И так они лежали оба на сухой летней земле, разделенные огромной ночной степью. Вдали глухо громыхала артиллерия; не прекращаясь ни на секунду, шла война.

…Оба полка теперь летали всегда вместе. Шло великое летнее наступление, и работы было по горло. Каждый день, а иногда по нескольку раз в день штурмовики появлялись над аэродромом истребителей и вместе шли к линии фронта. И так уж повелось, что истребитель с рычащим львом на фюзеляже всегда прикрывал машину номер двенадцать, пилотируемую капитаном Гончаренко.

А когда самолеты возвращались домой, «ястребок» со львом особенно настойчиво и, мы бы сказали, нежно ходил вокруг «ила». Лиля и капитан Гончаренко ни разу не виделись со дня первой встречи.

Лишь изредка, на бешеных скоростях, мелькая друг мимо друга, им удавалось обменяться молниеносным взмахом руки сквозь триплекс кабины. Но эти встречи в воздухе связывали их сильнее обычных свиданий. И летчики обоих полков определенно знали, что если идет на задание «ил» номер двенадцать, то уж «ястребок» с хвостовой девяткой будет идти за ним по пятам.

Однажды Лиля сбросила на аэродром штурмовиков письмо, адресованное капитану Гончаренко. В нем говорилось: «Дорогой товарищ Гончаренко! Как вы живете? Как деретесь — это я вижу. По-моему, неплохо. Ребята ваши воюют отлично! Желаю вам счастья и боевых успехов. Л. Калмыкова».

В этом письме для зрения всех остальных людей не было ничего особенного. Но капитал Гончаренко прочитал в нем именно то, что хотела написать Лиля. Он прочитал его так: «Дорогой мой! Я думаю о тебе дни и ночи. Мое сердце наполнено только тобой. Я горжусь твоей отвагой и твоим искусством в бою. Я очень боюсь за тебя, береги себя, милый. Но помни, если будет надо, я отдам за тебя жизнь. Твоя Лиля».

А как-то раз, когда погода была нелетная и оба «хозяйства» не работали, Лиля прилетела на У-2 в гости к штурмовикам. Летчики роскошно приняли девушку. Повар из БАО приготовил пирожки с яблоками, и летчики достали для дамы сладкого вина, присланного щедрыми виноградарями Грузии. А после, оставшись с гостьей наедине, капитан Гончаренко взял руку Лили в большие свои руки и сказал, заходя прямо в лоб событиям:

— Я люблю тебя, Лиля. Очень люблю!

Это было уже слишком много для Гончаренко, который славился своей молчаливостью во всей дивизии. Он был весь в холодном поту после того, как сказал эти слова: для комэска было легче четыре раза сходить на штурмовку, чем произнести подобную фразу. И совершенно обессилев после грандиозного монолога, он подошел к патефону и поставил какую-то дурацкую пластинку. Слава богу, что как раз в этот момент за окошком блиндажа взлетела ракета, и полк по тревоге поднялся в воздух и полетел сквозь туман и шторм атаковать переправу…

После этой встречи Лиля записала в своем дневнике:

«Сегодня я видела его. Это была наша вторая встреча. Он мне сказал, что любит меня, и я не удивилась. Может быть, это смешно, и я ни за что в жизни этого никому бы не сказала, но я хочу быть его женой.

Мне очень стало радостно драться после встречи с ним. День, когда я не летаю, утомляет меня. Мне кажется, я еще собью много самолетов».

А Гончаренко, придя с задания, снова поставил глупую пластинку и весь вечер слушал ее, ибо с того момента эта пластинка приобрела для него новый, многозначительный смысл…

…После штормовой погоды утро пришло сияющее, будто омытое грозой. Словно кто-то прилежно протер влажной тряпкой каждый листик на деревьях, каждое облачко. Воздушная война, как бы замершая на одни сутки, снова загремела вдоль по горизонту — от края до края.

В этот день штурмовому полку майора Саломатина было приказано блокировать и атаковать важный немецкий аэродром. Ведомые самим командиром, штурмовики поднялись в воздух и, как обычно, встретившись с истребителями, пошли на цель. Над аэродромом немецкие зенитчики открыли шквальный огонь, ударили пушки «эрликоны». Но штурмовики искусным противозенитным маневром бесстрашно заходили над летным полем, где стояли желтобрюхие немецкие самолеты. Один огромный толстый «юнкерс» пришел на посадку в самый момент атаки. Он беспомощно и растерянно гудел, как толстый, ослепший от ярости шмель, попавший в сачок. Но Лиля длинной очередью по бакам зажгла его, «юнкерс» тяжело прогудел в агонии и огромным ревущим куском пламени пошел к земле. Над самой землей моторы его отломились в воздухе и, снеся несколько деревьев, с силой ударились в грунт, далеко откатившись от дымящегося, догорающего остова…

Через несколько минут три десятка костров пылали на вражеском аэродроме. В огне скрючивался дюраль, ломались, рвались подвешенные на горящих самолетах бомбы… А опьяненные восторгом боя штурмовики все заходили и заходили над стартом и ангарами.

— Слева еще два самолета! — весело кричал в шлемофон стрелок капитану Гончаренко. И капитан поворачивал машину влево, нажимая на гашетки пушек и кнопки бомбосбрасывателей.

И вдруг капитан Гончаренко увидел, что истребитель со львом на фюзеляже, резко теряя высоту, идет на снижение. Видно, снаряд попал в машину Лили. Подойдя вплотную, Гончаренко заметил, что из радиатора лилиного «ястребка» брызжет вода и масло.

Лиля сделала попытку выровнять машину, чтобы уйти домой, но раненый мотор заклинился, и винт повис, как крыло подбитой птицы. Лиля, с трудом перетянув через вражеский аэродром, села на пахоту у самой его кромки.

Заметив происшедшее, немцы выбежали из укрытий и помчались к краю аэродрома, где сидел советский истребитель. Лиля видела бегущих немцев, но машина ее уже была мертва, и девушка поняла, что обречена. Протянув руку к поясу, она расстегнула кобуру, чтобы разделить обойму на неравные части между собой и подбегающими немцами. Но в этот момент бегущий совсем неподалеку фашист на ходу выстрелил из автомата, и раненая рука Лили выронила пистолет.

Сильная боль затуманила ей глаза. И от этого ощущения своей беспомощности, от страха попасть живой в руки врагов лейтенант Калмыкова, сбившая сегодня восьмую вражескую машину, не боявшаяся ничего на свете, в первый раз за всю войну заплакала, совсем по-детски, и слезы полились по ее лицу. Но через какую-то частицу мгновения она испугалась этих своих слез больше, чем приближающихся гитлеровцев, и чудовищным усилием воли остановила их, не желая предстать плачущей перед презираемым ею врагом.

В последний раз вспомнила она капитана Гончаренко, прощаясь с любимым… И в этот момент совсем близкий рев мотора раздался над ее головой. Она подняла глаза и увидела «ил» с номером двенадцать, несущийся на пикировании к ее разбитой машине. Штурмовик летел со страшной скоростью, приближаясь, подобно обвалу.

Капитан Гончаренко видел, как приземлилась Лиля. Он видел, что гитлеровцы в нескольких шагах от ее машины — десятки их с автоматами в руках. Первой мыслью его было сесть рядом с ней, забрать Лилю к себе в кабину, но немцы уже были почти рядом с ее самолетом. Капитан хотел расстрелять их из пулеметов, чтобы все-таки сесть, но, взглянув вперед, увидел, что новые и новые гитлеровцы мчат к подбитому истребителю на машинах и мотоциклах. Во время штурмовки у капитана вышел боекомплект и осталось только на несколько пулеметных очередей да два-три пушечных снаряда. Горе сделало его мудрым и рассудительным.

В какую-то терцию секунды он оценил обстановку и понял, что садиться бессмысленно. За себя он не боялся, нет, на войне капитан Гончаренко привык к близости смерти. Но если бы он сел, — это не важно, что он бы погиб сам, — все равно он не спас бы Лилю. И он решил избавить свою любимую от последней муки — от надругательств немцев — единственно возможным способом — другого решения быть не могло. Гончаренко прицелился всем остовом самолета, чтобы сразу открыть огонь из всех пулеметов и пушек по кабине лилиного истребителя. Он решил бить наверняка по пилотской кабине с тем ледяным хладнокровием, которое сообщается только нечеловеческим горем. И Лиля, поняв его решение, в последний раз приподнялась в своей машине и, сделав невероятное усилие, благодарно махнула рукой.