В этих заметках я хочу поделиться яркими впечатлениями от личных встреч с Андреем Сахаровым. Все мы знаем о научных достижениях Сахарова, о его роли в борьбе за права человека и за безопасную жизнь в вооруженном до зубов ядерном мире.

В 1950 г. вместе со своим учителем, будущим лауреатом Нобелевской премии по физике академиком Игорем Таммом, Сахаров написал основополагающую работу по управляемому синтезу. В этой работе они ввели схему удержания горячей плазмы, которая сегодня известна под именем «Токамак». В результате плодотворной работы других известных советских ученых, в частности, академика Льва Арцимовича, сейчас это один из наиболее многообещающих методов; его продолжают разрабатывать во всем мире.

В 1968 г. Андрей выдвинул оригинальную идею, важную для понимания того, почему в системах массивных звезд и галактик отсутствует антиматерия. Потребовался гигантский скачок воображения, чтобы понять причину асимметрии в распределении материи и антиматерии, ведь при Большом Взрыве, происшедшем около пятнадцати миллиардов лет назад, материя и антиматерия рождались симметрично. В основу объяснения этой асимметрии легли экспериментальные данные о едва ощутимом различии в поведении частиц и античастиц. Наиболее поразительным в сахаровской гипотезе было предположение, что протон, ядро атома водорода, который многие годы считали стабильной частицей, может распадаться, как многие другие виды субъядерной материи, хотя и очень-очень медленно. Эта смелая теория проходит сейчас проверку в нескольких лабораториях мира.

Лично я знал Андрея как человека мягкого, скромного и спокойного. В нем не было мстительности, даже по отношению к своим угнетателям или их прислужникам. Однако было ясно, что за этим кроется верность принципам, противостояние любой несправедливости. Сочетание этих свойств (личной мягкости и верности идее) свойственно только великим духовным лидерам. Все это было у Андрея.

Впервые я встретился с Андреем в Москве в 1974 г. на конференции по физике элементарных частиц в Академии наук. Андрей говорил со мной о судьбе своих коллег и друзей, подвергавшихся преследованиям. То, что со мной Андрей чувствовал себя свободно и мог говорить на любые темы, я считаю большим для себя счастьем. Конечно, его очень интересовала физика, но глубокое чувство долга заставляло его помогать людям. Он вел борьбу за права человека с неослабевающей энергией, хотя она и мешала его научной деятельности.

Во время нашей встречи Андрей говорил о притеснениях, которым подверглись двое детей Елены Боннэр. Особенно тяжело ему было то, что притеснения эти вызваны именно его, Андрея, деятельностью. Андрей почувствовал большое облегчение, когда детям Боннэр разрешили уехать в США.

Храбрость Андрея была безгранична. Во время своих голодовок с 1972 по 1985 гг. он показал жестокому идеологизированному миру, что есть еще надежда на силу человеческого духа. Андрей не выходил на трибуну. Он просто делал то, что считал нужным, вел себя совершенно естественно. Его поведение вызывает в памяти слова Уильяма Фолкнера из романа «Осквернитель праха»: «да, есть вещи, которые ты никогда не должен соглашаться терпеть. Вещи, которые ты всегда должен отказываться терпеть. Несправедливость, унижение, бесчестие, позор. Все равно, как бы ты ни был юн или стар. Ни за славу, ни за плату, ни за то, чтобы увидеть свой портрет в газете, ни за текущий счет в банке. Просто не позволяй себе их терпеть…»

В последние двадцать лет своей жизни Андрей Сахаров был одним из ведущих борцов за права человека и сокращение ядерной опасности. Следуя велениям совести, он пожертвовал всеми своими привилегиями. Часто, однако, возникает вопрос, можно ли, учитывая роль Сахарова в разработке ядерного оружия, считать его образцом нравственности. Сахаров сам часто говорил о своем участии в создании бомбы и о том, как его отношение к ядерному оружию с годами менялось. Взгляды Андрея по этому поводу лучше всего изложены в собственном его публичном выступлении в Вашингтоне в ноябре 1988 г. (во время первого приезда в США):

В этом выступлении Сахаров ясно определил состояние ученого, который покидает лабораторию, где занимался вечными и рациональными законами природы, и попадает в противоречивый и изменчивый мир. Роберта Оппенгеймера в Соединенных Штатах это привело к личной трагедии, Андрея Сахарова в Советском Союзе — к потере политических иллюзий.

Запас прочности очень мал. Впервые в человеческой истории плоды нашего познания угрожают существованию человечества, поэтому этическая дилемма прогресса резко обострилась. Андрей Сахаров осознавал особый долг ученых — предупредить общество о возможных последствиях научных достижений и помочь применить эти достижения с пользой.

Сахаров всегда использовал аргументы самого высокого уровня, шла ли речь о СОИ, о программе размещения ракет MX (его письмо ко мне по этому поводу в 1983 г. было опубликовано в «Foreign Affairs») или об экологически опасном канале Волга—Чограй. Тут Сахаров может служить примером для всех ученых. Он действовал смело, когда нужно — вызывающе, с риском для жизни. Но он также требовал от ученых большей ответственности, особенно когда они выступают в качестве экспертов по техническим вопросам: снижение уровня аргументации в таких случаях казалось ему недопустимым.

На Западе многие сомневаются в эффективности его политической деятельности, как до Горбачева, так и позже, после его возвращения в Москву в декабре 1986 г. При этом ставят Сахарову в вину главным образом упрямство. Некоторые также считали, что голодовка в поддержку эмиграции Лизы и ее воссоединения с женихом нанесла ущерб его политическому авторитету[76]. Высказывалось мнение, что ему следовало бы быть более сговорчивым в вопросе о проведении реформ на пути к представительной демократии. Здесь, на Западе, такая непреклонность нас смущает. Возможно, мы слишком благоустроенны и, совершая преобразования, боимся раскачивать лодку.

Всеобщая скорбь после кончины Сахарова рассеивает любые сомнения относительно его величия и нравственного авторитета.

Верный своим целям, одаренный ясным видением, Андрей вызывал восхищение у людей всего мира. Эпитафией ему могут служить слова Анатоля Франса на похоронах Эмиля Золя, произнесенные почти сто лет назад:

«Он был воплощенной совестью человечества».

Пишущий воспоминания неизбежно преломляет интерпретацию событий и поведение людей через призму своего «я». Избежать этого невозможно, да и не нужно, — лишь бы не было искажений. Это тем более важно, когда речь идет о таком человеке, как Андрей Дмитриевич Сахаров.

В 50-е г. он не числился сотрудником ФИАНа, но его опосредованное влияние ощущалось даже в то время, хотя сам он, видимо, о многом и не подозревал. При моем поступлении в аспирантуру ФИАНа к Игорю Евгеньевичу Тамму возникли формальные трудности в отделе кадров и тот обратился к директору — Дмитрию Владимировичу Скобельцыну. Встретив его как-то в коридоре, Игорь Евгеньевич обрисовал ситуацию и, указав на меня, сказал: «Я хочу взять этого молодого человека в аспиранты, чтобы вместе обсчитать новую идею. Между прочим, Андрей Дмитриевич находит ее интересной». Мои проблемы вскоре были решены. Тогда я ничего не знал о Сахарове, и в тот момент меня поразило, что такой крупный ученый, как Игорь Евгеньевич, хочет как бы заручиться еще чьей-то поддержкой. Лишь позднее я узнал, насколько тесно связала судьба этих людей и сколь уважительно и тепло относились они друг к другу.