— Ты, Ирка, иди на набережную, я приду… Мне надо сходить домой, — как только девушки выходят из парка, Лена бежит домой. Перед зеркалом развязывает ленту, распускает косу, расчесывает волосы, надевает бусы матери и снова спешит к фонтану.

Они все стоят, разглядывают прохожих, слушают магнитофон. Наконец он замечает ее; отдает магнитофон приятелю, направляется к ней. Лена замирает.

— Привет, соседка! Почему ты так смотришь на меня? — спрашивает просто так, из любопытства.

«Бесчувственный, деревянный, — Лена прекрасно понимает, что она для него — всего лишь соседка, обычная местная девчонка. — Ну, и пусть! Пусть все знает!».

— Вы нравитесь мне, — само собой вырывается у Лены, она даже не успевает покраснеть от столь мужественного признания.

— Отличное объяснение в любви, — парень напускает нарочитую серьезность. — Ты тоже мне нравишься. Будешь моей женой. Готовься! Годика через два-три снова приеду сюда и мы с тобой… сходим в кино, — говорит с усмешкой, со слепым безразличием, словно о чем-то обыденном.

Его ирония на поверхности, Лена это чувствует и хотела бы сказать что-нибудь резкое, чтобы он не считал ее глупой малолеткой, но не может подобрать слова.

Откуда ни возьмись, появляется Ирка — прямо следила за ней, что ли?

— Куда это ты нарисовалась? — удивленно восклицает, оглядывая Лену с головы до ног.

— Не мешай подруге любить меня, — с самодовольной улыбкой парень поворачивается к Ирке. — А тебе, кстати, не нужен жених? Вон мой друг. Он может тебя заинтересовать, влюбить в себя.

— Пусть попробует. Вряд ли у него получится, — Ирка поджимает губы.

— Получится, если ты не дурочка. Он лучше всех твоих знакомых, которые были и будут, — парень возвращается к приятелю, что-то сообщает ему со смешком, тот небрежно кивает девчонкам, хлопает друга по плечу и они уходят в сторону моря.

Лена чувствует себя осмеянной, опозоренной, убитой.

Ночью от обиды Лена долго не может уснуть. Как на зло — еще сухой душный воздух.

Утром ее будят звуки магнитофона; она выбегает на террасу. Он делает зарядку под музыку кассетника, лежащего на ступенях веранды; широко взмахивает руками, поворачивается из стороны в сторону… Неожиданно нагибается, что-то разглядывает и… достает из травы садового лягушонка, швыряет его к веранде, берет палку и начинает бить желтое пучеглазое существо. Раскачивается в такт мелодии и бьет, с брезгливой гримасой, пока лягушонок не превращается в бесформенное кровавое месиво.

— Придурок! — говорит Лена и бессознательно вынимает из клетки морскую свинку, прижимает к себе, поглаживает.

На мое пятидесятилетие брат, сияя и отстукивая каблуками чарующие ритмы, вручил мне сомнительный подарок — удостоверение члена садового товарищества; заметив мой недоуменный взгляд, пояснил:

— Мы с тобой давно не занимались физическим трудом. Давай-ка построим небольшой летний домик. Будем выезжать на природу, а то совсем зачахли в городе.

«Соблазнительная идея, — подумал я. — В самом деле, давно пора поделать что-то руками, уже забыл, как выглядит молоток. Сижу целыми днями за столом — весь обрюзг от неподвижности».

В конце зимы, в одно светлое и чистое — прямо-таки стеклянное утро — на машине брата мы поехали смотреть участок. До товарищества — а его организовали московские литераторы — было семьдесят километров по Волоколамскому шоссе. Миновав несколько деревень и лесных массивов, мы въехали в городок Истра; около монастыря свернули на дорогу, уходящую в равнину, два раза пересекли петляющую речку, проехали мимо березовой рощи, плотины с незамерзшим водопадом, пустующих турбаз вдоль водохранилища и очутились в поселке.

Что нас сразу поразило, так это множество уже построенных домов. С момента создания колонии литераторов прошло всего два года, но примерно треть владельцев уже полностью освоили участки — за изгородями красовались строения с мансардами и террасами, хозблоки, сараи, душевые. Дома были самые различные: из строевого леса, с резными наличниками, балконами и верандами — этакие замысловатые терема, какое-то кокетливое искусство; коттеджи из облицовочного кирпича, с трубами от каминов; щитовые, наспех сколоченные, отвратительного качества и шлакобетонные — скупые, жесткие, прочные, как крепости. В одних строениях наблюдался бестолковый перебор стилей, крикливая безвкусица, в других — революционное стремление к большим произвольным формам, к некоему превосходству над соседями, и было ясно — первые принадлежат изощренным индивидуалистам, вторые — людям широких масштабов, погрязшим в роскоши. Это подтверждали и сопутствующие пристройки: около разностильных домов наличествовали застекленные парники и туалеты-шалаши, гигантские дома окружали сауны и бассейны.

Два дома своими художествами вообще не вписывались в общую схему поселка: один — двухэтажный, белокаменный, с подземным гаражом и колоннадой, другой — пятигранник с изломанной крышей и башней бастионом — какое-то самодовольное богатство.

— Ясно, сюда денег вгрохано немерено, — сказал брат, когда мы осмотрели эти два последних сооружения.

— Дуралеи! Не знают куда девать деньги, — откликнулся я.

На многих участках дома еще были в стадии строительства: стены обшивались вагонкой, навешивались крыши, складывались печи, шла внутренняя отделка — то тут, то там виднелись рабочие, слышался визг пилы, удары молотка.

Мы насчитали с десяток участков, напоминавших руины средневековых городов — там под снегом темнели недостроенные фундаменты, груды кирпича, штабеля теса — и четыре вообще неосвоенных участка, заросших березами и ельником. Один из этих участков принадлежал нам.

— Здесь большое поле деятельности, — тяжело вздохнул я.

— Зато подтянем животы, станем стройнее, — хмыкнул брат.

Поселок находился в низине, в окружении смешанного леса; повсюду виднелись заячьи следы, помет кабанов, меж ветвей мелькали синицы. Было тихо, хлопьями падал снег, остро пахло хвоей.

От полусонных, еще не отошедших от зимней спячки (и, разумеется, выпивки) сторожей — двух заморышей с честными физиономиями — мы узнали, что поселок стоит на торфяном болоте и глубина залегания плотного глинистого грунта на всех участках разная: в среднем — до полутора метров, а на неосвоенных площадях — в два раза больше, потому от них уже отказался не один хозяин. Это малоутешающее сообщение вселило в нас некоторую растерянность, но сторожа бодро заявили:

— Ничего, поставите дом на сваях. Будет стоять, куда он денется. Храм Христа Спасителя стоял на сваях, а то дом! Платите денежки, рабочие все сделают, как надо… Само собой, ваш поселок в низине. Деревенские называют это место «змеиным болотом». По весне, и правда, попадаются гадюки, растут какие-то черные грибы. Хорошие участки выделяют начальникам, а вашему брату и эти сойдут. Болота-то надо осваивать… Весной здесь комарья полно, а летом слепней, зато вокруг лес. И воздух чистый. Зайцы прыгают по участкам, по вечерам лоси в окна заглядывают. И водохранилище рядом, двадцать минут ходьбы.

Познакомились мы и с некоторыми хозяевами (предположительно — литераторами), с определенной важностью они ввели нас в курс дела подробнее. Оказалось, застройщикам дается ссуда в три тысячи рублей, которую следует погасить в течение десяти лет. Из этой ссуды половина отдается товариществу как первый взнос (за дорогу и дренажные канавы, которые уже имелись, и за водопровод и электричество, которые почему-то никак не могли провести). За три года застройщики обязаны собственными силами или с помощью наемных рабочих расчистить участок и поставить на нем не больше двух строений (имелся в виду дом и хозблок), а также по уставу должны посадить определенное количество фруктовых деревьев и ягодных кустарников.

— Рабочие здесь — рвачи те еще! — сказал один из хозяев (по виду — поэт — растрепанная шевелюра, взгляд отрешенный). — Все из Истры. За кладку фундамента берут — ого сколько! Лучше наймите студентов шабашников — те и работают быстро, и делают на совесть, вкупе с точным расчетом.