— Вот нечистая сила! — заругался Куш-Юр и спросил Туню по-хантыйски, думая, что она знает только свой язык: — Хода усан?

Но Туня ответила по-русски:

— Я не знаю, откуда. Совсем незнакомое место.

— Да мы что сегодня? — рассердился Куш-Юр — Три человека одинаково знают по три языка и не могут объясниться — откуда приехали двое? Смешно! — Куш-Юр спросил более спокойно: — Давно в Мужах?

— В Мужах недавно, та вот пета случился. — Ма-Муувем, посасывая костяную трубку, мало-мальски остыл, заговорил по-русски. — Лотка потерялся. Всюту искали — нету…

— Не может быть…

— Правта, правта, — подтвердила Туня. — Как теперь поетем в Овгорт… — и вдруг спохватилась: выболтала.

— В Овгорт?! Так вы приехали из Овгорта? — обрадовался, председатель и даже привстал: — Та-ак!

— Кы-ыш!.. — встал Ма-Муувем и, глядя на жену, выругался.

Туня, покраснев, испуганно вскочила и кинулась к порогу, а Куш-Юр торжествовал:

— Вот откуда приехали! А говорила: «Не знаю, незнакомое место». А тут под боком, на реке Сыне. И как я забыл заглянуть туда из Азова? Думал, там нет никого. А ты — в Овгорте.

— Вот так-то, — Ма-Муувем перешагнул через лавку, вовсю дымя. — Земля большой…

— Ничего. Обязательно побываю у вас. Посмотрю, как вы промышляете, как живете… — Куш-Юр, чтобы проветрить комнатку от табачного дыма, раскрыл окно и легко вздохнул: — Уфф! Погода-то поправилась — нет дождя и светит солнце! Красота!

— Приезжай не приезжай — нам все равно, — махнул рукой Ма-Муувем и повернулся к председателю. — Лодка-то как быть? Маленько помоги. Вор надо найти!

— Нет тут воров, — ответил Куш-Юр, не отходя от окошка. — Может, прятали так, что сам бес не найдет. А потом пьянствовали и забыли. Почему пьянствуете? Где берете «винку»?

Но Ма-Муувем и Туня молча смотрели друг на дружку, что-то вспоминая.

Куш-Юр бросил взгляд во двор и увидел Эгрунь, выходящую из дома Петул-Вася. На руках она несла закутанного двухлетнего ребенка. В раскрытом окне увидела председателя, улыбнулась, кивнула, здороваясь. Куш-Юр вспомнил: у них, у Озыр-Митьки, всегда останавливается Ма-Муувем.

— Эгрунь! Иди-ка сюда! — поманил председатель. Та подошла, и Куш-Юр показал на Ма-Муувем и Туню: — У вас останавливались?

Эгрунь, подойдя ближе, взглянула.

— Конечно, — сказала она. — А вчера где-то запропастились. Лешак носит их.

— А-а, ты? — узнав по голосу Эгрунь, повернулся Ма-Муувем.

— Понимаешь, Эгрунь, потерялась лодка, нигде не могут найти.

— Вот дураки-то! — громко засмеялась Эгрунь. — Лодка лежит, а они ищут.

— Кте лежит? — Ма-Муувем кинулся к окошку.

— На берегу, под нашим амбаром. Сами спрятали, чтоб надежней…

— Тьфу ты!.. — Ма-Муувем, ругаясь, ринулся за дверь, и Туня за ним, забыв попрощаться.

Куш-Юр и Эгрунь весело хохотали. Подошла Елення, поздоровалась, полюбопытствовала — не у фельдшера ли была, что с ребенком. Оказалось, прорезывается зубик, ничего страшного. Дочка Оленька — вылитая мать: небесные глаза и льняные курчавые волосы.

Вдруг Федюнька с криком побежал на улицу:

— Ма-Муувем — жадина! Вылакает целую сулею![13] Нам не оставит… — Наверное, от матери такое услышал.

— У Ма-Муувема есть вино? — удивился председатель, но тут вошла в ограду Сандра. Она на миг остановилась изумленно, узнала по нарядной одежде Эгрунь, решительно пошла вперед и, замедлив шаг возле Эгруни, пропела ехидно:

— Секретничаете?

Эгрунь круто повернулась, а Куш-Юр, улыбаясь, ответил:

— Ма-Муувема разбираем, нечистая сила! Ушли только что…

Эгрунь, переложив дочурку на другую руку, вздохнула:

— Да-а, повезло вам с Караванщиком. Теперь уже все — поженитесь, если еще не женаты, — и хихикнула.

— Нет уж! — твердо сказала Сандра.

— Мы поженимся, когда народ вернется с промысла. — Куш-Юр, улыбаясь, смотрел на Сандру.

— Везет, — вздохнула Эгрунь. — Но ничего… — Попрощавшись, она пошла по высохшему, залитому солнцем тротуару, настукивая каблуками модных ботинок.

Тихое, солнечное утро. Петул-Вась только что открыл дверь мир-лавки. Не успел зайти в дверь, как увидел Ма-Муувема, что торопился в магазин с небольшим пустым мешком. Он был без суконной парки, без шапки, в броднях. Рубаха ярко-желтого цвета, длинная, чуть не до колен, а жилет темный, в жирных пятнах. Лицо больное, испитое. И сейчас, видать, пьян.

— Ты все еще здесь околачиваешься? — спросил Вась, здороваясь. — Вижу, почти неделю болтаешься, а в мир-лавку не заходишь. Богат!

— Э-э… — махнул рукой старшина. — Какой погат? Погат теперь нету. Вот куляем, и все. Скоро поедем. Шена в лодке сидит, караулит. Тут, внизу. А я в мир-лавку побежал. Надо маленько купить. У тебя хоть что-нибудь есть? С весны в мир-лавке не был.

— Что-нибудь, может быть, и есть, — Вась ухмыльнулся в светлые усы и решительно шагнул через порог в лавку.

Мир-лавка помещалась в доме на горе у Оби, напротив церкви. Дом имел два крыльца — парадное, с улицы, и обычное, в другом конце дома, со двора. Петул-Вась, в отличие от Гриша и Пранэ, светловолос и синеглаз, с редкими вьющимися кудрями, с пышными усами. Говорили, он похож на покойного отца, такой же нос с горбинкой, только выше ростом. Петул-Вась любит порядок, чистоту и аккуратность. Вот и сейчас, в темном сатиновом халате поверх пиджака и брюк, заправленных в сапоги, он придирчиво проверял, как чисто вытерла пыль уборщица. Он зашел за прилавок, оглядел зорко полки во всю стену — окна изнутри закрыты ставнями, а на полках чего только нет: и разные материалы для шитья, и сукна, и ленты, и бусы, и нитки в юрках,[14] и иголки, и наперстки, и сети, и ружья с припасами, и медные чайники, и котлы, и чашки. С деревянных штырей свисали сушки, калачи, нанизанные на шпагат. Заглянул под прилавок — там в мешках хранились мука, крупы, соль. Были здесь и сахар, и масло, и плиточный чай. Все-все было, что душе угодно.

— Ой-ой-ой! — у Ма-Муувема разбежались глаза. — Неужели мир-лавка такой погатой стала?

— Как видишь, — улыбнулся Вась. — А ты избегал.

— Я тумал — еще не привез пароход, а тут вон что… — Ма-Муувем вынул из кармана трубку и хотел было закурить, но Вась сурово одернул — богатства можно спалить. — Ну-у, найдем тебе другое — табак за губу класть, — и полез за табакеркой и вотленом — древесной ваткой, чтоб прикрыть табак за губой.

Забежал в лавку чернокудрый босоногий Энька.

— Удочку мне! — крикнул Энька издали. — Тороплюсь! Щучки уже во какие!

— Давай… — Вась выставил перед мальчишкой три небольших коробки. — Выбирай.

Энька, приподнявшись на цыпочки, стал быстро водить глазами с одной коробки на другую и растерялся, не зная, какую выбрать.

— Эту, наверно, — Энька показал пальцем.

— Нет, пожалуй, эту. Сейчас щучки еще мелкие. — Вась закрыл остальные коробки. — Сколько тебе удочек?

Энька готов забрать целиком всю коробку.

— Пять.

— Пять так пять. — Вась завернул удочки в бумагу и вручил Эньке. Тот радостно схватил и было рванулся, но Вась остановил его: — Постой-ка! А тити-мити?..

Мальчик вдруг спохватился, покраснел, медленно вернулся назад и, протягивая издали завернутые в бумажку удочки, виновато прошептал:

— Я забыл, денег нет у нас…

Вась вспомнил: Сера-Марья, жена Гажа-Эля и мать Эньки, недавно брала муку и еще кое-что в долг — ведь строятся.

— А-а… Ну, тогда бери. Прибавлю грошей Гажа-Элю, он мне должен, — сказал продавец. — Бери, бери!

Энька посмотрел с благодарностью на продавца, улыбнулся и пошел к выходу, несколько раз поворачиваясь, не раздумает ли.

— Спасибо! До свидания! — крикнул он и, вылетев в распахнутую настежь дверь, пустился бежать.

Ма-Муувем, досыта наглядевшись на богатства мир-лавки и жалкуя, что это все не его, крикнул:

— Эх, погатство тут! Так бы все и забрал, та лодка мала — калданка…