Прежде всего это касается центральных фигур — «главного суки Советского Союза» Салавара (Ерофея Ильича Салаварова) и его подручного Зохи.

Салавар не кто иной, как Пивовар — печально известный на весь ГУЛАГ Пивоваров. Зоха — его подручный чеченец Ваха.

— Там кроме Вахи ещё один был чеченец — Салтан, — припомнил Николай К-в, начавший свою «сидельческую» жизнь в конце 30-х годов. — Мрази. Их даже свои не любили, «зверьки»; ну, кавказцы…

Пивоваров, по словам этих «каторжан», был одной из самых крупных фигур в «сучьем» движении. Фактически его и его армию арестантский мир выделил в особую «сучью масть» — «пивоваровцев». Вообще в ГУЛАГе было немало различных группировок зэков, называвшихся по фамилиям главарей. Но до нас дошло всего лишь несколько. «Пивоваровцы» — самая крупная. Можно выделить ещё «упоровцев» и «ребровцев»; впрочем, здесь у старых «каторжан» мнения разошлись: один причислил Реброва к «сукам», двое других утверждали, что он — «беспредел» (о них разговор впереди).

Пивовар и Ваха в своё время отбывали наказание в Карагандинских лагерях. Причём сам Пивовар считался одним из авторитетных воров, но на чём-то, как говорят блатные, «подзасёкся» — и «подзасёкся» настолько серьёзно, что был заочно приговорён сходкой к смерти. Вот тут он и решил показать, кто же хозяин положения… Ваха и Салтан, его подручные, — из ссыльных чеченцев. Уже будучи в ссылке, зарезали кого-то из местных жителей и попали в лагерь, где Ваху и приметил Пивовар. А приметил из-за огромной силы и ловкости. Пивовар и Ваха были неразлучны, чеченец исполнял роль телохранителя «главного суки» и приводил в исполнение его приговоры. Однако он не смог помешать исполнению приговора, вынесенного арестантами самому Пивовару: того в конце концов зарезали в коридоре пересыльной тюрьмы.

О судьбе Вахи и Салтана арестанты ничего определённого поведать не смогли. Разве что Федя Седой успокоил:

— Да ты не волнуйся. С такой богатой биографией в лагерях обычно не выживают.

«Пивоваровцы» с благословения чекистов гастролировали по всем тюрьмам Советского Союза, «гнули» воров, «трюмили» непокорных. Одно имя Пивовара наводило жуть не только на воровское сообщество, но и на рядовых арестантов — «мужиков» и «фраеров». Ведь, несмотря на мнимую «заботу» о зэках и проповедь справедливости, «сучня» не терпела, когда кто-то проявлял излишнюю независимость или «непокорность».

В ряду «легендарных» «сук» нельзя обойти молчанием также фигуру Короля — лидера колымского «сучьего» движения. Правда, сведения об этом персонаже нас удалось отыскать только у Варлама Шаламова в его очерке «Сучья война» и в одном из очерков журналиста Виталия Ерёмина (к сожалению, достоверность многих фактов в котором весьма сомнительна). Бывшие лагерники тех лет, с которыми посчастливилось беседовать, не смогли вспомнить о таком «воре».

Существовал ли Король на самом деле, подразумевался ли под ним тот же самый Пивоваров или это обобщённый образ «сучьего» «идеолога» — неизвестно. Мы склоняемся к последней версии. Кличка Король достаточно распространена среди уголовников, поэтому нет ничего удивительного, что «подвиги» нескольких «сук» могли в арестантском мире соединиться в одно целое.

Шаламов повествует об обряде «целования ножа», якобы изобретённом Королём:

Об обряде «целования ножа» вспоминают практически все арестанты ГУЛАГа, с которыми удалось беседовать о «сучьей войне». Любопытно, что работники мест лишения свободы, рассказывая об этом, обязательно ссылались только на свидетельства зэков, подчёркивая, что сами они никогда не видели такого обряда.

Некоторые арестанты тех лет вспоминают и другие подробности обряда. Например, писатель Анатолий Жигулин, «малолеткой» побывавший в ГУЛАГе, рассказывал, будто бы в лагере, где он отбывал наказание, вместо ножа целовали… половой член «главного суки»! Не подвергая сомнению это свидетельство, всё же оговоримся: если подобные «церемонии» и имели место, то лишь, в отдельных лагерях — как местная «самодеятельность», но не как осуществление общего «сучьего закона». Такое «целование», скорее всего, не переводило бывшего вора в разряд «сук», а делало изгоем, ничтожеством, «пидором». Ведь целование члена или даже невольное прикосновение к нему губами расценивается в уголовно-арестантском мире наравне с половым актом в качестве пассивного партнёра. (Причём порою даже необязательно дотрагиваться губами: фаллос могут положить жертве за ухо, и эта процедура тоже считается «опусканием», переводом арестанта в касту «неприкасаемых», отверженных, «обиженных». В настоящее время такой «обряд» сохранился ещё кое-где в воспитательных колониях для несовершеннолетних; тех, кто ему подвергся, называют «плотниками» — вероятно, из-за плотницкой привычки во время работы совать за ухо карандаш, чтобы он был под рукой при разметке).

Вадим Туманов, проведший пять лет на страшных штрафных «командировках» конца 40-х — начала 50-х годов, вспоминал о том, что в бухте Ванино на пересылке «трюмиловка» осуществлялась в присутствии высоких начальников и на глазах у этапов по несколько тысяч человек. Но здесь требовалось не поцеловать нож, а ударить в колокол (или в подвешенную рельсу — «цингу»). Дело в том, что удар в колокол или рельсу служил сигналом для зэков при выполнении каких-либо действий: развод, обед, съём и проч. Подать такой сигнал значило начать работу на «начальника».

Если «вор» отказывался ударить в колокол, его тут же, на глазах у гулаговских офицеров и арестантов, убивали. Правда, не особенно изощрённо: просто «запарывали» ножом. Эту процедуру осуществлял невысокий арестант из бывших «воров» — ванинский «сука» Ваня Фунт и его подручный Серёга Свист.

Вообще, поначалу среди «сук» не было единого мнения по поводу разного рода процедур и «обрядов». Так, по рассказу Шаламова, воркутинские «ссученные» не одобряли жестокости колымчан, отрицательно относились к «трюмиловкам». Они считали, что просто убивать «нераскаявшихся» воров — нормально. Но дополнительная жестокость — это уже лишнее. Воркутинцы были «гуманистами»…

Следует подчеркнуть различие между «трюмиловкой» и «целованием ножа». «Целование» возникло несколько позже, непосредственно в лагерях, когда у «ссученных» появилось свободное время для творческой деятельности по отработке «театральных церемоний». «Трюмиловки» же носили чисто «прикладной» характер: запугать, сломить, привлечь в свои ряды «честных воров».

(Конечно, в конце концов для арестантов и «воров» все эти различия между «трюмиловкой» и «целованием» — а также ударом в рельсу и пр. — стёрлись. В своих воспоминаниях Вадим Туманов, например, обряд «гнуловки» «воров» при стечении зэков на плацу называет именно «трюмиловкой». Однако необходимо помнить, что поначалу разница всё же была…).

«Трюмиловки», как уже говорилось, проходили в тюремных камерах (иногда также — на тюремном плацу, куда опять же выводили по возможности «сидельцев» из одной «хаты»). Для «целования» нужна была торжественная атмосфера, множество зрителей. Для этого подходил только лагерный плац, в центре которого становился главный «сука» со своими подручными. Воров выдёргивали поодиночке, они представали перед сотнями глаз, и отказ от «идеи», от воровского звания протекал для «честняков» особенно болезненно, был крайне унизительным. Необходимо также отметить ещё одну особенность обряда «целования ножа». Каждый новичок, отказавшийся от «воровского закона» и принявший «сучий», обязан был не только поцеловать нож. Он должен был при всей собравшейся толпе доказать приверженность «сучьему закону», тут же лично убив одного из «несгибаемых воров», отказавшихся приложиться губами к «сучьему перу». Убивали несколькими способами; самыми распространёнными были — зарезать ножом или забить ломом (на Севере были популярны также «забурники» — наконечники на буровом оборудовании, при помощи которых бурились скважины). При «трюмиловках» все эти действия теряли бы эффект «публичности», массового действа, жуткого театрального спектакля.