Однако в конце 1845 г. под влиянием немецких помещиков появилось постановление Николая I о введении срока не менее 6 месяцев между изъявлением желания перейти в православие и действительным присоединением к Православной Церкви через святое миропомазание. Согласно официальному разъяснению, установление такого срока должно было дать крестьянам возможность «зрело размыслить о своём намерении». На практике же затягивание процесса перехода в православие позволяло помещикам в течение 6 месяцев применять в отношении крестьянина всевозможные меры материального, физического, психологического воздействия, чтобы не допустить его отпада от лютеранства. Не удивительно, что такое постановление императора было встречено с восторгом его немецкими подданными.
В то же время дело утверждения православия в Прибалтийском крае всё же продвигалось вперёд: высочайшим повелением были подтверждены имущественные права Православной Церкви в Прибалтийском крае и обеспечивалось участие в приходских судах заседателя от православных; строились православные храмы (общим числом 25, из них — 10 в эстонской части края), при которых предусматривалось открытие церковно-приходских школ; православные крестьяне освобождались от всяких повинностей в пользу лютеранских пасторов и церквей, им дозволялось перемещаться без паспортов в пределах территории своих приходов; для них осуществлялись церковные службы на родном языке; формально был решён вопрос об отведении мест (за вознаграждение владельцам) для православных кладбищ при новых приходах и беспрепятственном погребении православных в прочих местах на особо отведённых участках на лютеранских кладбищах. Для подготовки православных священников был разработан проект духовного училища (открыто в Риге в 1847 г., ректор протоирей Вл.Г. Назаревский), в основу деятельности которого была положена мысль преосвященного Филарета о взаимном сближении разноплемённых воспитанников (эстонцев, латышей, русских) в условиях преподавания на русском языке. Одновременно, ввиду того, что православные священники не владели местными языками, осуществлялся поиск подходящих людей для священнослужения из числа эстонцев и латышей. Первыми такими священниками стали эстонцы Иоанн (Яан) Колон (приход Харгла — Мынисте) и Киприан Сарнет (приход Халлисте-Каркси).
Всё это свидетельствовало о нараставшем вмешательстве центральной власти в остзейские дела, и потому ожесточение помещиков и пасторов только усиливалось. Теперь генерал-губернатор Головин, разумеется, вместе с православным духовенством, стал объектом жалоб и обвинений, сопровождавшихся просьбами отменить все его распоряжения и запретить на некоторое время вообще всякий приём заявлений о переходе в православие. Расследования специально учрежденной комиссии во главе с генерал-майором Н. Крузенштерном, продолжавшиеся 5 месяцев, не подтвердили выдвигавшихся обвинений. Не удалось найти ни так называемых агитаторов, ни зачинщиков беспорядков. Не были засвидетельствованы и сами беспорядки.
В своём противодействии православию духовенство, помещики, местные власти нередко доходили до неистовства. Они не только чинили препятствия в отводе участков земли для постройки православных храмов, не уставая обвинять священников в недостаточном испытании искренности намерений крестьян при переходе в православие, но и направляли в Петербург просьбы, неуместность и непристойность которых вызывала отрицательную реакцию правительства. Так, в конце 1845 г. предводитель лифляндского дворянства граф фон Лилиенфельд передал министру внутренних дел Л.А. Перовскому «род жалобы или протеста дворянства», где, «в довольно неуместных выражениях, с неосновательною ссылкою на древние права дворянства, испрашивал отмены распоряжений правительства, и в особенности распоряжений генерал-губернатора», по обращению крестьян в православие»{160}. А в январе 1846 г. магистрат Риги, минуя генерал-губернатора, направил на имя императора просьбу протестантского духовенства оградить его от предстоящей опасности, связанной якобы с присоединением крестьян к православию. В этой просьбе не только указывалось «на тайные обольщения и обман народа» (обвинения, совершенно неприемлемые для власти), но и говорилось даже об обете духовенства противодействовать угрожающей погибели и воззвать к соединению под хоругвию веры, потому что на лифляндское духовенство будто бы смотрит вся лютеранская Европа. По сути, эта просьба свидетельствовала о нежелании лютеранского духовенства подчиняться приказам правительства и готовности перейти к проповеди крестового похода. Магистрат за принятие просьбы такого неуместного содержания, подкрепление её собственным ходатайством и представление в Петербург, игнорируя порядок подачи бумаг на высочайшее имя, был предупреждён Николаем I, что при повторении подобного инцидента он будет отвечать перед судом{161}.
Такие одёргивания сверху местных властей и лютеранского духовенства, действующих вразрез с линией правительства, подтверждали правоту и законность движения по присоединению к православию. Оно стало набирать силу и шириться, по-прежнему сохраняя мирный, тихий и благоговейный характер. Начавшись в Риге среди гернгутеров в 1845 г., это движение сначала распространилось в Рижском и Вольмарском уездах, затем обнаружилось в Венденском и Валкском, потом — в Дерптском, Веросском, Феллинском, Перновском и, наконец, на острове Эзель.
Дальнейшие события показали, что жалоба-протест лифляндского дворянства, а также просьба лифляндского лютеранского духовенства, квалифицированные министром внутренних дел Л.А. Перовским как неуместные, неосновательные и непристойные, не были случайными и явились прологом к принятию контрмер и ведению необъявленной войны.
Совершенно очевидно, что массовое движение лифляндских крестьян к православию образумило протестантское духовенство. Оно поняло, что жить кирхенгерром, высокомерно относясь к своей пастве, чревато той опасностью, что лютеранство останется только в ливонских городах. Поэтому предпринимаются усилия, для того чтобы ликвидировать прежние упущения в религиозном влиянии на крестьян. Их стараются удержать в лютеранстве проповедью, поучением. Появляются отдельные книги и брошюры на местных языках с объяснением сущности и правоты евангелического учения. К числу таких сочинений принадлежит изданная в 1846 г. в Пернове брошюра «Держи, что имеешь, дабы кто не восхитил венца твоего». Брошюра адресована «любезным эстам к утверждению в правой вере»{162}. Одновременно пасторы и помещики переходят к открытой агитации против государственной религии. И эта агитация ведётся по правилам информационно-психологической войны[54].
В своих проповедях пасторы приклеивали православию такие ярлыки, как «власть тьмы», «религиозная нетерпимость, не останавливающаяся ни перед каким способом, даже перед обманом». Лютеранство же преподносилось как «яркое сияние Слова Божия», «самое дорогое сокровище, унаследованное от отцов по благословению Божиему». Переход же в православие подавался как грехопадение, за которым последует Божие наказание «паршивых овец», «любителей подушных наделов», «новоиспечённых русских», «полуверников», «русских змей», «дураков».
Нападки на Православную Церковь, как правило, сопровождались руганью в адрес русских и репрессиями в отношении желающих присоединиться к православию и стать русскими. «Русских нам не нужно, наш хлеб пригодится и нашему народу» — с такими словами, выказывающими крайнюю степень раздражения, прогоняли батраков с работы за одно желание стать православными.
Поскольку переход в православие преподносился как что-то грязное и недостойное, то православные или желающие ими стать не допускались в кирку, поскольку «лютеранская церковь должна быть чистой». В условиях медленного строительства православных храмов крестьян с крестами на шее выгоняли, а тем, кто не принёс справку от мызного управления, заверенную в приходском суде, о том, что не хочет переходить в православную веру, отказывали в крещении и погребении. Школьных учителей пасторы обязывали следить за настроениями детей и составлять списки желающих перейти в православие.
