— Уже отравили, — парировал Родик. — По-моему, вам баиньки пора. Ребята, помогите Ивану Петровичу до койки добраться.
— Я сам… — с трудом поднимаясь, заявил Иван Петрович и, хватаясь за разные предметы, побрел в направлении двери.
Родик переключил свое внимание на стол, стараясь найти что-то съедобное. В это время он услышал крик:
— Руки вверх!
Оглянувшись, он увидел, что позади жены егеря стоит Иван Петрович с карабином, упирающимся стволом женщине в спину.
Воцарилась тишина, в которой диссонансом прозвучала команда Сергея Сергеевича:
— Отставить!
Иван Петрович вздрогнул. Потом на его покрасневшем лице появилась глупая улыбка, и он истерично выкрикнул:
— Руки вверх все! Стрелять буду.
Юра, сидящий между Родиком и женой егеря, инстинктивно приподнялся и тут же, получив удар прикладом в голову, упал на пол.
Родик сперва воспринял все происходящее, как глупую пьяную выходку, но после нападения на Юру понял необходимость срочного вмешательства. Считая, что Иван Петрович на самом деле не столь опасен, он медленно встал и, ухватившись рукой за ствол карабина, начал оттеснять бузотера к стене. Одновременно другой рукой он делал за своей спиной знаки, чтобы все выходили из комнаты. Его поняли и стали покидать помещение. Тут Иван Петрович уперся в стену, и ствол карабина уткнулся Родику в грудь. Родик остановился, перехватил другой рукой цевье и, глядя ему в глаза, сказал:
— Иван Петрович, кончай дурака валять. Отдай ружье.
В это мгновение он скорее почувствовал, чем услышал щелчок спусковой пружины. Что-то жуткое будто прожгло его сознание, надолго запечатлев в нем страшный взгляд Ивана Петровича.
Дальнейшее промелькнуло как в тумане. Алексей мгновенно оторвал металлическую спинку от кровати и выбил ею карабин из рук Ивана Петровича, а следующим ударом уложил того на пол. Мужчины навалились на него и стали связывать простынями руки и ноги. Родик сел за стол. Кто-то налил в стакан водки и протянул ему. Он выпил, не почувствовав вкуса.
Следующим кадром, возникшим перед Родиком, был уже прислоненный к стене и спеленатый Иван Петрович. Казалось, он потерял сознание. Сергей Сергеевич, стоя рядом, проверял патронник его карабина.
— Повезло вам, Родион Иванович. Богу свечку надо ставить. По банкам успели весь магазин расстрелять, а патрон в стволе осечку дал. Ублюдок, считайте, убил вас. Да и Юра везунчик. Чуть выше — и последствия не замедлили бы сказаться. А так только синяк и ссадина. Возьмите патрон себе на память.
— Надо его протрезвить, — предложил Родик, бессознательно кладя патрон в карман. — Раздевайте его до трусов, и пусть проветрится на террасе.
— Там очень холодно, Родион Иванович. Простудится он, — вступилась жена егеря.
— Значит, такая у него судьба, — заключил Родик. — Он убийца. Причем убить пытался друга или товарища, который, кроме хорошего, ничего ему не делал. Вам в спину ствол упирал. Подонок он. Еще и Юру ни за что изувечил. У него теперь лицо несколько недель заживать будет. Что вы его жалеете? Раздевайте. Матрас на пол бросьте, и пусть там связанный лежит. Холодная это называется. Если сдохнет, то так ему и надо. А мы должны еще мое фирменное блюдо попробовать. Я пошел снимать его с огня. Полагаю, оно уже готово…
На кухне царил непривычный, но вполне приятный аромат, чем-то напоминающий запах щей.
«Так и должно быть. Капуста дала сок, мясо — тоже, плюс чеснок и морковка. Почти все составляющие щей. Интересно, что стало с мясом? — подумал Родик, поднимая крышку кастрюли. И сам себе сказал:
— Пора вынимать, а то сок уже почти весь испарился. Еще немного — и будем кушать угли. Вот подонок. Стрельнул в меня. Прямо в грудь попал бы. В меня… Я его в Венесуэле поддерживал, помогал. Общались, как друзья. Семьями встречались. Подонок. Он должен ответить за это. Юрку изувечил. За что?!
— Родион Иванович, вы что-то сами с собой разговариваете, — приобняв Родика за плечи, заметил вошедший на кухню Алексей. — Помочь чем-нибудь?
— Подонка на террасу вывели? — вместо ответа спросил Родик.
— Не волнуйтесь. Сидит в одних трусах, дрожит, и очко играет. Похоже, осознанка к нему приходит. Ну и кореша у вас…
— Друзья… Знаете, Алексей, я уже ничему не удивляюсь. Ведь он не первый. Этот хоть застрелить меня пытался, а остальные еще хуже. Может быть, понятия дружбы, людской близости, порядочности исчезли вместе с социализмом? А может, их и не было, а существовала только уравниловка, в результате которой мерзкие чувства людей притупились или временно спрятались за личиной строителя коммунизма? Знаете, есть одна восточная мудрость, звучит примерно так: «Пройдет время, и друг станет врагом, а враг — другом. Ибо собственная выгода сильнее всего».
— Не мучайте вы себя. Давайте лучше выпьем. Что вы за это чмо базар разводите. Вшивый и есть вшивый. Падла. Его давно урыть надо. Жаль, мне его добить не дали. Коммуняга гребаный.
— Вы правы. Наливайте, — отрезая кусок ноги, согласился Родик. — Посмотрим, что у меня из мяса получилось, выпьем и валить будем. Только по-умному. К дереву я его на улице привяжу. К утру замерзнет.
— Во… Это дело. Только уж очень много тут свидетелей. Куда потом жмура девать? Лучше завтра втихаря. Вы уедете, а мы незаметно в лесок его сведем. Вроде сам убежал.
— Нет, Алексей. Это мое дело. Пусть свидетели, мне наплевать. Наливайте еще. Мясо вроде неплохое получилось. Пойдемте всех угощать. У всякой вещи два конца. Утро вечера мудренее. Сейчас еще выпью и спать пойду. А вонючка эта пусть на террасе в себя приходит…
Родик проснулся и не сразу понял, где находится. Однако притупленное огромным количеством выпитой водки сознание помимо его воли красочно восстанавливало череду вчерашних событий, вызывая то чувство ужаса, то чувство обиды. Потом пришло понимание того, что произошло нечто непоправимое, требующее наказания виновных, а вместе с тем и тревожное ощущение собственной вины. Это состояние все полнее овладевало Родиком, затем заставило его подняться с нерастеленной постели и пойти на террасу, где, как он был уверен, находится Иван Петрович.
Терраса была пуста, и только брошенный в угол матрас свидетельствовал о том, что все случившееся не приснилось ему.
Родик пришел в комнату, где вчера происходило застолье, и включил свет. В комнате было чисто убрано. Иван Петрович лежал на одной из кроватей и мирно посапывал.
«Скотина. Спит как ни в чем не бывало. Наверное, сердобольные женщины его сюда положили», — подумал Родик, скидывая с Ивана Петровича одеяло и тряся его за голое плечо.
Тот открыл глаза и, увидев Родика, принял вертикальное положение.
— Проснулся, скотина? — враждебно спросил Родик, сразу перейдя на «ты», и глумливо добавил: — Хорошо выспался? Голова не болит? Может, водочки дать — поправить здоровье?
— Ну зачем вы, Родион Иванович, так со мной разговариваете? Я очень переживаю. Сам не знаю, как все получилось. Какое-то помутнение рассудка. Вы и так вчера меня наказали. До сих пор согреться не могу. Одежда моя куда-то делась…
— А-а-а. Согреться? Сейчас я вас согрею.
Родик поднял Ивана Петровича и поволок его из комнаты. Тот не сопротивлялся, вероятно понимая неизбежность происходящего. Родик вытащил его на террасу и толкнул на матрас. Иван Петрович, шумно ударившись о стену, безвольно сполз на матрас и жалобно заныл:
— Ну, зачем так, Родион Иванович? Я все осознаю…
— Осознаете? Что осознаете? — не имея других слов, переспросил Родик, интенсивно думая о том, что бы еще сделать.
Непонятно откуда появившаяся мстительная злоба, подогреваемая алкоголем, требовала выхода. Родик опять поднял Ивана Петровича и потащил его на улицу. Площадка перед домом, освещаемая одним фонарем, чем-то не понравилась ему, и он толкнул Ивана Петровича вперед, жестами показывая, что тот должен идти.
— Помилуйте, Родион Иванович! — взмолился Иван Петрович. — Босой я! Холодно. Ой, больно! Помилуйте!
Родик был непреклонен и пихал голого и босого Ивана Петровича вперед, пока они не достигли понравившейся Родику сосны. Он оглянулся и заметил веревку, натянутою между деревьев, схватился за нее, стараясь сорвать, но у него ничего не получилось. Чертыхнувшись, он вернулся в дом за ножом. Ножа не нашел, но под руку попался топор. Взяв его, Родик вышел на террасу и увидел Ивана Петровича, подпрыгивающего на матрасе в попытке растереть замерзшие ноги.
