Русофильство эстонской интеллигенции подпитывал ось также их поездками в Петербург, получением образования в русских учебных заведениях, обращением в своём творчестве к достижениям русской литературы, музыки, живописи. Многие эстонские писатели (Веске, Кундер, Тамм и др.) были одновременно и переводчиками русской литературы. С конца 1870-х гг. благодаря их переводческой деятельности начинается интенсивное издание на эстонском языке произведений Пушкина, Гоголя, Крылова, Лермонтова, Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Тургенева, Л. Толстого. Таким образом, русская литература становится одним из источников формирования эстонской национальной литературы. О связи эстонских интеллигентов с русской литературой и вообще с Россией писал В. Веске к И. Келлеру в 1883 г. Огорчённый смертью И.С. Тургенева, В. Веске высказал такое откровение: «Русская слава — это и эстонская слава. Русская радость и русская боль — это также эстонская радость и эстонская боль»^{219}.

В то же время Якобсон, Келер и их сподвижники стремились к сближению с деятелями культуры Финляндии. А там сепаратизм становился неотъемлемой частью национальной идеологии. Как могут трансформироваться цели эстонских русофилов, вероятно, в том числе и под влиянием интеллигенции родственного народа, свидетельствует эволюция взглядов А. Дидо (Тийдо), корреспондента газеты «Сакала» и единомышленника Якобсона и Веске. Так, в 1882 г. в одном рукописном стихотворении он высказал мысль об эстонской республике, показав тем самым, что Россия и русские, по крайней мере для части идеологов эстонского национального движения, могут оказаться лишь временными попутчиками.

Однако стремление к культурному и политическому обособлению края от России, составляющее вековое вожделение прибалтийских немцев, было более характерно для немецко-балтийского направления в национальном движении эстонской интеллигенции. Представители этого направления — редактор газеты «Ээсти Постимээс» И.В. Яннсен, лютеранский пастор Якоб Хурт и ряд других пасторов-эстонцев надеялись облегчить положение эстонского народа путём единения с прибалтийскими немцами. Хотя они и выступали за обучение на родном языке и за развитие национальной культуры народа, всё же стержнем национальной самоидентификации эстонцев они считали лютеранскую веру, всячески защищали авторитет лютеранской Церкви и тянули тем самым народ в сторону от России. Представители немецко-балтийского направления поддерживали наиболее благополучный элемент эстонской деревни — крестьян-дворохозяев, и особенно ту его прослойку, которая была тесно связана с дворянскими имениями и лютеранской Церковью. Они стремились содействовать развитию крестьянского хозяйства, пропагандируя сельскохозяйственные нововведения, выступая за денежную аренду, покупку крестьянами-дворохозяевами своих дворов в собственность. Их критика особого остзейского порядка и привилегий помещиков всегда носила умеренный и в целом примиренческий характер и не шла дальше просьб учитывать интересы крестьян-дворохозяев. Народу же рекомендовалось сохранять терпение и уповать на Бога. Русофильское и немецко-балтийское направления в среде эстонской интеллигенции не сразу приобрели характер политических партий. Поэтому губернатор Эстляндии князь Сергей Владимирович Шаховской[63] называл их партиями лишь условно. Во всяком случае, он обратил внимание на крайнюю непримиримость немецко-балтийской партии в отношении своего русофильского контрагента. Он отмечал, что вожаки немецко-балтийской партии — дворяне и пасторы пытаются всеми способами скомпрометировать первую партию. «Всегда неразборчивые в средствах, — свидетельствует Шаховской, — они не задумываются ни перед клеветой, ни перед инсинуациями, чтобы напугать правительство и выставить в его глазах приверженцев первой партии в качестве социалистов, революционеров, бунтовщиков, и даже рискуют, чтобы затемнить истину, приписывать этой партии специфические тенденции, т.е. такие, какие преследуются только ими одними»^{220}. Такое свидетельство не удивляет, ведь все эти качества немецкие дворяне и лютеранские пасторы продемонстрировали во время гонений на православную Церковь и всё русское в Прибалтийском крае. «Можжевеловые» же «немцы» из числа эстонских интеллигентов доказали на направлении борьбы с инакомыслящими соплеменниками свою обучаемость по немецко-лютеранским канонам.

С.В. Шаховской считал «необходимым в видах установления более тесной связи местного края с Россией поддерживать первую партию»^{221}. К концу своего губернаторства ему придётся столкнуться и с третьей партией, которую он назовёт патриотической или партией эстонских сепаратистов.

В лице Александра III на царский трон взошёл действительно русский человек, пусть не по крови, но по своим взглядам, пристрастиям и поступкам. Его любимым поэтом был М.Ю. Лермонтов, любимым писателем — Ф.М. Достоевский, любимым композитором — П.И. Чайковский^{222}. Александр III был внимательным читателем известного славянофила и издателя газеты «Русь» И.С. Аксакова. Считал его честным и правдивым человеком, а главное, настоящим русским, каких, как полагал император, к несчастью, мало. В отличие от своего отца Александра II, в котором ещё была жива унаследованная от Николая I традиция покровительственного отношения к «самобытному правопорядку» в Прибалтийском крае, Александр III не только признал правоту Ю.Ф. Самарина, отстаивавшего суверенные права Российского государства в остзейских губерниях, но и в своей политике на прибалтийском направлении во многом осуществил его программу.

Конечно, основой для пересмотра императором отношения России к своей прибалтийской окраине служили не только труды Самарина и его единомышленников из лагеря славянофилов. К периоду царствования Александра III был опубликован большой объём материалов по балтийской проблематике, позволявших не только проследить историю становления и упрочения особого остзейского порядка, но и выявить прежние ошибки и упущения верховной власти, создающие риски русским интересам в крае.

В первую очередь речь идёт о сборнике материалов и статей по истории Прибалтийского края (Прибалтийский сборник) в четырёх томах — богатом собрании важных исторических памятников и ценных исторических документов, снабжённых переводчиками обстоятельными примечаниями и дополнениями на основании русских источников. Это издание появилось в 1877–1880 гг., в период реформ Александра II в крае, когда в городах края вводилось русское городовое положение и обсуждались в законодательном порядке проекты земской и судебной реформ. Эти реформы были встречены в штыки так называемыми приверженцами «прибалтийской старины», отстаивавшими «заповедные права», «автономные своеобразности», какие-то особенные условия существования Прибалтийского края. Российская же общественность высоко оценила Сборник, поскольку понимала, что он может сослужить добрую службу русскому делу на прибалтийской окраине: Сборник давал основу для серьёзной исторической проверки прибалтийско-немецких претензий, без которой было немыслимо разрешить вопросы будущего и возникавших проблем с положением государственного языка и государственной религии в крае.

По сути, Александр III продолжил унификаторскую линию Екатерины Великой в Прибалтийском крае и снял наиболее принципиальные отклонения от неё, допущенные русскими монархами в период после екатерининского правления.

Однако то, что в XVIII в. и даже в первой половине XIX в. могло быть ещё осуществлено без особых проблем, встретило сильное информационно-психологическое сопротивление немецкого элемента в последние декады века девятнадцатого. Прибалтийское дворянство, привыкшее задействовать свои старые связи среди петербургского высокопоставленного чиновничества, теперь апеллировало к общественному мнению Европы и в особенности Германии, которая с победой над Францией в 1870 г. и после своего объединения становилась опасной для России. Именно с немецкой подачи на нравственный облик Царя-Миротворца легла тень «шовиниста», «русификатора» и «реакционера».