— Вы, Родион Иванович, Ельцина уважаете?

Родик отвечал неопределенно. На это Виктор Григорьевич реагировал одной фразой:

— Охренительный мужик.

Было до конца не ясно, хорошо это или плохо. Да и о ком речь — Ельцине или Родике, уточнять никто не собирался. Наконец Родику надоело, и он попросил счет. Расплатившись, он осмотрел бутылки и разлил остатки по бокалам. Выпили на посошок. Виктор Григорьевич неизвестно откуда извлек недопитую в его каптерке бутылку спирта.

— А у нас было, — глумливо запел он, неуклюже пытаясь изобразить подобие какого-то кавказского танца. То, что его движения относились к кавказскому танцу, подтверждалось зажатием столового ножа зубами и диким вращением зрачками глаз. Бутылка в его руке описывала замысловатые траектории и, наконец, упала на пол и разбилась. Радость сразу покинула Виктора Григорьевича, и он, сев на место, жалобно захныкал:

— Дал Бог дураку выпивку, а он не воспользовался. Начфин, выдели деньги на новую бутылку. Я должен искупить грех. Родион Иванович, вы видели где-нибудь такого мудака, как я? Сын приличных еврейских родителей, а что сделал! Живительный эликсир уничтожил. Я буду слизывать его с этих каменных плит.

Продолжая ныть, он медленно сполз со стула и стал на карачках ползать по полу, пытаясь достать до него языком, но огромный живот никак не позволял ему это сделать.

— Витя, что ты творишь? Вставай, — стараясь поднять командира, причитал начфин. — Мы тебе купим сейчас водки. Успокойся.

— Нет мне успокоения, — продолжал свое Виктор Григорьевич. — Сволочь. Подонок. Жидовская морда.

Родик присоединился к начфину, мучительно пытаясь вспомнить его имя. Но и вдвоем они не смогли поднять эту огромную тушу, которая еще и сопротивлялась.

— Черт, — заметил Родик. — Сколько же он весит? Смотри-ка, еще и не дается.

— Сейчас справимся. Я волшебное слово знаю. — Начфин отошел в сторону и вдруг крикнул: — Витя, атас. Твоя сестра Рита идет.

Фраза действительно оказалась магической. Виктор Григорьевич поднялся с колен, сел на стул и тупо оглядел зал.

— Где она? — спросил он почти трезвым голосом.

— Кто? — вместо ответа поинтересовался начфин.

— Сестра моя.

— Не знаю. А что, ты ее ждешь?

— Ты же сказал, что она пришла.

— Ничего я не говорил. Тебе почудилось.

— Фу! Слава богу! Давайте за это выпьем. Я угощаю. Официант…

— Давайте на сегодня завязывать, — предложил Родик. — Мне еще в Москву ехать.

— Стременную, и все, — отозвался Виктор Григорьевич.

Подошла официантка.

— Дайте, пожалуйста, еще двести грамм, — попросил Родик. — Если можно, побыстрее.

— Минуточку.

Последняя порция была все же лишней. Во всяком случае, для Виктора Григорьевича. Он, только усевшись на заднее сиденье машины, сразу то ли заснул, то ли отключился, хотя постоянно издавал разные звуки, свидетельствующие, что он пока жив.

— Куда ехать? — спросил Родик начфина.

— Покажу. Сейчас прямо…

У подъезда дома, где жил Виктор Григорьевич, начфин попытался его разбудить, но тщетно. Сон полностью завладел огромным телом и, вероятно, продуцировал приятные грезы. Виктор Григорьевич чмокал губами и блаженно улыбался.

— Придется его тащить, — обреченно сказал начфин.

— Это возможно? — усомнился Родик. — В нем килограммов сто пятьдесят. Мы его с пола поднять не могли. Да и груз негабаритный.

— Да… Однако другого выхода нет. Не оставлять же его в машине. Опыт у меня имеется. Взяли…

Работа оказалась даже более тяжелой, чем предполагал Родик. Виктор Григорьевич, хотя и перебирал ногами, но скорее мешал этим, чем помогал. Особенно намучились, когда запихивали его в лифт, и без того узкая дверь которого все время норовила закрыться. Наконец после всех трудов и поиска по карманам Виктора Григорьевича ключей от квартиры, затащили его на кровать.

— Он что, один живет? — спросил Родик, оглядевшись.

— Один. У него есть старшая сестра, но она в Москве.

Родик присел, чтобы отдышаться, и почувствовал, что пот струится по лицу и шее. Платок не помогал, и он пошел в ванную. Найти ее было не сложно. Виктор Григорьевич жил в стандартной двухкомнатной квартире, скудно обставленной потрепанной мебелью. Ремонт здесь делали очень давно. В глаза бросалось множество предметов военного обихода — от какого-то прожектора, неуместно прикрепленного к косяку двери, до полотенца, на котором красовался черный штамп с пятиконечной звездой и плохо читаемой надписью.

— Обстановочка, — умывшись и возвратившись в комнату, заметил Родик. — Он говорил, что недавно купил квартиру. Зарабатывает неплохо. Мог бы навести уют.

— Верно. Раньше здесь жила другая семья. Уют — не по его части. За копейку удавится, хотя мужик неплохой.

— Понятно. Оставлять его одного не опасно? Вдруг задохнется?

— Сейчас соседей предупрежу. Дверь запирать не будем. Они последят. Наши сослуживцы.

Родик и начфин покинули комнату и уже собрались выйти на лестничную клетку, когда услышали истерический вопль:

— Сволочи! Где мой спирт?! Подонки! Отдай бутылку!

Пришлось вернуться. Виктор Григорьевич лежал с закрытыми глазами и размахивал руками, стараясь что-то схватить. Начфин быстро осмотрелся, взял непонятно зачем находящийся здесь огнетушитель и сунул его в руки командира. Тот необычайно нежно прижал его к груди. На круглом лице заиграла удовлетворенная улыбка, а на лбу выступили капельки пота.

— Родик, экстрасенс Петросян звонил. На наш расчетный счет по кредиту деньги отправлены, — доложил Михаил Абрамович.

— Смотри-ка. Оперативно сработал. Мы ему когда документы и масло передали?

— Дней десять назад.

— Надо отследить приход и обналичить. Серафиму предупреди. Напомни о моих договоренностях с «Негоциантом» по поводу воды из Италии.

— А Алексею сообщать?

— Подожди. Я полагаю, он и без нас в курсе дела. Сам позвонит, деньги требовать будет.

— Это нормально. Он свои обязательства четко выполняет. Получение кредита, думаю, он ускорил.

— Не спорю. Хотя обязательства у него односторонние, а ускорение… Бог с ним. Кстати, о деньгах. Ключевский обещанное когда отдаст? Завтра Лида появится. Решил, что могу с ней уже встретиться. Да и она настаивала. Я хотел ей за все труды лимончик рублей подкинуть. Она большую работу сделала. Кроме того, полагаю, что прощальная это встреча. Наши отношения исчерпались. Она умная. Все понимает.

— Ключевский еще никак не придет в себя. Ты его последний раз отправил, и он впал в совершеннейшую прострацию. Я с ним дважды встречался. Долдонит одно и то же. О деньгах вообще говорить не хочет.

— Может, притворяется?

— Не похоже.

— Дави на него. Мы уже, считай, на три миллиона его косяков закрыли. Он что, хочет сухим из воды выйти?

— Думаю, он ничего не хочет. Он психически больной. Давить бессмысленно. Либо до приступа эпилепсии доведем, либо что-то худшее произойдет.

— А если Алексея подключить?

— Я же говорю — бессмысленно. Плохо кончится, а денег все равно не прибавится.

— Ладно, сам им займусь, а с Лидой пока из своих придется расплачиваться.

— Она, наверное, из той двадцатки баксов, что на улаживание проблем по противогазам получила, себе что-нибудь оставила.

— Может быть. Но зачем нам лезть в чужой карман? Смогла оставить — молодец. А ей лимон минимум положен. Это и с человеческих позиций, и с любых других.

— Не оправдывайся. Все ясно. Где взять лимон?

— Что спрашиваешь? У нас есть выбор? Конечно, со склада. Я только вчера в «Негоцианте» получил четвертной зеленых.

— Серафима убьет.

— Впереди выходные. Торговли почти не будет, а в понедельник-вторник, бог даст, компенсируем ей в тридцатикратном размере. Я сейчас распоряжусь, а ты, не в службу, а в дружбу, сегодня к ней подскочи. Я поеду на камнерезку. Кстати, пора мне пьянку с Муром и Алексеем организовать. Где-то на следующей неделе…