— Я голосую за главного ловчего, за любого, — сказал Ливаро, — не важно, кто это будет, пусть даже господин де Монсоро.

Герцог улыбнулся, он один знал о приезде графа.

Не успел Ливаро произнести свои слова, а принц улыбнуться, как открылась дверь и вошел граф де Монсоро.

Увидев его, герцог издал громкое восклицание, громкое тем более, что оно прозвучало среди общей тишины.

— Вот и он! — воскликнул герцог. — Как видите, господа, небо к нам благосклонно: не успеешь высказать желание, оно тут же исполняется.

Монсоро, приведенный в замешательство самоуверенностью принца, несвойственной в подобных случаях его высочеству, смущенно поклонился и отвел взгляд в сторону, ослепленный, как филин, которого внезапно перенесли из темноты на яркий солнечный свет.

— Садитесь и ужинайте, — сказал герцог, указывая графу де Монсоро место напротив себя.

— Монсеньор, — ответил Монсоро, — я очень хочу пить, очень голоден и очень устал, но я не сделаю ни глотка, не съем ни кусочка и не присяду, прежде чем не передам вашему высочеству чрезвычайно важного известия.

— Вы прибыли из Парижа, не так ли?

— И по очень спешному делу, монсеньор.

— Что ж, слушаю, — сказал герцог.

Монсоро приблизился к Франсуа и, с улыбкой на губах и ненавистью в сердце, шепнул ему:

— Монсеньор, ее величество королева-мать едет повидаться с вашим высочеством и почти не делает остановок по пути.

Лицо герцога, на которое были устремлены все глаза, озарилось внезапной радостью.

— Прекрасно, — сказал он. — Благодарю вас, господин де Монсоро, вы, как всегда, верно служите мне. Продолжим наш ужин, господа.

И он придвинул свое кресло к столу, от которого до этого отодвинулся, чтобы выслушать графа де Монсоро.

Пиршество возобновилось. Но стоило главному ловчему, помещенному между Ливаро и Рибейраком, опуститься на удобный стул, стоило увидеть перед собою обильную еду, как он вдруг тут же потерял аппетит.

Дух его снова одержал верх над материей.

Увлекаемая печальными мыслями, душа Монсоро устремилась в меридорский парк. Вновь совершая путь, который только что проделало его разбитое усталостью тело, она шла, как ко всему присматривающийся паломник, по той заросшей цветами тропинке, которая привела графа к стене.

Он снова увидел чужого коня, поврежденную стену, бегущие прочь тени двух любовников, снова услышал крик Дианы, крик, проникший в самую глубину его сердца.

И тогда, безразличный к шуму, свету, даже к еде, забыв, рядом с кем и перед кем сидит, он погрузился в собственные мысли и не уследил, как на чело его набежали тучи, а из груди внезапно вырвался глухой стон, который привлек внимание удивленных сотрапезников.

— Вы падаете от усталости, господин главный ловчий, — сказал принц, — пожалуй, вам лучше бы отправиться спать.

— По чести, так, — сказал Ливаро, — совет хорош, и если вы ему не последуете, вы рискуете заснуть прямо на вашей тарелке.

— Простите, монсеньор, — сказал Монсоро, вскидывая голову, — я умираю от усталости.

— Напейтесь, граф, — посоветовал Антрагэ, — ничто так не бодрит, как вино.

— И еще, — прошептал Монсоро, — напившись, забываешь.

— Ба! — сказал Ливаро. — Это никуда не годится. Поглядите, господа, его бокал все еще полон.

— За ваше здоровье, граф, — сказал Рибейрак, поднимая бокал.

Монсоро был вынужден ответить на тост и залпом опорожнил свой.

— Пьет он, однако, отлично, посмотрите, монсеньор, — сказал Антрагэ.

— Да, — ответил принц, который пытался угадать, что делается в душе графа, — да, чудесно.

— Вам следовало бы устроить для нас хорошую охоту, граф, — сказал Рибейрак, — вы знаете эти края.

— У вас тут и охотничьи команды, и леса, — сказал Ливаро.

— И даже жена, — прибавил Антрагэ.

— Да, — машинально повторил граф, — да, охотничьи команды, леса и госпожа де Монсоро, да, господа, да.

— Устройте нам охоту на кабана, граф, — сказал принц.

— Я попытаюсь, монсеньор.

— Черт возьми! — воскликнул один из анжуйских дворян. — Вы попытаетесь, вот так ответ! Да лес ими кишит, кабанами. На старой лесосеке я бы вам за пять минут их целый десяток поднял.

Монсоро невольно побледнел: старой лесосекой называлась как раз та часть леса, куда его только что возил Роланд.

— Да-да, устройте охоту завтра, завтра же! — хором закричали дворяне.

— Вы не возражаете против завтрашнего дня, Монсоро? — спросил герцог.

— Я всегда в распоряжении вашего высочества, — ответил Монсоро, — но, однако, как монсеньор соизволил только что заметить, я слишком утомлен, чтобы вести охоту завтра. Кроме того, я должен поездить по окрестностям и выяснить, что делается в наших лесах.

— И наконец, дайте ему возможность повидаться с женой, черт побери! — сказал герцог с добродушием, которое окончательно убедило бедного мужа, что герцог — его соперник.

— Согласны! Согласны! — весело закричали молодые люди. — Дадим графу де Монсоро двадцать четыре часа, чтобы он сделал в своих лесах все, что должно.

— Да, господа, дайте их мне, эти двадцать четыре часа, — сказал граф, — и я вам обещаю употребить их с пользой.

— А теперь, наш главный ловчий, — сказал герцог, — я разрешаю вам отправиться в постель. Проводите господина де Монсоро в его комнату.

Граф де Монсоро поклонился и вышел, освободившись от тяжелого бремени — необходимости держать себя в руках.

Те, кто страдает, жаждут одиночества еще больше, чем счастливые любовники.

После того как главный ловчий покинул столовую, пир продолжался еще более весело, радостно и непринужденно.

Угрюмая физиономия Монсоро не очень-то благоприятствовала веселью молодых дворян, ибо за ссылками на усталость и даже за действительной усталостью они угадали ту постоянную одержимость мрачными мыслями, которая отметила чело графа печатью глубокой скорби, ставшей характерной особенностью его лица.

Стоило Монсоро уйти, как принц, которого его присутствие всегда стесняло, снова обрел спокойный вид и сказал:

— Итак, Ливаро, когда вошел главный ловчий, ты начал рассказывать нам о вашем бегстве из Парижа. Продолжай.

И Ливаро продолжал рассказ.

Но, поскольку наше звание историка дает нам право знать лучше самого Ливаро все, что произошло, мы заменим рассказ молодого человека нашим собственным. Возможно, он от этого потеряет в красочности, но зато выиграет в охвате событий, ибо нам известно то, что не могло быть известно Ливаро, а именно — то, что случилось в Лувре.

К полуночи Генрих III был разбужен необычным шумом, поднявшимся во дворце, где, однако, после того, как король отошел ко сну, должна была соблюдаться глубочайшая тишина.

Слышались ругательства, стуканье алебард о стены, торопливая беготня по галереям, проклятия, от которых могла бы разверзнуться земля, и, посреди всего этого шума, стука, богохульств, — на сто ладов повторяемые слова:

— Что скажет король?! Что скажет король?!

Генрих сел на кровати и посмотрел на Шико, который, после ужина с его величеством, заснул в большом кресле, обвив ногами свою рапиру.

Шум усилился.

Генрих, весь лоснящийся от помады, соскочил с постели, крича:

— Шико! Шико!

Шико открыл один глаз — этот благоразумный человек очень ценил сон и никогда не просыпался с одного разу.

— Ах, напрасно ты разбудил меня, Генрих, — сказал он. — Мне снилось, что у тебя родился сын.

— Слушай! — сказал Генрих. — Слушай!

— Что я должен слушать? Уж кажется, ты днем достаточно глупостей мне говоришь, чтобы и ночи еще у меня отнимать.

— Разве ты не слышишь? — сказал король, протягивая руку в ту сторону, откуда доносился шум.