Примерно в полпервого ночи, когда я, отчасти под влиянием хорошего воспитания, отчасти из-за усталости, начал посматривать на часы, Елена Георгиевна сказала, что так легко они меня не отпустят. Я должен помочь им перенести письменный стол из маленькой квартиры на шестом этаже, которую Андрей Дмитриевич использовал как свой кабинет, в их квартиру, на седьмой этаж. К сожалению, не было никого, кто бы мог увековечить на пленке эту сцену: в час ночи мы с Андреем Дмитриевичем тащили вверх по лестнице письменный стол. Я опасался, не слишком ли это тяжело для пожилого академика, но Андрей Дмитриевич справился с этим без заметной одышки.
В записной книжке у меня сохранился список узников совести — членов советских Хельсинских групп, тщательно внесенный туда Еленой Георгиевной. Список постоянно меняется — в последнее время в основном сокращается. У некоторых имен стояли один или два вопросительных знака.
— Между ними — ряд обычных преступников, — добавила Елена Георгиевна. — Необходимо быть осторожным. Некоторые из них получили срок по параграфу 70 лишь в лагере, за какую-нибудь забастовку, демонстрацию, за контакты с настоящими политзаключенными.
Аналогичное утверждение я услышал на следующий день от исполняющего обязанности министра внутренних дел СССР.
Я стараюсь убедить Андрея Дмитриевича рассказать о том, что он перечувствовал в 1968 г. Он несколько растерян. Я задаю ему свои заранее заготовленные вопросы; однако, мне кажется, что Андрею Дмитриевичу нечего ответить.
— Я жил тогда очень изолированно. Я общался с крайне ограниченным кругом людей. Хотя я и слушал иностранные передачи, но у меня было очень мало информации о том, что происходило в Чехословакии. Из подлинных документов я видел только «2000 слов», которые я получил, кажется, от Медведева.
— От нас тогда хотели лишь одно: чтобы мы производили оружие. Они старались воспрепятствовать получению политической информации, кроме той, что печаталась в «Правде». Я получал лишь бюллетень ТАСС, но он посвящался главным образом стратегическим вопросам. Даже его нам не всегда давали.
— У меня тогда не было доступа к неофициальной информации…
— Существует определенная внутренняя связь между тем, что тогда происходило в Чехословакии и моей статьей «Рассуждения о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе».
Андрей Дмитриевич опять возвращается к моим вопросам и старается как можно точнее ответить на мой вопрос, повлияла ли как-то пражская весна на его политическое развитие и на написание выдающегося эссе.
— Непосредственного импульса от пражской весны не было. У меня тогда было слишком мало информации, и потом из-за моего личного характера…
Весной и летом 1968 г. Андрей Дмитриевич еще не был внутри диссидентского движения. Ему трудно сказать, какое событие из периода пражской весны произвело на него наибольшее впечатление. Он не задавал себе тогда вопроса, не приостановит ли Советский Союз своей военной силой этот чехословацкий эксперимент. Андрею Дмитриевичу, сделавшему в 1962 г. все, чтобы воспрепятствовать взрыву советской супербомбы, и в голову не пришло присоединиться к демонстрации против оккупации Чехословакии на Красной площади — он, кажется, даже не знал, что такая демонстрация готовится. Хотя оккупация Чехословакии потрясла его, он и в мыслях не собирался опубликовать тогда какой-нибудь протест или заявление.
Мое письмо советским академикам, полученное Андреем Дмитриевичем в январе 1971 г. (на которое он очень сердечно и по-деловому ответил), было первым прямым его контактом с событиями в Чехословакии после оккупации в период нормализации.
О движении «Хартии 77» у Андрея Дмитриевича было мало фактических сведений. Елена Георгиевна, правда, записала переданный по радио текст «Хартии 77» и распространяла его. Но годы в горьковской ссылке представляли собой полнейшую изоляцию. Прямо в доме у Сахаровых была установлена небольшая «персональная» глушилка — лишь иногда во время прогулок удавалось поймать заграничные станции на русском языке.
За день до моего отъезда в Москву я получил призыв «Хартии 77» к солидарности с румынским народом. Я перевел ее прекрасный, немногословный текст на русский язык — он произвел на Сахаровых глубокое впечатление.
Документ «Хартии 77», номер 2/88
Прага, 2 января 1988 г.
Призыв к солидарности с Румынией
Европейские правительства, многочисленные организации и многие рядовые граждане сегодня обсуждают перспективы нашего континента, его мирного будущего. Они обсуждают, как преодолеть его разделение на политические блоки, а также — как обстоит дело с правами человека в отдельных европейских странах. Этим проблемам посвящаются многочисленные конференции.
Все это, конечно, хорошо и важно.
Менее хорошо то, что в теплых и хорошо освещенных залах, где происходят эти конференции, их участники забывают то, что в Европе существует страна, население которой страдает от отсутствия тепла и света.
В румынских квартирах и канцеляриях температура зимой редко поднимается выше 10 градусов Цельсия. В одной квартире могут гореть максимально две лампочки по 40 ватт. Хотя уже прошло 43 года после окончания войны, в Румынии основные продукты питания — мука, сахар и мясо — распределяются по карточкам или вообще отсутствуют.
Провластвовав 22 года, румынский вождь может предложить народу своей страны только одно: пышный культ своей личности.
Лишь полное отчаяние довело румынских рабочих до демонстраций.
Румыния — курьезная страна. Ее правительство не только отказывает своему народу в элементарных свободах, причем в масштабе, не имеющем аналогии ни в какой другой стране советского блока. Сверх того, это правительство не способно обеспечить основные материальные и социальные права, то есть, именно то, чем коммунистические режимы гордятся как своим крупнейшим достижением.
Мы призываем всех европейцев, восторгающихся высказыванием Горбачева об общем европейском доме, осознать, что в этом богатом доме живет народ, который вынужден страдать от холода и голода. Это не только румынское дело. Так же как мир и свобода Европы являются общей и неделимой проблемой всех европейцев, так и то, что происходит в Румынии, является нашим общим делом. И так же, как ненадежна свобода того, кто равнодушен к несвободе своих соседей или сограждан, так ненадежна и его уверенность в тепле и свете, если она связана с равнодушием к холоду и тьме, от которых страдают его менее счастливые ближние.
Мы обращаемся поэтому к европейской общественности с призывом не забывать о Румынии, и призываем европейцев открыто продемонстрировать свою солидарность. Мы предлагаем выразить солидарность с румынским народом 1 февраля 1988 г., причем всеми доступными способами. Давайте попробуем прожить хотя бы один единственный день в неотопленной и скудно освещенной квартире. Давайте попробуем отказаться хотя бы на один единственный день от всего того, что принадлежит к нашему материальному стандарту и чего постоянно лишены румыны. Давайте будем устраивать там, где это только возможно, мирные демонстрации протеста перед румынскими посольствами. Будем обращаться к своим правительствам, чтобы они помогали румынскому народу. Давайте искать способы, как каждый из нас лично может помочь этому народу.
Мы призываем европейцев, чтобы они присоединились к «Хартии 77» и 1 февраля 1988 г. выразили свою солидарность со страдающим румынским обществом и свое презрение к диктатору, несущему за это ответственность. Мы понимаем, что один день проявления солидарности не сможет устранить румынский кризис. Однако мы убеждены, что наши протесты могут ускорить его устранение.
Станислав Деваты,
Милош Гайек,
Богумир Янат,
глашатаи «Хартии 77»
