В последний раз я видел Андрея Дмитриевича за три дня до смерти. Он выступал в ФИАНе на митинге за отмену 6-й статьи Конституции[132].

^{Беседа с корреспондентами компании «Вашингтон Медиа Ассошиэйтс» Шерри Джонс (президент) и Луи Менаше.}

Корр.: Когда Вы узнали о том, что американцы сбросили атомную бомбу на Японию, какова была Ваша реакция? А реакция правительства?

Ю. Р.: В 1945 г. я был студентом только что созданного для подготовки специалистов по атомной науке и технике инженерно-физического факультета Московского механического института (ныне МИФИ). Поэтому факт создания атомной бомбы для меня не был новостью. Наша страна пережила жестокую войну, и на фоне пережитого атомная бомбардировка Японии мне не показалась столь ужасной. Катастрофические последствия атомной войны я осознал позднее, когда более плотно столкнулся с этими проблемами.

Я не помню, чтобы в официальной прессе того времени, сразу после взрыва, выражались резкие ноты осуждения атомной бомбардировки. Фактическая реакция правительства была четкой — в интересах укрепления обороноспособности страны необходимо всемерно форсировать работы по атомной проблеме.

Корр.: Каково отношение ученых объекта, как Вам представляется, к этой важнейшей задаче?

Ю. Р.: Ученые института (объекта), понимая важность поставленной задачи создания ядерного оружия, трудились самоотверженно, не жалея ни времени, ни сил.

Корр.: Каковы были общие условия на объекте? Были ли они благоприятны для работы? Как «вписывался» Сахаров в эту среду? Ваши первые впечатления о нем? Менялись ли эти впечатления со временем?

Ю. Р.: После голодных военных и первых послевоенных лет условия жизни на объекте казались очень хорошими. Зарплата сотрудников была в два-три раза выше зарплаты на «большой земле». В магазинах по государственной цене был большой выбор товаров и продовольствия. Техническое обеспечение проводимых исследований было первоочередным. В трудное в экономическом отношении послевоенное время все делалось для создания благоприятных условий работы сотрудников объекта. Сахаров сразу же после приезда на объект проявил себя в коллективе института как талантливый ученый, человек высоких моральных качеств и пользовался большим уважением. Его авторитет был непререкаем.

Корр.: Вы прибыли на объект в 1950 г. с Сахаровым и проработали в тесном общении с ним в течение пяти лет. Опишите это время. Опишите Сахарова как ученого, его намерения. Вы сказали: «Широта его познаний дополнялась его нестандартным подходом к проблемам. Такого универсального ученого я, возможно, никогда не встречал ранее». Что Вы подразумеваете под словами «универсальный ученый»?

Ю. Р.: Пять лет я проработал на объекте с Андреем Дмитриевичем в самом тесном контакте. До этого два года работал в одной комнате с ним, в Физическом институте в Москве, полгода мы жили вместе в одном номере гостиницы. Я часто бывал в доме Сахаровых, его жена Клавдия Алексеевна была всегда гостеприимна, с дочерьми Татьяной и Любой до сих пор связывают добрые отношения.

Отличительными чертами его научного стиля были: умение выделить главные вопросы в проблеме, способность наглядного, лаконичного и четкого понимания новых процессов и явлений, его научная прозорливость сочеталась с выдающимися способностями изобретателя, он прекрасно чувствовал все инженерные вопросы реализации тех или иных предложений. Это был ученый, который по всем параметрам оптимальным образом подходил для той деятельности, для которой он приехал на объект.

Был вопрос, что значит универсальный ученый. Есть понятие узкий специалист, хорошо разбирающийся в одной или немногих областях науки. Что касается Сахарова, то он мог квалифицированно судить о широком круге научных и технических вопросов. Я, лично, преклонялся перед гением Сахарова, старался насколько возможно чему-то научиться у него. Что касается отношения Сахарова ко мне — об этом немало сказано в его книге воспоминаний. Андрей Дмитриевич всегда очень уважительно относился к своим младшим коллегам. Мне недавно пришлось изучить один из его годовых отчетов того времени. Он с большой подробностью описывает содержание работ, выполненных Романовым, что по моему мнению, того не заслуживало по сравнению с фундаментальными предложениями самого Сахарова.

Корр.: Расскажите нам что-нибудь о Клаве и их семейной жизни. Вы подолгу разлучались со своими семьями. Разговаривали ли Вы с Сахаровым об этом?

Ю. Р.: О жене Андрея Дмитриевича, Клаве, много сказано в его книге воспоминаний. Что добавить к этому. На ней лежали все домашние заботы, прежде всего о детях, которые не отличались здоровьем. Жила семья на два дома — в Москве и на объекте, деля время примерно пополам. Хотя после приезда на объект зарплата Андрея Дмитриевича была по тем временам сравнительно большая, домашняя обстановка и одежда Андрея Дмитриевича и членов семьи была очень скромной, — по-видимому, на эту сторону жизни обращалось мало внимания. Неиспользованные денежные средства были в последующее время переданы Сахаровым на благотворительные нужды. В 1969 г. я и моя жена присутствовали на похоронах Клавдии Алексеевны. Андрей Дмитриевич тяжело переживал утрату, я видел, что при прощании в крематории Донского монастыря по щекам его текли слезы.

Корр.: Мы хотим воспользоваться некоторыми Вашими рассказами, о которых Вы писали, — так же, как и другие. Например рассказом о Сахарове и мышах. И рассказом о том, как вы были задержаны за то, что прогуливались в месте, где не положено находиться на объекте.

Ю. Р.: Мне трудно что-либо добавить к тому моему рассказу, который опубликован в журнале «Природа».

Корр.: Опишите мгновение в 1953 г., когда Вами был успешно произведен взрыв изделия. Реакция Ваших коллег? Помните ли Вы реакцию Тамма? Реакцию Сахарова?

Ю. Р.: 12 августа 1953 г., дата взрыва первого детища А. Д. Сахарова памятна на всю жизнь. Тамм и Сахаров в момент взрыва находились на командном пункте руководства. Я и ряд других сотрудников нашего и других институтов находились вблизи командного пункта в поле в положении лежа на земле с темными очками, напяленными на глаза. Точно в намеченный момент выросло на горизонте второе солнце, затем образовался грибовидный столб. Помню впечатления от поездки на поле с большим числом поверженных сооружений. Ликование было всеобщим. Для Сахарова и Тамма это была реализация их творческих идей и исполнение гражданского долга.

Корр.: А успешное испытание 1955 г.? Помните ли Вы последующий праздничный банкет, устроенный маршалом Неделиным? Сахаров пишет о замечаниях Неделина, обращенных к нему на этом банкете. Можете ли Вы рассказать нам об этом моменте?

Ю. Р.: Успешное испытание 1955 г. (22 ноября) было не менее значительной вехой в создании ядерного оружия в СССР. В последнее время в иностранной печати появились статьи, в которых указывается, что наводящие соображения о возможном типе конструкции ядерного устройства были получены из данных радиохимических проб американских испытаний. Могу всех заверить, что это не так по простой причине — в 1952 г. только что созданная служба сбора радиохимических проб в атмосфере не смогла получить необходимых данных. После успешного испытания маршал Неделин пригласил на товарищеский ужин относительно узкий круг (человек 25). Я тоже был там, по-видимому, в числе самых молодых. Воинственный тон высказываний маршала я помню, что же касается притчи о старухе и старике, может быть, она была сказана в личной беседе. К этому времени я уже понимал губительность ядерной войны и в споре с Неделиным мне импонировала точка зрения Сахарова.

Корр.: Расскажите нам о беседах Ваших и Сахарова — с Таммом. Выходили ли они за рамки работы, которой Вы занимались? Его мнение о роли ученого в мире. Об ответственности ученого?