— Хороший слух у Киселева и Истомина. Да и девушки обладают музыкальным слухом, — похвалила однажды Валентина Александровна. — А вот Гоша Вануйто не улавливает мелодию. Придется ему потрудиться больше всех.

— Охо-хо… — искренне вздыхал Гоша и признавался: — Я и ненецкие-то песни пою все на один лад, лишь бы тянуть.

На дом задавали нам много по этому предмету. Долго вечерами просиживали мы по очереди за роялем. Гоша часто просил меня помочь, так как ноты читать я научился быстро. Ох и канителились же мы с ним. Пальцы у Гоши никак не хотели слушаться. Однажды он предложил мне:

— Возьми-ка линейку. Начну ошибаться — бей по пальцам.

— Я так ударю — совсем не будешь играть.

— А ты бей жалеючи…

Мы смеялись и готовили уроки этим палочным методом. Товарищ старательно тыкал одеревеневшими пальцами по клавишам, а я с линейкой настороже следил за его «игрой».

Немалую трудность представляло и изучение ненецкого языка. С нынешнего года письменность на языках народов Севера была переведена на русский алфавит. Много времени и сил пришлось тратить нам, чтобы перестроиться. Тем более что учебники по родному языку были пока прошлогодние, с латинскими буквами. Мы уже два года, а некоторые даже три, привыкли изображать латинскими буквами ненецкие звуки.

— Что за беда! — огорчался я, не в силах избавиться от помарок в тетради.

— Писали бы так, как привыкли, — рассуждала Шура Айваседа. — А то — переучивают вот…

— Совсем зря, — вторил Гоша.

— Нет, не зря, — старался убедить нас преподаватель Петр Емельянович, вернувшийся нынче с курсов переподготовки и ведущий у нас ненецкий язык.

По его словам, лучше «переучиваться» таким, как мы, пока еще немногим, чем сохранить для многих и многих других необходимость овладения сразу двумя алфавитами, когда можно писать по-ненецки и с помощью русского алфавита. Это, мол, облегчает и ускоряет овладение грамотой на родном языке.

Нам оставалось только согласиться, так как мы и сами понимали это.

Еще в начале учебного года нам объявили, что будем готовиться отмечать в наступающем тридцать седьмом году 100-летие со дня смерти А. С. Пушкина и пятилетие своего педагогического училища.

— У нас есть возможность для работы самодеятельных кружков, — подчеркнул директор на собрании. — Это позволит хорошо, интересно провести праздники, разумно и с пользой заполнить свободное от учебы время, выявит и разовьет ваши способности…

Кружков было создано много. Начали работать два литературных — ненецкий и русский. Ненецким руководил Петр Емельянович, русским — Алексей Евгеньевич.

«Вот хорошо, — радовался я. — Теперь по-настоящему займусь литературой».

В ненецком литературном кружке участников было немного — пять человек. Они, в основном, записывали и обрабатывали национальный фольклор — ненецкие и хантыйские сказки, предания, загадки.

— Жалко — нет Пети Янгасова, — искренне сожалел наш руководитель. — Сколько сказок он унес с собой…

Мы тоже тужили о нем.

Среди членов национального литкружка стали появляться начинающие поэты. Учащийся Ядне одним из первых выразил свои мысли стихами:

Начал писать стихи на своем языке Илья Окатэтто и Костя Ненянг (не курчавый, а другой — новичок, рослый и статный парень). Я посещал занятия обоих кружков. В национальном занимались переводами — коллективно перевели сказки Пушкина «О попе и его работнике Балде», «О рыбаке и рыбке», а также небольшую пьесу «Шаман-обманщик». Сюжет ее вскоре был использован первым ненецким драматургом Иваном Федоровичем Ного в пьесе «Тадебя» («Шаман»).

В русском литературном кружке много и упорно трудились над созданием собственных стихов, рассказов, очерков, пусть пока и слабых во многих отношениях.

О чем писали кружковцы? О том, чем жила страна в это время, что волновало весь мир — гневные, искренние строки о войне в Испании, об угрозе фашизма, о трудовых успехах советских людей, о новой Конституции, о возрождающемся северном нашем крае. Я кроме нескольких стихов написал очерк об интересной судьбе Кости Ненянга — курчавого и рассказ, что было первыми моими пробами в прозе. В кружке мы обсуждали не только свои произведения, но и свои небольшие доклады по теории литературы.

Работали русский и зырянский хоровые кружки. Для последнего, по просьбе руководительницы Валентины Александровны, я перевел на зырянский много русских народных и современных песен.

Принимал я участие и в работе других самодеятельных кружков — рисования, фотографии, шахматного, драматического (как помощник режиссера) и даже струнного, наловчившись держать в кривых пальцах медиатор и научившись играть на домре. Многие удивлялись, да и я сам изумлялся порой — как это на все хватает времени и сил. Ведь я еще был и редактором стенной газеты, и членом комитета комсомола. Вставал я утром раньше всех в нашем интернате и ложился спать позже остальных, чтобы покорпеть над своими стихами и рисунками.

Не участвовал я только в спортивном кружке, завидуя своим друзьям. Работали лыжная, конькобежная и гимнастическая секции, в которых занималось более половины всех учащихся.

В морозный новогодний день мы провожали нашего лучшего спортсмена в далекий поход. В числе пяти отважных лыжников Ямала ему предстояло преодолеть путь от Салехарда до Омска. Две с лишним тысячи километров по тундре, тайге и степям. Это был Ласса Салиндер, тот самый, который новичком в педтехникуме долго не хотел расстаться со своей замусоленной одеждой, а после мытья в бане беспокоился — не будет ли мерзнуть. Сейчас же он был в белом свитере и синих лыжных шароварах — статный и плечистый, полный молодости и здоровья.

— Не подкачай, Ласса! — напутствовали его мы перед стартом возле окрисполкома, стоя среди сугробов на обочине улицы.

— Постараюсь! — махнул нам Ласса. — Вы тоже будьте стойкими в учебе и… — он показал лыжные палки.

— Будем! — последовал ответ.

Смелые лыжники Ямала с честью донесли рапорт о трудовых успехах тружеников Заполярья в областной центр. Вернулись они через месяц или чуть больше. Встречали их там же, у окрисполкома, торжественно и шумно с духовым оркестром под руководством Бориса Манна. Были плакаты, транспаранты и портреты наших героев. Портрет Лассы Салиндера был сделан мной с фотографии на белом полотне масляной сепией.

Ласса много и охотно рассказывал нам об увиденном в пути и снова стал усиленно заниматься спортом, мечтая:

— Вот дойти бы на лыжах от Салехарда до Москвы — это да-а!

…Наступили юбилейные даты. Мы были готовы хорошо отметить их. Если в начале работы литературных кружков мы публиковали свои литературные опыты в стенной газете училища «Ленин сахэрэвна» («По ленинскому пути»), то теперь мы выпускали еженедельно «Литературную витрину», в которой печатали все лучшее, что создавали члены обоих литературных кружков. Это давало возможность слышать постоянно отзывы о наших сочинениях всего коллектива училища и обязывало быть строже к себе.

Но нам стало казаться, что и этого мало. Тогда мы решили выпускать кроме «Литературной витрины» рукописный литературно-художественный и производственный журнал. Ему дали название «Ямал тату» («Искры Ямала»), предложенное членами ненецкого литературного кружка. Первый номер его мы и выпустили к юбилейным праздникам, осветив в нем кратко историю своего училища и снабдив фотографиями, а также опубликовали в нем помимо наших стихов и рассказов переводы произведений Пушкина.

Праздничные концерты порадовали всех. Хоровые коллективы выступили с песнями на слова Пушкина, исполнили очень хорошо «Хор девушек» из оперы «Евгений Онегин», а также много революционных, народных и современных песен.