Стефан (с усмешкой). Может быть.

Джекки. Я-па те-пе бя-па лю-пу блю-пу.

Стефан. Что?

Мол храпит.

Джекки (кричит). Мол! Мол! Он везучий, но и он скоро нарвется.

Стефан. Он вор.

Джекки. Да, но глупый вор. И никогда не поумнеет. Это у него от отца, тот тоже был не больно сообразительный.

Стефан. Он что, тоже был вор?

Джекки. Да. У нас был один отец. Мол — мой братишка. Позавчера нас выставили из дома Рафаэля за то, что Мол открутил все дверные задвижки и продал. Он когда-то слышал, что во время войны медь и цинк ценятся не меньше золота. И вот позавчера по радио передали, что американцы высадились в Антверпене, а русские уже в Германии. Потом оказалось, что это радиоспектакль, но мы узнали об этом уже после того, как все задвижки были проданы.

Стефан. Надеюсь, здесь он этого не сделает.

Джекки. Будь уверен. Он никогда не делает одно и то же дважды. Здесь он найдет что-нибудь новенькое. Не смотри так на мои ляжки.

Стефан (отворачивается). А я и не смотрю.

Джекки. Я тебе нравлюсь? (Принимает соблазнительные позы, копируя красоток с журнальных обложек, он смотрит в замешательстве. Она ставит ту же пластинку, кружится вокруг него, теребит ему волосы.) Я-па те-пе бя-па лю-пу блю-пу. Стан-пан цу-пу ем-пем?

Входит Рафаэль. У него мрачное лицо, волосы взлохмачены, костюм помят. Он выдергивает штепсель проигрывателя из розетки, садится на диван возле Мола и неподвижно смотрит перед собой.

Стефан. Привет, Рафаэль. Хорошо выспался? (Джекки.) Он что, сердится на меня? Я сделал что-нибудь не так? Ну, тогда я пошел готовить кофе.

Рафаэль. Мне без молока. (Джекки.) Я скоро стану управлять этой страной, и моя грозная воля будет законом, тебя первую поставят к стенке, не посмотрят, что беременная. То, что этот олух провел с тобой ночь, меня не волнует. Но того, что я сейчас слышал, я от тебя не ожидал. После всего, что я сделал для тебя! Ты не имеешь права! Не-пе им-пим е-пе ешь-пеш пра-па ва-па. Ты превращаешь все, что было между нами, в прах! Между нами все кончено, ладно, но пусть хоть останется наш язык. Ты обучила меня этому языку в минуты нашей исступленной страсти, он принадлежит только нам, единственный человеческий язык на свете. А теперь ты разговариваешь на нем с этим кре-пе ти-пи ном-пом! Джекки, как я унижен! Я-па те-пе бя-па лю-пу блю-пу — как часто я шептал тебе эти слова и слышал их в ответ, когда мы делили ложе! А теперь это превратилось в пустую болтовню, эти же слова ты говоришь какому-то… Утро полетело к черту. И весь день, наверно, тоже. Сегодня настанет мой конец, я погибну, сгину, превращусь в ничто.

В кухне свистит чайник.

Что ЭТО?

Джекки. Кофе.

Рафаэль. Этот парень просто святой.

Джекки. Он любит людей. (Стефану, который входит с чашками.) Правда, Стефан?

Стефан. Кто? Я? Конечно. А вы разве нет?

Рафаэль. Не лги, Стефан, ты не любишь людей.

Джекки уходит на кухню.

Вот тебе пример. Я сижу здесь с моим ангелом Молом и пытаюсь спокойно начать новый день, в состоянии полной релаксации поглощаю неприятные запахи, окружающие нас, — короче, сосредоточиваюсь на обыденной повседневности. А что делаешь ты? Болтаешь-балаболишь у меня над ухом, а оно так чувствительно к малейшему колебанию в этот неурочный час, что перестает слышать. Ты говоришь, что любишь людей, но первое, что делаешь с утра пораньше, — нахально суешь нос в чужие дела, мешаешь человеку в самые лучшие мгновения дня, когда ангелы еще летают вокруг, когда человек еще способен думать обо всем на свете. Следовательно, ты не любишь людей, потому что ты не любишь одного человека. Следовательно, тебя нужно поставить к стенке. (Обращается к Джекки, которая приносит кофе и разливает по чашкам.) Спасибо, дорогая. (Стефану, который пьет кофе.) И ты говоришь, что любишь людей! Каждый день над твоей головой поднимаются самолеты (угрожающе показывает наверх) и кружат с кобальтовыми бомбами в чреве. Ты хоть одним словом, хоть одним жестом когда-нибудь протестовал против этого? Молчишь! А кто молчит, тот соучастник. (Пьет кофе.) Отменный кофе. (Указывает пальцем на Стефана.) Ты несешь ответственность за кобальтовую бомбу!

Стефан. Мне очень жаль. А что я должен сделать?

Рафаэль. Неважно — что, только не утверждай, будто ты любишь людей. Добавь сахару, дорогая. Впрочем, не принимай близко к сердцу, Стефан, не один ты такой.

Мол (несколько раз вдохнул аромат кофе и наконец проснулся). Кофе. Привет, ребята.

Стефан. Привет.

Джекки. Привет, Мол.

Мол идет на кухню.

Рафаэль. Да ты не волнуйся. Вопросы существуют для того, чтобы их задавать, вот и все. Такова людская доля. Что говорил Чжуан-цзы[198]? «Человек не должен ничего любить, тогда он будет неуязвим». Значит, давая любой ответ, ты просто умываешь руки, вот и все — пусть эта кобальтовая бомба падает. Никто не заслуживает лучшей участи. Так хоть не надо будет корчиться от рака в своей конуре. Чем быстрее она упадет, тем лучше. (Показывает себе на голову.) Пусть падает вот сюда.

Мол (входит из кухни). Джекки, там в шкафу было печенье!

Джекки. Я все съела. Мой ребенок должен питаться.

Рафаэль. А мы загибаться. И ни крестов, ни венков. Тишина и покой. Местами только трепыхающаяся радиоактивная моль. И мы счастливы. Я думаю, что целый день сегодня пролежу в кровати. Окружающее не настраивает на оптимизм.

Раздается «ку-ку», и входит госпожа Тристан с подносом пряников.

Госпожа Тристан. Здравствуйте, все спали без дурных снов?

Рафаэль оглядывает пряники.

Рафаэль. Миндальные, вишневые. Позвольте мне попросить вашей руки.

Госпожа Тристан. Вы насмехаетесь над самым святым.

Рафаэль. Но прежде я хотел бы узнать одну вещь: вы с утра сегодня уже сделали что-нибудь против кобальтовой бомбы?

Госпожа Тристан. Я в эти дела не вмешиваюсь.

Рафаэль. Прекрасно, я уважаю любую точку зрения, в том числе и неистребимый оптимизм.

Госпожа Тристан (Стефану). Ты хорошо спал, мой мальчик?

Стефан (резко). Нет, и вы знаете почему.

Госпожа Тристан. Понимаю. Принять решение, даже когда оно полно благих намерений, иногда бывает тяжело.

Рафаэль (жуя пряник). Вишневые — самые вкусные.

Госпожа Тристан (радостно). Я так и знала. Проспер ван Вейдендале тоже обожал их. Я абсолютно уверена, что между гениями всех времен существует родство душ. А вы? Родство чувств, желаний.

Рафаэль. Какое-то существует.

Мол. Это точно!

Рафаэль (смотрит на Мола, который ест пряник). Даже Мол, которого можно назвать гением зла, чтит это родство.

Мол. Да, я плохой. Ничего не поделаешь.

Госпожа Тристан. Это только кажется. Человек по природе добр. Он стремится к добру. Как раз вчера по телевизору досточтимый господин ван хет Реве сказал: «Не делай ближнему своему того, что ты не хочешь, чтобы делали тебе самому».

Рафаэль (берет четыре пряника и направляется в спальню). Мол, ну разве она не бесподобна?

Мол. Бесподобна.

Рафаэль уходит.

Госпожа Тристан. От этого человека исходит огонь и уверенность и вместе с тем простота и скромность. Он очень напоминает мне Проспера. Эта невинность… это изящество. Послушай, Стефан, вчера мы говорили, э-э… о здоровье господина Баарса, так вот я хотела бы обсудить это с тобой наедине.

Стефан (не спуская глаз с Джекки). Чуть позже, госпожа Тристан, я зайду к вам.

Мол. Не слишком-то он любезен с вами. Стефан, почему ты грубишь госпоже Тристан?

Госпожа Тристан. Оставьте его, он не со зла.

Мол. Не понимаю, как можно быть таким грубияном! Даже такой негодник до мозга костей, как я, и то не посмел бы поступить так с вами, госпожа Тристан.

Госпожа Тристан. Это значит, что вы еще не до конца испорчены. Может, не хватает самой малости, чтобы наставить вас на путь истинный.