Причиной массового этапирования местного уголовного элемента в Сибирь было, впрочем, нежелание советских властей нормализовать криминальную обстановку в Прибалтике (она и без того была лучше, чем в Союзе). Просто здешние тюрьмы понадобились оккупационным властям для борьбы со своими политическими противниками из числа местного населения. Как мило формулирует это начальник кафедры Академии МВД РФ С. Кузьмин, «местные тюрьмы на этих территориях потребовались для обуздания антисоветски настроенных сил националистического подполья» («Организованные группировки в местах лишения свободы»).
Значительная часть новичков попала непосредственно в лагеря; даже многие из тех, кто получил «удаление из пределов», вскоре, говоря по-блатному, «подзасеклись», попались на совершении уголовных преступлений. Ведь как-никак они были профессиональными преступниками, они привыкли жить воровством…
Оказавшись в исправительно-трудовых лагерях ГУЛАГа, воры-профессионалы из Прибалтики, Западной Украины и Западной Белоруссии пытались адаптироваться в новых для них условиях. В то время арестанты и стали впервые называть их «поляками», поскольку запад Украины и Белоруссии действительно были аннексированы Советским Союзом у Польши, а в массовом сознании и присоединение Прибалтики тоже связывалось с разделом Польского государства: оно произошло в то же время и в том же регионе — на Западе.
С первых же дней пребывания «польских воров» в советских исправительно-трудовых лагерях у них возникли серьёзные проблемы с местными «блатными». Не зная всех тонкостей воровского «кодекса чести», которого придерживались воровские «авторитеты» СССР, «поляки» грубо нарушали основные нормы этого «кодекса», в отдельных случаях даже пытаясь подчинить своему влиянию заключённых, лидеров преступных групп. Этим они, разумеется, настраивали против себя «союзных» воров.
Что же это за «идейные расхождения»? Каковы были «нормы морали» «польских воров»?
Их неплохо сформулировал Михаил Дёмин:
По российским законам преступник не имеет права где-либо служить или работать. Он не должен входить в контакт с властями — это строжайше запрещено! Зарабатывать себе на хлеб он может только с помощью своей специальности, с помощью воровского ремесла…
На Западе, в Европе, всё обстояло иначе.
Даже в таких истинно воровских странах, как Польша и Италия, никогда не существовало подобных запретов. Человек там мог вполне совмещать несовместимое; мог быть одновременно чиновником и взломщиком касс, исправно служить в магазине или в кафе и параллельно с этим шерстить ночные квартиры.
И тот же принцип существовал у них в заключении. Попав за решётку, блатной устраивался там, как умел. И если появлялась возможность заделаться «придурком», присосаться к начальству, — он присасывался, не задумываясь. Он мог безбоязненно входить в контакт с администрацией — упрекнуть его было некому.
… Несхожесть обнаружилась довольно быстро. Поведение иностранцев в тюремных камерах и лагерях России было двусмысленным и недопустимым. Оно противоречило общепринятым нормам и вызывало резкий протест со стороны отечественного ворья. («Блатной»)
Протест этот поначалу выражался в довольно резких формах. В некоторых лагерях «поляков» стали резать; в других — презрительно смешивать с «мужицкой» и «фраерской» массой и «прессовать» их, «дербанить». Что, в свою очередь, ожесточало «поляков», которые всё-таки были прекрасными уголовными профессионалами и желали, чтобы их советские «коллеги» с этим считались.
Положение стало меняться с началом воровской резни. Во-первых, на лагерной арене появились «суки» — бывшие «воры», СОЗНАТЕЛЬНО нарушившие воровской «кодекс», взяв оружие из рук власти (а чуть позже и те, кто под страхом смерти, «трюмиловки» полностью отошёл от «воровской идеи»). Вина «поляков», никогда не следовавших российским уголовным традициям, оказалась несравнимой с «сучьей» виной. Кроме того, в непростой обстановке кровавой «мясни» иметь лишнего врага в лице «поляков» было совершенно ни к чему. Тем более что сами «польские воры» всего лишь желали жить по своим собственным меркам и не вмешиваться в «русский конфликт». Так что «союзные воры» просто перестали их замечать.
Была и другая причина. В первые послевоенные годы границы между СССР и европейскими государствами оказались на время размыты (прежде всего это касалось Польши, Румынии, Болгарии, Австрии и некоторых других стран). Это позволяло уголовникам как с той, так и с другой стороны (в основном, конечно, с советской) свободно «гастролировать» на чужих территориях. Однако, как мы уже отмечали выше, традиции и «законы» преступников различных национальностей существенно отличались друг от друга, что порождало немало конфликтов.
Поэтому во второй половине 40-х годов «советский» уголовный мир выступил с предложением провести международную воровскую конференцию, которая и состоялась в 1946 году на Западной Украине, во Львове. Она проходила в трущобном районе города — Зелёной Горке, в Постдамше. Главной целью было выработать общий, «международный» воровской «закон», которому бы следовали и западные, и восточные воры.
Правда, ничего путного из этой затеи так и не вышло. Было принято компромиссное решение: у себя дома каждый волен делать, что хочет, но в «чужих» местах лишения свободы обязан подчиняться существующим там уголовным «законам», «понятиям» и «традициям».
И всё же, попадая в советские лагеря, иностранные уголовники продолжали гнуть свою линию, не брезгуя работать на «тёплых местечках». Поскольку большую часть таких уголовников составляли поляки, украинцы, белорусы и прибалты, долгое время находившиеся в составе Польши, таких арестантов «честные воры» пренебрежительно называли «польскими ворами», или просто «поляками».
Конечно, «суки», «бляди», «гады» — то есть нарушившие воровской закон российские воры — вроде бы придерживались сходного с «поляками» взгляда на сотрудничество с начальством. Однако схожесть эта была мнимой. На самом деле существовало серьёзное, принципиальное различие. «Польские воры» не боролись за власть в гулаговском арестантском сообществе. Они жили сами по себе, ставя перед собой одну задачу: выжить в лагерном мире и спокойно уйти на волю. «Суки» же вели войну с ворами на уничтожение. Потому и отношения с начальством у «польских воров» и «сук» отличались существенно. «Поляки» просто приспосабливались. Старались угодить «начальничкам», удержаться в среде «придурков» — и не больше. «Сук» же начальство поддерживало активно, стравливая их с «ворами».
Поэтому и «блатной мир» относился к этим «мастям» по-разному: сук ненавидели и резали, «поляков» просто презирали.
Здесь следует подчеркнуть ещё один нюанс. «Польские воры» сами не любили «сук» и даже иногда выступали в резне на стороне «честных воров». Очень верно об этом сказано в той же «Чёрной свече» Высоцкого и Мончинского:
— Народ у нас сам знаешь какой: чей верх, за того и народ. Даже польские воры сук резали…
— Четыре года сижу, эту масть впервые слышу.
— Мастей, что у тебя костей!.. Не знаю уж, по какому случаю их ворами окрестили, хотя воруют они хорошо. Только вор — это ведь не просто ремесло, но и воля. Ему никто не указ. Они же в лагерях на любых работах пашут, начальство поддерживают, брата родного продать не постесняются. Без уважения к себе, одним словом, живут. Лишь бы на свободу вырваться.
Таким образом, «блатное» сообщество не ставило знака равенства между «суками» и «поляками».
Однако ради справедливости следует заметить, что уже в то время могло случиться смешение «поляков» и российских «воров», нарушивших «закон». Дело в том, что, как мы писали выше, в послевоенное время границы между СССР и рядом европейских стран оказались размытыми. И это дало возможность многим советским уголовникам «гастролировать» за рубежом, где они тоже попадали в места лишения свободы. Тамошние более мягкие условия содержания и совершенно другие отношения между арестантами и сотрудниками тюрем для многих оказались откровением. «Гастролёры» под влиянием увиденного нередко изменяли свои взгляды и, вернувшись домой, пытались реформировать «воровские законы», фактически становясь на сторону «сук». Таких «отщепенцев» «честняки» тоже называли «поляками», Но это уже были совершенно не те «поляки»… Это были полноценные «суки».
