Что касается суда людского, то многомерность и трагизм личности грозного царя, дерзновенные цели, сложность времени, в котором он действовал, а также рассмотрение эпохи Иоанна Грозного не изолированно, а в едином потоке исторических взаимосвязей, не допускают однозначных и поверхностных оценок. Трудно не согласиться с подходом доктора исторических наук, профессора А.Н. Боханова, выбравшего в качестве эпиграфа к своей фундаментальной и чрезвычайно интересной книге об Иоанне Грозном следующий пушкинский завет:

Да ведают потомки православных Земли родной минувшую судьбу, Своих царей великих поминают За их труды, за славу, за добро — А за грехи, за тёмные деянья, Спасителя смиренно умоляют^{95}.

В ходе Ливонской войны Московскому государству, уничтожившему Ливонский орден, так и не удалось обеспечить себе выход к гаваням на Балтийском море. Эта стратегическая задача, поставленная Первым Царём России Иоанном IV Грозным, будет решена в начале XVIII столетия Петром I. Прорыв к Балтике, сопряжённый с огромными жертвами, превратит Россию в империю, а её царя Петра — в первого российского императора. Справедливость требует признать, что в подготовке этого прорыва и к морю, и к имперскому величию не последнюю роль сыграл и Иоанн IV Грозный, при котором Русь по территории стала крупнейшим в мире государством, а по облику и по сути — монолитной державой. Именно Иоанн IV в своей упорной борьбе одновременно на нескольких фронтах, в организации освоения покорённых земель способствовал формированию имперского самосознания у московских людей, укреплял их волю к покорению пространств и готовил к бескорыстным жертвам ради создания великой державы.

Расчленение Ливонии на владения Речи Посполитой, Швеции и Дании не принесло мира на землю эстонцев и латышей, поскольку военное противоборство между Швецией и Польшей продолжилось. Каждая из сторон стремилась поставить под свою власть всю территорию бывших орденских владений в Прибалтике.

Примечательно, что и поляки, и шведы нашли положение местных крестьян — латышей и эстонцев чрезвычайно удручающим. Польский король Стефан Баторий, посетив в 1582 г. Ригу, обратил внимание на крайнее угнетение лифляндских крестьян и объявил лифляндскому дворянству, что необходимо облегчить участь туземного населения, угнетённого страшным образом (miris modis). Через четыре года, в 1586 г., сендомирский и мариенбургский воевода Богуславский, именем короля Стефана предложил на ландтаге лифляндскому дворянству прекратить жестокие наказания крестьян и не налагать на них повинностей свыше тех, что установлены в Польше и Литве. Характеризуя бедственное положение лифляндских крестьян, он упрекнул дворянство в том, что «во всём мире даже между варварами и язычниками ничего подобного не видано». Из этого следует, что положение польских хлопов было лучше, хотя, по свидетельству современников, Речь Посполитая была для них сущим адом. Ливонские дворяне, отвечая на претензии польских властей, заявили, что большая часть дворян оказывает своим крестьянам действительное вспоможение. Те же, кто жестоко обходится со своими крестьянами, должны за это отвечать.

Существует предание, будто Баторий хотел заменить телесные наказания крестьян штрафами, а крестьяне, жившие в страшной нищете, выступили против денежных взысканий. В другой же версии само дворянство уверило польского короля, что крестьяне так привыкли к палкам, что не соглашаются на замену их штрафами. Говорят, что король, услышав об этом, будто бы воскликнул: «Phryges non nisi plagis emendatur!» (Рабы-фригийцы только побоями исправляются.) О благих намерениях польских властей может свидетельствовать имеющееся известие о том, что в 1597 г. король Сигизмунд III запретил арендаторам казённых имений облагать крестьян новыми произвольными поборами. Однако дальше разговоров дело не пошло. Не в правилах польского правительства было заботиться о хлопах, да у него и не было времени, чтобы заняться реформами. В 1600 г. началась война со Швецией, затянувшаяся почти на тридцать лет. Борьба шла с переменным успехом. Города, сёла и местечки переходили из рук в руки, довершая разорение крестьянства, у которого отбирали последнее. В этих условиях катастрофой для эстонцев и латышей стали тяжёлый неурожай 1601–1602 гг. и последовавший за ним мор.

В результате продолжительных войн со Швецией (1600–1611, 1617–1629 гг.) польский король Сигизмунд III был вынужден в сентябре 1629 г. по Альтмаркскому трактату уступить Лифляндию. В 1660 г. в Оливе был заключён окончательный мир. По нему Польша навсегда отказалась от Лифляндии, оставив за собой только её южную часть, так называемую польскую Лифляндию, которой она владела с 1557 г.

В 1629 г. под суверенитетом Швеции Лифляндия снова соединилась с Эстляндией. В придачу шведы получили разорённое сельское хозяйство и много обезлюдевших мест. Пустовали не только крестьянские дворы, но и целые деревни, жители которых превратились в беженцев. Если в первой половине XVI в. численность сельского населения эстонской части Ливонии оценивалась в 250–280 тыс. человек, то к 20-м годам XVII века она упала до 60–70 тыс.

При шведах завоёванная территория была разделена на три части. Каждая из них была на положении особой провинции и имела известную автономию. Северная Эстония и остров Хийумаа, первыми подпавшие под власть Швеции, образовывали Эстляндскую губернию. Она делилась на уезды: Харью, Виру, Ярва и Ляэне. Южная Эстония и территория бывшей Ливонии до реки Западная Двина составляли Лифляндское генерал-губернаторство. Эстонская часть Лифляндии делилась на Тартуский и Пярнуский уезды. Острова Сааремаа и Муху представляли особую административную единицу. Уезды, в свою очередь, делились на приходы (кихельконды), а те — на мызные участки.

С наступлением продолжительного периода мирного времени численность местного населения стала быстро расти. Беженцы возвращались в родные места или оседали в новых районах. Поскольку новопришельцев шведские власти на три года освобождали от повинностей, то в заселении свободных земель участвовали не только эстонцы, но и довольно значительное число русских, латышей, финнов, шведов. Они селились среди эстонцев разрозненными группами или одиночно и с течением времени эстонизировались, влияя на процесс этнического формирования эстонского народа.

Шведы оставили частные поместья в руках их владельцев, главным образом немецких дворян. В 1640-х гг. оформился так называемый прибалтийский (остзейский) особый порядок: привилегии местного рыцарства, сословные органы помещиков, широкое право наследования поместий и т.д. Сами немцы называли остзейский порядок государством в государстве.

Епископские и орденские земли получили статус государственных. Со временем шведский король стал раздавать их в лен шведскому дворянству.

Основная ставка была сделана на производство зерна (ржи и ячменя), большая часть которого экспортировалась в Голландию. В условиях преимущественного развития зернового хозяйства за счёт других отраслей Эстляндия и Лифляндия получили название «хлебного амбара Швеции», хотя самим крестьянам хлеба (даже с мякиной) хватало далеко не всегда. Погоня властей и дворянства за прибылью требовала увеличения посевных площадей. Это происходило не только за счёт присоединения пустовавших крестьянских дворов, но и путём захвата крестьянской земли. В течение XVII века у крестьян было отнято почти такое же количество земель, что и в течение предыдущих 250 лет. Крестьян, согнанных со своих дворов, заставляли поднимать целину или переходить на маленькие участки (1/2 и менее гака). На этом фоне росло число имений. К концу XVII века оно достигло 1025 и на протяжении последующих столетий почти не изменилось. Наиболее крупными землевладельцами в Эстляндии и Лифляндии были шведские аристократы Э. Оксеншерна, М.Г. Делагарди и К. Тот.