И расскажите о самом Тамме. Что за человеком и ученым был он? Какое влияние оказывал он на Сахарова?

Каково в идеале должно быть отношение между наукой и государством? Меняется ли это отношение с изменением режима?

Изменило ли это отношение изобретение ядерного оружия?

Ю. Р.: Игорь Евгеньевич Тамм — ученый, известный всему миру своими классическими работами по физике элементарных частиц, электродинамике и физике твердого тела. Его всегда волновали самые фундаментальные проблемы, больше всего гордился своей работой, предсказывающей роль мезонов в формировании ядерных сил. Уже будучи тяжело больным, он самозабвенно трудился над проблемой борьбы с расходимостями в физике элементарных частиц. И. Е. Тамм был прекрасным педагогом — благожелательным и строгим, им создана большая школа физиков-теоретиков. А. Д. Сахаров — тоже открытие И. Е. Тамма. Он ценил и любил его больше, чем самого себя. И. Е. Тамм обладал талантом очень образно и понятно излагать научные соображения. Благодаря его докладам на высоких уровнях государственного руководства, идеи А. Д. Сахарова получали быструю поддержку. Ему в меньшей степени, чем Сахарову, присуща способность к изобретательству, зато он был исключительным мастером в строгой постановке физических задач и их математической реализации. Про меня не помню, кто сказал: «добрый теленок двух маток сосет», имея в виду, что я мог заимствовать стиль обоих моих замечательных учителей. Игорь Евгеньевич был весьма разносторонним человеком. Перед сном он любил читать детективы Агаты Кристи, иностранные языки для него не были барьером. Музыку понимал не очень. Его спортивными увлечениями были альпинизм и горные лыжи, очень любил играть в шахматы, мы часто вечерами сражались, когда в течение двух лет жили на объекте в одном коттедже. Эти сражения продолжались до самой кончины, когда к нему, больному, будучи в Москве, я регулярно заходил. Игорь Евгеньевич увлек меня игрой в большой теннис. Я не могу сказать, чтобы он играл сильно, я тоже не силен, но однажды после сильного удара мяч попал мне в открытый рот, и я его еле выплюнул. Часты были зимние прогулки с Игорем Евгеньевичем на лыжах.

Игорь Евгеньевич был человеком большой души, честности и принципиальности. И он всегда был нетерпим к любым проявлениям лженауки. Поражала его смелость в разоблачении так называемых философов и физиков, пытавшихся клеймо идеализма нанести на квантовую механику и теорию относительности. Энергичная борьба ученых и прежде всего тех, которые были связаны с атомной проблемой, воспрепятствовала этой вакханалии. В первых рядах ученых смело выступал И. Е. Тамм. Правительство не могло не поверить людям, которые работают над атомным оружием, в этом смысле атомная бомба спасла физику.

Известна роль И. Е. Тамма (и А. Д. Сахарова) в борьбе против лысенковщины. Хотя Игорь Евгеньевич прежде всего был ученым-физиком, он понимал и большую роль ученых, определяющих технический прогресс как в военной, так и в гражданской области, в формировании социальных и политических позиций.

Корр.: Со временем Сахарова все более беспокоили эффекты радиоактивных выпадений от ядерных испытаний. Делился ли он своими сомнениями с Вами и другими? И Ваша реакция? Что Вы думаете о его последних усилиях, направленных на прекращение испытаний? В конце 50-х гг. Сахаров имел обыкновение запираться в своем кабинете на две недели до каждого испытательного взрыва и подсчитывать количество возможных человеческих жертв на земле в результате возрастающего радиоактивного загрязнения атмосферы.

Ю. Р.: Вопросы радиационных последствий от ядерных испытаний очень волновали А. Д. Сахарова с конца 50-х гг. Не могу подтвердить, запирался ли он по этому поводу в своем кабинете. Должен признать, что не всеми тогда принимались всерьез его доводы. Тем не менее положительный эффект был налицо — вскоре ядерные испытания стали проводиться только под землей.

Корр.: Пожалуйста, расскажите о втором испытании в 1962 г., ставшем предметом полемики. В это время Вы находились при второй разработке. Считали ли Вы, что необходимо было проводить два испытания? Говорили ли Вы с Сахаровым о его беспокойстве в то время, когда он пытался добиться запрещения второго испытания?

Ю. Р.: Полемика, связанная с дублированием разработки и испытания, определялась конкурентными соображениями двух организаций. Я был в стороне от этой полемики, поскольку инициатива конкурентной разработки исходила от других сотрудников института, однако сам считал, что Сахаров был прав.

Кстати должен сказать об одной непоследовательности Андрея Дмитриевича. Будучи ярым сторонником сокращения и прекращения испытаний, он оказался инициатором создания, разработки и испытания самой мощной водородной бомбы, за что он был награжден третьей Золотой Звездой Героя. Один из товарищей по этому поводу сказал: «Пацифист дал трещину». Действительно, время показало, что такая разработка с военно-технической стороны бесполезна, и испытание неоправдано, даже при принятии всех мер по уменьшению экологического вреда. Сахаров пишет об этом в своих «Воспоминаниях».

Корр.: Как Вы оцениваете Сахарова как ученого? Имел ли он слабости? Какова его сила духа? И как оцениваете Вы его как гражданина?

Ю. Р.: Сахаров, безусловно, выдающийся ученый нашего времени. По таланту, богатству, глубине и оригинальности его идей он стоит много выше своих коллег. Вы спрашиваете, были ли у него слабости. Я был бы лакировщиком, если бы сказал, что все, что изрекал Андрей Дмитриевич было гениально. Он смело выражал нетривиальные новые идеи, а были и такие, которые не осуществились. Немного, но были. Андрей Дмитриевич не мешал своим авторитетом работать другим сотрудникам. Однако были случаи, когда он утверждал отчет, не читая его, в том числе ошибочные отчеты, не считая нужным помочь товарищу разобраться в ошибках. Но надо ли корить Андрея Дмитриевича за эти так называемые слабости, это является оборотной стороной смелости мысли и благожелательности.

А. Д. Сахаров стал известен всему миру смелыми выступлениями с критикой недостатков в нашей стране, ряда политических акций. Время показало, в чем Андрей Дмитриевич был глубоко прав. Интуиция Сахарова и в этой области была смелой и в основном правильной, несмотря на то, что она не опиралась на детальные социально-экономические разработки. Мне казались мелкими его выступления в защиту так называемых инакомыслящих, хотя в последнее время я понял, что уважение к плюрализму мнений и свободе есть основа любого демократического общества. Высоко оценивая гражданские качества А. Д. Сахарова, мне одновременно трудно отделаться от мысли, сколько нового А. Д. мог бы совершить в науке, не занимаясь общественно-политическими делами. А другой спросит, что важнее.

Корр.: Участвовали ли Вы в подписании писем, осуждающих Сахарова?

Ю. Р.: Я не участвовал в подписании писем, осуждающих Сахарова. Но это не мой героизм, мне просто не предлагали их подписать, а инициатива от меня, сами понимаете, происходить не могла.

Корр.: Ваша реакция, когда Вы услышали о ссылке его в Горький?

Ю. Р.: Какая реакция — ясно, когда она относится к товарищу и другу.

Корр.: Каково его место в истории?

Ю. Р.: Не надо повторяться, об А. Д. много сказано в этом интервью, ясно, что имя Сахарова останется в истории и нашей страны, и всего мира.

Фотографии, которые вы видите (см. вклейку с фотографиями. — Прим. ред.), сделаны в один день — 30 декабря 1986 года в ФИАНе. (в этом файле не представлены — J.R.)

Еще на вокзале в день приезда Андрей Дмитриевич, окруженный толпой западных журналистов, на вопрос: Ваши ближайшие планы? — сказал, что намерен в тот же день посетить семинар. На этом первом после Горького семинаре я, однако, не был.

Через неделю, сев в машину, мы с корреспондентом «Литературной газеты» Олегом Морозом[133] отправились в институт. Был жуткий снегопад. Улицы занесло, но в зале собрались, видимо, те, кто и должен был собраться. Речь шла о струнах — вещах мне совершенно непонятных, но не тема семинара занимала меня, а Сахаров. Я следил за его поведением с ощущением болельщика. Мне хотелось, чтобы он чувствовал себя так, словно и не было этих долгих лет неучастия в научных собраниях. Чтобы он понимал и знал о том, что происходит, лучше других. В зале то зажигался свет, то гас, когда показывали слайды, а я в видоискатель наблюдал за академиком. Поначалу он сидел, подпершись рукой, и следил за происходившим, однако скоро я увидел, что он закрывает глаза и дремлет. Замена слайда на экране пробуждала его. Но, взглянув на изображение, он вновь закрывал глаза.