— Получишь, когда приедут. — Куш-Юр ходил по избе из угла в угол. Удивлялся, как будут жить в такой тесноте — поставить можно только одну кровать, а семья вся будет самое меньшее десять душ. На печке, на полати, на полу придется спать. — Да-а, тесновато. Что-то надо придумать… Ну, я пошел!

Но тут зашел Сенька в рыбацкой одежде. Увидев Куш-Юра и свою Парассю, беременную, в окружении сыновей, вытаращил глаза, заморгал ресницами.

— Э… э… это что такое?!. — насилу выговорил Сенька, держась за скобу двери. — Избушка-то была на замке?

— Открыли, — отступая назад, сказал Куш-Юр. — Проходи. — И сел на лавку около стола.

Сенька неотрывно смотрел на Парассю, которая плакала навзрыд.

— Ничего не понимаю… — Сенька отпустил скобу двери. — Ты-то, собака, зачем здесь? — закричал он на бывшую жену. — Дождалась? Проваливай! Не нуждаюсь в тебе — есть Верення, Ичмонь.

Председатель шагнул к Сеньке и оттащил в сторону.

— Тихо, тихо… — призывал Куш-Юр. — Несчастье случилось у Парасси.

Сенька вначале не слушал, порывался проучить Парассю, вокруг которой на кровати голосили ребятишки. Но потом разинув рот слушал Куш-Юра, искоса поглядывая на рыдающую женщину. Мало-помалу начал понимать ее горе.

— Все равно пускай уходит! Не надо мне ее! — твердил Сенька, но сидел спокойно.

— Уйдет, уйдет она. Я сегодня же найду ей место. — Куш-Юр мял в руках кепку. — Ничего, она проживет. Есть у нее деньги. Продала две лошади и телку. Получит еще заработанные Мишкой.

Сенька вдруг сообразил — Парасся, оказывается, денежная, а у него вечно нехватка. Но ответил сдержанно, чтобы не спугнуть:

— Подумаешь, есть деньги да еще получит… — И встал с места. — Опять беременная, еще один рыжий будет… — Он бросил злой взгляд на Зиновея и Миновея, а своему сыну Галу улыбнулся.

Зашли дочь Анка, старшая, и Ичмонь-Верка в полушалке поверх баба-юра, одетая в старенькую кофту с подпоясанным сарафаном, белобрысая, сероглазая, с вечно выставленными вперед зубами.

— Мама приехала! — воскликнула Анка и кинулась к ней, а Верка отступила назад, широко раскрыв рот.

— Вуся, — Куш-Юр улыбнулся, глядя на Ичмонь-Верку.

Та густо покраснела и кивнула головой, ничего не понимая.

— Тут такое дело — она приехала, — Сенька ткнул рукой в сторону Парасси, обращаясь к Ичмонь. — Стряслась беда — Мишка сдох… А кого вы оставили караулить рыбу?

— Нюрку да Нюську, — ответила Ичмонь. — А как же теперь мы будем… жить?

Гриш не нарадовался — будет в Мужах югыд-би, а к тому времени докончит избу и справит новоселье. Он временно перешел из ветхого дома на квартиру брата Пранэ, пока тот промышляет с Микулкой да Петруком, Перенес рамы из старого дома в новую избу — семь пар, со стеклами. А потом складывал печь, строил сени, крыльцо, засыпал глиной и опилом потолок. Все это заняло больше двух недель.

— Ну, завтра мать приедет с покоса на воскресенье и — новоселье! — ликовал Гриш, хвастаясь перед ребятишками.

— Ура-а-а!.. — кричали они, шумно носясь по пустому дому.

Вечером приехала Елення с покоса, обрадовалась — можно перебираться.

Назавтра, в ветреный день, Гриш, Елення, Февра и бабушка Анн взялись ошпаривать кипятком каждую деревянную вещь. Многоведерный самовар достался Гришу при дележке отцова наследства. Раньше ставили его для большой семьи. Гриш им почти не пользовался, но сегодня пригодился — кипятят самовар прямо на улице и ошпаривают, чтоб не занести ненароком в новую избу клопов и тараканов. Вытрясли постели и одежду. Перебрались. Кровать родителей поставили в горницу, там же и кроватку двухместную сыновей, а для Февры в прихожей Гриш устроил что-то вроде дивана.

Под вечер пришел Куш-Юр.

— С новосельем надо вас поздравить. — Он особенно старательно вытирал сапоги.

— Милости просим, заходите! — Гриш приколачивал вешалку.

— Полено-то где? — спросила Елення.

— Какое полено? — удивился Куш-Юр.

— Э-э, точно — неси-ка полешко али щепки, — и Гриш пояснил, что в новую избу, в первый раз нельзя входить в пустыми руками. — Бери побольше, чтоб на неделю хватило Еленне топить печку.

— Ладно. В следующий раз. Сапоги вытер уж. — Куш-Юр вошел осматривать обе комнаты. — Так, так, так… А у меня к вам обоим просьба.

— Какая? — усмехнулся Гриш. — Не думаешь ли занять с Сандрой горницу распригожую? А?

— Не-ет, мне и на старом месте будет хорошо. — Куш-Юр сел на скамейку возле печи, как раз посредине избы. — Понимаете, Гаддю-Парассю надо устроить где-то жить, нечистая сила. Тесно у Сеньки Германца, да и неудобно — получается две жены…

— Гаддю-Парассю? — Гриш посмотрел через плечо. — Интересно…

Елення выскочила из кухни, вытирая руки передником.

— Ой беда-беда! Гаддю-Парассю-то зачем к нам?

— Никто не хочет взять ее на квартиру, — пожал плечами Куш-Юр. — Ни в какую. Детей своих полно.

— И мне близко не надо, — Елення заметно расстроилась. — Что же это такое? Ждала-ждала новоселья, а тут…

— Ненадолго, — сказал Куш-Юр. — Как найду квартиру, так и…

— Не надо мне, Роман Иванович, никакой Парасси! Не надо! — плакала Елення. — Не успела зайти — и вот… Только этого и ожидала! Не зря, видать, увеличивали половину избы, пригодилась. А у других-то небось пустуют хоромы, а их не трогают. Идут к Гришу — он примет всех. А жить-то ведь мне. Его вечно нет дома. Ой, господи! Это же наказание! Мне и так нелегко… Нелегко ведь!.. — закончила она. Рыдая, ушла на кухню.

Илька сидел у стола между двумя окнами и что-то рисовал. Он вдруг понял — из-за него нелегко матери. Он прикусил губу, чтобы не заплакать. А Федюнька сорвался с кровати, настороженно поглядывая на Куш-Юра, побежал к матери.

— Ну-у, нечистая сила! Расстроилась… — председатель поморщился. — Я ведь заикнулся только, что Парассю негде устроить. А тут… Да живите! Не буду трогать! У вас и верно больной, — он посмотрел на Ильку, сидящего к нему спиной.

— М-да, — Гриш слушал, как всхлипывает Елення, уткнув лицо в передник. — Не плачь, не будут трогать, слышь?.. А хоромы-то, верно, есть ведь у Озыр-Митьки да Квайтчуня-Эськи. Митька даже строит двухэтажный дом, а жить некому, кроме Эгруньки и Яшки… Ты бы, Роман, взялся за них, а?

— Вообще-то правильно, надо взяться за них, хватит им шиковать. Да боязно — квартирантов-то, не успеешь обернуться, закабалят или выгонят с треском…

— Есть сельсовет, — Елення уже не плакала.

— Точно, — Гриш, подойдя к стоящей у стены деревянной вешалке, опять взялся стучать.

— Сельсовет-то сам ютится в уголочке. — Кухня еще не была отгорожена, и Куш-Юр посмотрел на Еленню. Она возилась как ни в чем не бывало у жаркой печи. — Вот так-то, друзья. А тут надо устроить Парассю — у ней есть немного денег — Мишкой сбережены. Если Парасся попадет к Митьке или Эське — плакали денежки. Они ведь такие, нечистая сила…

— Мамэ, — прошептала Февра, глядя через кухонное окно. — Германец и Ичмонь зашли в сени. С «подарками»…

Открылась дверь, вошли Верка и Сенька. Оба не с пустыми руками — Ичмонь с ворохом щепок, а Германец нес два полена.

— С новосельем!.. Вуся!.. — сказали оба и вывалили «подарки» возле таза, а потом стали обтирать ноги.

— Вуся! — воскликнул Куш-Юр. — С поленьями и шелками? А я не догадался сперва.

— «Не догадался»… — засмеялся Гриш. — Милости просим!

— Принесли долг хозяйке, а вас нет и в помине. В сталом доме — окна выставлены, гуляет ветел, — лепетал Сенька необычно многословно, все еще обтирая ноги. — Посмотлели, а окна в этой избе и дым валит. Вот и плишли… Долг, говолят, платежом класен. Блали пли женитьбе на сулею, а сегодня можем платить — стали богатыми, — и Сенька засмеялся.

— Ага! — Верка хохотала, выставив зубы. Не закрывая рот, торопливо порылась в кармане старой кофты и протянула Еленне долг. — Спасибо, выручила. А то Семэ и я просто не знали, где и взять на сулею.