извергает высоченную струю и потому получил название большого собрата. В этот момент из фонтана еле струится вода. Парни стоят и о чем-то оживленно беседуют; их магнитофон по-прежнему включен — громко звучит зажигательная мелодия.

— Лучше погуляем здесь, — говорит Лена. — Вокруг фонтана.

Ирка останавливается, недоуменно пожимает плечами.

Два раза девушки обходят фонтан, но парни их не замечают. Высокий оказывается не таким уж высоким, но, главное… рябым; все его лицо в мелких точках.

«И все же он красивый, — думает Лена. — Но почему не обращает на меня никакого внимания? Как будто не он днем разговаривал со мной?! Может, считает меня малолеткой? А я уже взрослая».

Лена подходит к фонтану; ее не мучает жажда, и после нескольких глотков, она только делает вид, что пьет воду. Высокий по-прежнему на нее — ноль внимания. Лена долго стоит склоненная над струей, но сколько можно пить?