— Нечистая сила! — удивился Куш-Юр. — Какое-то железо посажено.

Гриш тоже придвинулся вплотную.

— Верно. Похож на наконечник от стрелы. Большой, в кулак.

— Наконечник и есть, — подтвердил Коктэм-Вань.

Когда стало возможным переехать Большую Обь, Коктэм-Вань поехал на лошади в Каша-Вож, что недалеко от Вотся-Горта. Это место он выбрал потому, что там легче достать сено, там дикая тайга, много белки и соболя. Он нашел в Каша-Воже сено и стал промышлять. Ездил в санях — на деревяшке уйдешь недалеко. Ночевал в пустом, из двух избушек, Вотся-Горте. Забрался как-то слишком далеко, по брюхо коню. Коктэм-Вань остановил его, надел лыжи, одна была мало-мальски приспособлена к деревяшке, только сделал два-три шага, как ударило что-то, и он чуть не упал с деревянной ноги. Смотрит — стрела в деревянной ноге! Похолодел: зашел на самострел. Хорошо, что шагнул деревяшкой, лишился бы здоровой ноги. Вань отошел назад, давай выдергивать, а она намертво впилась, из лиственницы сделана, с железным наконечником. Коктэм-Вань так и эдак, ничего не может. И шагать нельзя. Тогда стрелу он сломал, а наконечник так и остался торчать в деревяшке. Если бы на коне ехал, все — пропал бы конь. На лося нацелен был самострел.

— Вот и пришел похвастаться — выручила деревяшка. Пусть торчит наконечник.

— Могло ведь угробить стрелой, — горевал председатель. — А чей самострел?

— Не говорят. Видать, давнишний, заржавленный, — ответил Коктэм-Вань.

— Главное, что ты не пострадал. Вот лешак-дьявол!.. — Гриш принялся затачивать топор. — Ну-ка, Иля, покажи дяде Ване, как ты ходишь.

Илька уверенно прошел на костылях до своей кроватки и сел на нее.

— Добро! Помаленьку совсем научишься, — похвалил Коктэм-Вань.

Как-то вечером Сандра зашла в сельсовет за Романом, тот задержался — разговаривал с приезжими из чума. Она не стала ждать, вышла на улицу под оглушительный колокольный звон — звала в себя церковь. Тихэн призывал молиться Богу.

По дороге Сандре встретилась Эгрунь, веселая, нарядная, красивая — торопится в церковь. А Сандра перед ней — серенькая, как рябчик, в обыкновенной малице и кисах, пузатая. Она молча прошла мимо, но Эгрунь остановила ее:

— Стой-ка! Почему не идешь в церковь отмаливать грехи?

Строго посмотрела на нее Сандра:

— Мне бояться нечего — я чистая. Убили во мне веру Мишка с Парассей. Мы — безбожники и безбожницы!..

— И я безбожница! Но для приличия все-таки надо отмаливать! — Эгрунь звонко хихикнула и вдруг вспомнила: — Да-а, когда-то я вовсю крутила с Романом. Ты тогда жила в Вотся-Горте. Куш-Юр целуется ох как! Так горячо — чуть не выжимал мне душу. Вовек не забуду! Поманю — и придет! Соперницей буду тебе. Ха-ха-ха!.. — долго на улице раздавался звонкий смех Эгруньки.

Как по голове ударили Сандре, она словно онемела — Роман целовался с Эгрунькой? Даже прижимал ее к себе? И молчал?

Сандра чуть было не рванулась в сельсовет, но сдержала себя и, ничего не видя, побежала домой.

— Что с тобой? — спросила Марпа, увидев ее в слезах.

Не снимая малицы, Сандра захлопнула дверь в комнатушку и бросилась на кровать.

«Что же это такое? — думала она, и крупные слезы катились по ее лицу. — Эгрунь ведь заманит любого мужика. И ты, Роман, туда же, целовался и обнимался с ней. И теперь грозится заманить тебя. Ты ведь сельсовет, позору сколько». — И она зарыдала.

Хозяйка забеспокоилась — что случилось, почему плачет? Али с Романом Иванычем стряслось что?

Марпа открыла дверь и заглянула в темную комнатку. Сандра рыдала, лежа на кровати в малице.

— Что случилось с Романом Иванычем? — спросила хозяйка.

— Ничего… Закрой дверь…

Марпа пожала плечами, отошла к лампе на кухне.

Через некоторое время пришли Евдок и Куш-Юр.

— Вот и мы! — Евдок обнял мать. — Почему темно в комнате у Романа Ивановича? Не пришла еще Сандра?

— И малицы ее нет на месте, — добавил Куш-Юр.

— Пришла, — кивнула головой Марпа. — Лежит в малице, плачет. Не зажигает огня…

— Плачет?! — Роман ринулся к двери и исчез за ней.

Мать и сын прислушались к глухим голосам. Слышно стало, как засмеялся Роман Иваныч, за ним вскоре и Сандра. Чиркнули спичкой — зажигали, видно, лампу. Поминали Эгруньку, обзывали ее всякими словами.

— Богомолка нашлась, дура. — Куш-Юр, выходя из комнатки, на ходу расстегивал полушубок.

— Дура и есть. — Сандра вышла за ним, стала снимать малицу.

— Про кого это вы? — спросила Марпа.

— Про Эгруньку, нечистая сила! Ходит, баламутит людей, — пробурчал Куш-Юр.

— В церковь зовет меня отмаливать грехи… — слабо усмехнулась Сандра. — Еще хвастается, что целовала Романа и обещает стать соперницей мне…

— Нашла, холера бесстыдная. — Куш-Юр повесил малицу Сандры, вспомнил былую игру Эгруньки, она чуть не стреножила его. — У меня есть Сандра, любимая, дорогая. Дай-ка я поцелую тебя… ревнивую…

Сандра улыбнулась, но отстранила его:

— Ревнивая и есть. Погоди… Вон Евдок что-то хочет сказать…

— Я буду охранять Романа Ивановича, — сказал мальчик. — Каждый раз вечером начну сопровождать его домой. Не дадим ходу классовому врагу.

— Вот это да! — захохотал Куш-Юр. — Не дадим ходу!!

Илька с Федюнькой вышли во двор и увидели перед крыльцом дядюшкиного дома оленью упряжку. Илька присел на крыльцо, а Федюнька побежал к оленям. Вскоре из дядюшкиного дома вышли оленевод — высокий седой старик Елисей и его дочь — тетка Малань. Старик Елисей был сильно расстроен и без конца жаловался. Тетка Малань вытирала слезы.

— Ой-е-ей! — сокрушался старик Елисей. — Убежать дочери Ирке с остяком Микулем! Кормил его, сироту, сызмальства, а он… угнал дочь на оленях. Опозорили! Дочь связалась с остяком. Куда убежали — не знаем. Не видно следов. Тьфу!.. — Елисей выругался и застонал.

— Ой, беда-беда!.. — плакала тетка Малань. — Убежала сестра с остяком! Голову сняли, окаянные!..

— О Господи, такой позор… — Старик взял хорей и отошел с упряжкой к амбару. Сзади нарты лежала туша мяса. Елисей развязал тушу, и они вдвоем с Малань заволокли ее в амбар.

Выглянула из избы раздетая Елення: почему сидишь, мол, Иленька, и увидела упряжку и старика Елисея.

— Ох, несчастье! — сокрушенно стонал старик, подходя к нарте. — Паршивец и есть этот Микуль. Украсть дочку Ирку…

— Батюшки!.. — Елення приложила к губам передник. — Ирка убежала с остяком! — И скрылась в избе.

Малань заперла амбар и, все еще плача, постояла возле отца, а тот на чем свет проклинал непутевую дочь и остяка.

А Елення дома смеялась: «Вот так новость — зырянка убежала с остяком! Был бы он яран — куда ни шло, это у оленеводов случается. Взять Эгруньку и Яран-Яшку. Но с остяком… не бывало. Надо сходить узнать».

Она только накинула шаль, как зашла Наста, жена Петул-Вася. Наста красивее всех троих снох — черноволосая, чернобровая, черноглазая зырянка с приятным овальным лицом.

— Ты новость слыхала? — с порога начала Наста. — У Елисея Ирка убежала с остяком!..

— Слыхала, слыхала! Собралась пойти к вам… — Елення отложила шаль. — Что такое! Не видано, не слыхано!..

И они стали рядить да судить, то смеясь, то негодуя. Подумать только — с остяком связалась. Первый раз зырянка выходит за остяка.

— Наверно, поженились, коли убежали от глаз. — Наста засмеялась.

— Конечно. Вот ведь непутевые…

С внучкой на руках пришла старуха Анн.

— Ох!.. — вздохнула она, отпуская внучку, вылитую Насту. — Что же это такое творится? Без ножа зарезали, срамота на все село! — Она опустилась на скамейку, моргая заплаканными глазами.

— Ой, не говори, матушка! — Елення принялась раздевать ребенка. — Что же делать!..

— Мы уже тут горевали, горевали. — Наста так и не села. — Будут теребить на все село — родня убежала с остяком…

— Вот то-то и оно. — Старуха Анн никак не могла успокоиться. — Ой, беда-беда!..