— Господа, — сказал Сен-Люк, — я передам ваши пожелания господину графу де Бюсси, но, по-моему, я могу сказать вам заранее, что он слишком учтив, чтобы не согласиться с ними. Мне остается только, господа, принести вам искреннюю благодарность от имени господина графа.

Сен-Люк снова поклонился, и головы четырех вызванных на поединок дворян склонились точно до того же уровня, что и его голова.

Молодые люди проводили Сен-Люка до дверей гостиной.

В самой последней из передних он увидел четырех лакеев.

Сен-Люк достал свой набитый золотом кошелек и бросил им со словами:

— Вот, выпейте за здоровье ваших господ.

Сен-Люк возвратился, весьма гордый столь хорошо выполненным поручением.

Дожидавшийся его Бюсси поблагодарил друга.

Сен-Люку он показался очень грустным; подобное состояние было неестественным для исключительно храброго человека, которому сообщили, что ему предстоит блестящий поединок.

— Я что-нибудь не так сделал? — спросил Сен-Люк. — У вас расстроенный вид.

— Даю слово, милый друг, мне жаль, что, вместо того чтобы назначить срок, вы не сказали: «Немедленно».

— А! Терпение. Анжуйцы еще не вернулись. Какого черта! Дайте им время приехать! Зачем вам торопиться устилать землю убитыми и ранеными?

— Дело в том, что я хочу как можно скорее умереть.

Сен-Люк уставился на Бюсси с тем удивлением, которое люди с идеально устроенным организмом испытывают на первых порах при малейшем признаке несчастья, пусть даже чужого.

— Умереть! В вашем возрасте, с вашим именем, имея такую возлюбленную!

— Да! Я убью всех четверых, я в этом уверен, но и сам получу хороший удар, который упокоит меня навеки.

— Что за черные мысли, Бюсси!

— Побывали бы вы в моей шкуре! Муж, считавшийся мертвым, — воскресает. Жена не может оторваться ни на минуту от изголовья постели этого, с позволения сказать, умирающего. Ни обменяться улыбками, ни словечком перекинуться, ни руки коснуться. Смерть Христова! С удовольствием изрубил бы кого-нибудь в куски…

Сен-Люк ответил на эту тираду взрывом смеха, который вспугнул целую стаю воробьев, клевавших рябину в малом саду Лувра.

— Ах! — вскричал он. — Какое простодушие! И подумать только, что женщины любят этого Бюсси, этого школяра! Но, мой милый, вы потеряли рассудок: в целом мире не сыщется любовника счастливей вас.

— Вот как? Попробуйте-ка доказать мне это — вы, человек женатый!

— Nihil facilius,[159] как говаривал иезуит Трике, мой учитель. Вы в дружбе с господином де Монсоро?

— Клянусь, мне стыдно за человеческий разум! Этот болван называет меня своим другом.

— Что ж, и будьте его другом.

— О!.. Злоупотребить этим званием?!

— Prorsus absurdum,[160] всегда говорил Трике. Он и в самом деле ваш друг?

— Он так утверждает.

— Нет, он не друг вам, потому что он делает вас несчастным. В чем цель дружбы? В том, чтобы люди приносили друг другу счастье. По крайней мере, так определяет дружбу его величество, а король — человек ученый.

Бюсси рассмеялся.

— Я продолжаю, — сказал Сен-Люк. — Если Монсоро делает вас несчастным, значит, вы не друзья. Следовательно, вы можете относиться к нему либо безразлично и, в этом случае, отобрать у него жену, либо — враждебно, и тогда убить его еще раз, коли ему одного раза недостаточно.

— По правде говоря, — сказал Бюсси, — я его ненавижу.

— А он вас боится.

— Вы думаете, он меня не любит?

— Проклятие! Испытайте. Отнимите у него жену, и вы увидите.

— Это тоже логика отца Трике?

— Нет, это моя.

— Поздравляю вас.

— Она вам подходит?

— Нет. Мне больше нравится быть человеком чести.

— И предоставить госпоже де Монсоро излечить ее супруга духовно и физически? Ведь в конце-то концов, если вас убьют, нет никакого сомнения, что она прилепится к единственному оставшемуся у нее мужчине…

Бюсси нахмурился.

— Впрочем, — добавил Сен-Люк, — вот идет госпожа де Сен-Люк, это прекрасный советчик. Она нарвала себе букет в цветниках королевы-матери, и настроение у нее должно быть хорошим. Послушайте Жанну, каждое ее слово — золото.

И в самом деле, Жанна приближалась к ним, сияющая, преисполненная радости, искрящаяся лукавством.

Есть такие счастливые натуры, которые, подобно утренней песне жаворонка в полях, несут всему окружающему радость и добрые предзнаменования.

Бюсси дружески поклонился молодой женщине.

Она протянула ему руку, из чего явствует с полной неопровержимостью, что вовсе не полномочный посол Дюбуа завез к нам эту моду из Англии вместе с договором о четырехстороннем союзе.

— Как ваша любовь? — сказала Жанна, перевязывая свой букет золотой тесьмой.

— Умирает, — ответил Бюсси.

— Полноте! Она лишь ранена и потеряла сознание, — вмешался Сен-Люк. — Ручаюсь, что вы приведете ее в чувство, Жанна.

— Поглядим, — сказала молодая женщина, — покажите-ка мне рану.

— В двух словах дело вот в чем, — продолжал Сен-Люк, — господина де Бюсси тяготит необходимость улыбаться графу де Монсоро, и он принял решение ретироваться.

— И оставить Диану графу? — в ужасе воскликнула Жанна.

Обеспокоенный этим первым проявлением ее чувств, Бюсси пояснил:

— О! Сударыня, Сен-Люк не сказал вам, что я хочу умереть.

Некоторое время Жанна глядела на него с состраданием, в котором не было ничего евангельского.

— Бедная Диана, — прошептала она. — Вот и любите после этого! Нет, решительно, вы, мужчины, все до одного себялюбцы.

— Прекрасно! — сказал Сен-Люк. — Вот приговор моей супруги.

— Себялюбец, я?! — вскричал Бюсси. — Не потому ли, что я боюсь унизить мою любовь трусливым лицемерием?

— Ах, сударь, это всего лишь жалкий предлог, — сказала Жанна. — Если бы вы любили по-настоящему, вы боялись бы только одного унижения: быть разлюбленным.

— Ну и ну! — сказал Сен-Люк. — Подставляйте кошелек, мой милый.

— Но, сударыня, — возразил Бюсси голосом, дрожащим от любви, — есть жертвы, которые…

— Ни слова больше. Признайтесь, что вы уже не любите Диану, так будет достойнее для благородного человека.

При одной мысли об этом Бюсси побелел.

— Вы не осмеливаетесь сказать ей. Что ж, тогда я скажу сама.

— Сударыня, сударыня!

— Вы очень забавны, все вы, с вашими жертвами. А мы разве не приносим жертв? Как! Подвергаясь опасности быть зверски убитой этим тигром Монсоро, сохранить все супружеские права для любимого, проявив такие силу и волю, на которые были бы не способны даже Самсон[161] и Ганнибал; укротить это злобное детище Марса и впрячь его в колесницу господина триумфатора, это ли не геройство? О, клянусь вам, Диана просто великолепна, я бы и четверти того не смогла совершить, что она делает каждый день.

— Спасибо, — сказал Сен-Люк с таким благоговейным поклоном, что Жанна залилась смехом.

Бюсси был в нерешительности.

— И он еще думает! — воскликнула Жанна. — Он не падает на колени, не говорит «mea culpa»!

— Вы правы, — сказал Бюсси, — я всего лишь мужчина, то есть существо несовершенное, стоящее ниже любой самой обыкновенной женщины.

— Радостно сознавать, — сказала Жанна, — что я вас убедила.

— Что мне делать? Приказывайте.

— Отправляйтесь сейчас же с визитом.

— К господину де Монсоро?

— Да что вы! Разве об этом речь? К Диане.

— Но, мне кажется, они не расстаются.

— Когда вы навещали, и столь часто, госпожу де Барбезье, разве возле нее не было все время той большой обезьяны, которая кусала вас из чувства ревности?