Курт Гопнер ключом открыл дверь и вошел. Он был в приподнятом настроении и громко насвистывал какую-то мелодию. Повод сегодня выдался отличный, и он теперь без всякого сожаления забрал оставшиеся в резерве две бутылки рома. Заглянул в комнату, где спал шофер. Потом снова закрыл дверь и удалился. Партизаны вышли из душной кладовой. Алексей сразу бросился в крайнюю комнату, Люба – в другую. Добыча была невелика. Под стеной стояло три автомата, на тумбочке лежало несколько гранат. Алексей нагрузился трофеями и сразу почувствовал облегчение.
– Ты готова? -торопил он Любу.
– Да.
– Я выхожу первым.
Люба взяла две офицерские формы, завернула в них пишущую машинку и вышла вслед за Алексеем. Ничего как будто особенного не сделали: взяли, вынесли. Но нервы были напряжены до предела. Они прекрасно сознавали, что их ждет в случае провала.
На улице было спокойно. Утренний туман рассеялся. Раздался приглушенный рокот мотора. Он удалялся дальше и дальше, а затем исчез. Немецкий шофер продолжал храпеть, а офицеры пировали в столовой. Остапюк старательно помогала судомойке, подмела полы, перемыла тарелки.
Когда повеселевшие офицеры возвратились в особняк, Анна еще оставалась на кухне. В уме прикинула: «Прошло тридцать минут, значит, партизаны теперь далеко».
Немцы не сразу заметили пропажу. Началось с костюма.
– Куда девался мой френч? – недоумевал Гопнер. – Как в воду канул!
Стали искать френч Гопнера, а белокурый объявил:
– Странно, и моего нет…
Кто-то воскликнул:
– Нет пишущей машинки!
Офицеры сразу кинулись в комнату, где находилось оружие, но его на месте не оказалось. Всех ошеломил также угон автомашины. Раздались возбужденные голоса:
– Немедленно доложить командованию!
– Где уборщица?
– Где шофер?
Взбудоражились все. Разбудили шофера.
– Где автомобиль?
Шофер не сразу понял, почему его спрашивают, а когда узнал о пропаже машины, от изумления выкатил глаза. К особняку подъехали «оппель-капитан» и «мерседес».
– Как же так?! Среди белого дня! – возмущались гестаповцы.
Два офицера и гестаповцы помчались на машинах в погоню за предполагаемым противником. Когда они выбрались на трассу, ведущую к лесным массивам, гестаповец с черными усиками спросил у офицеров:
– Давно ли все это произошло?
– Минут тридцать-сорок тому назад. Мы ушли завтракать, и все как будто было на месте.
– Да, время упущено!..
Как только партизаны отъехали несколько кварталов, Алексей набросил на плечи немецкий мундир и одел высокую форменную фуражку. Любе он приказал, чтобы она не высовывалась, но автомат держала наготове, если вдруг их остановит патруль.
Так и случилось. В конце городской черты немецкий патруль остановил машину.
– Куда следуете?
– По поручению офицера Курта Гопнера еду за продуктами для нового командующего, – ответил на немецком языке Абалмасов.
– Документы?
– Пожалуйста!
Алексей полез в карман, нащупал пистолет и готов был выстрелить в докучливого патрульного. А тот, заметив офицерские погоны и колодки на мундире, поспешно скомандовал:
– Проезжайте!
Машина плавно взяла разбег. Люба, прильнула к сидению, облегченно вздохнула:
– Все?
– Не уверен. Крепись!
В нескольких километрах от Луцка машина свернула на проселочную дорогу и, подпрыгивая по кочкам и ухабам, устремилась в лес,
– Теперь им нас не достать! – уверил девушку Алексей. – Воображаю, как паникуют там немцы! Заподозрят ли они в соучастии Анну Остапюк? Как будто, для этого у них нет основания.
В первые минуты происшествия офицерня действительно была в панике. Фрицев шокировало то обстоятельство, что командир только прибыл, а ему умудрились преподнести такой сюрприз. Не одному перепадет за беспечность! Кто же осмелился сюда забраться? Партизаны? Но в помещении дверь особняка была заперта на ключ. Спал шофер. В ста шагах столовая. Там находились все офицеры. А где была уборщица? Но…
Анну Остапюк привели два немецких солдата.
– Я все вымыла и прибрала, что от меня еще нужно? – жаловалась Анна солдатам.
– Не разговаривай! Тебе скажут, что от тебя надо. Иди!
Анну завели в комнату, где раньше спал шофер. Курт Гопнер давно утратил веселое расположение духа и с растерянным видом сидел на диване.
– Все успела сделать? – явно невпопад спросил он Остапюк.
– Все, господин офицер. В каждом уголке чисто.
– Когда мы были в столовой, ты никуда не отлучалась?
– Нет, господин офицер.
Гопнер выждал. Он надеялся в разговоре уловить интонацию или неосторожное слово, которые бы подтвердили его подозрения.
– А костюмы ты чистила?
– Нет, господин офицер.
– Ты видела, где стояла пишущая машинка?
– Как же, господин офицер. Во второй комнате, на маленьком столике.
– А ты никого не впускала, когда нас не было? А?
– Никого, господин офицер.
Гопнер не выдержал и крикнул:
– Что же, по-твому, святой дух все отсюда унес?! Притворяешься! Мы из тебя быстро притворство выколотим! Обыскать!
Тревожное чувство охватило Анну. Солдат грубо обыскал уборщицу. Вынул из кармана носовой платочек, коробок спичек, сухарик.
– Где берешь сухари? – прокричал офицер, лишь бы: задать ей вопрос.
– Дома, с чаем пью.
– А спички?
– Попросила у вашего шофера.
Офицер вышел. Анна осталась в комнате одна. Ее не выпускали. Ничего не сказали. Значит, вела себя правильно, а то бы уже не одна косточка хрустнула. Повторила про себя слова, сказанные ей Пашей Савельевой: «Если нервы сдают, не берись, обойдемся». – «Что ты, Паша? Разве у меня нервы слабее твоих?»
Сейчас жизнь проверяла их крепость. Выдать себя хотя бы в малейшем, значит, обречь на гибель всю семью. Нужно и дальше держаться твердо.
Анна подошла к двери, но услышала грозное «цюрик!» Четыре часа довелось просидеть взаперти, пока жандарм приказал выйти и следовать за ним. Анна прикинулась перепуганной забитой женщиной.
– Куда же за вами, когда я должна идти домой?
– Не балуй, девка! – строго предупредил жандарм.- На том свете тоже устроишься не плохо.
– Да я… мне домой нужно…
«Какой ужас,- втайне волновалась Анна.- Неужели-догнали? А какое это сейчас имеет значение? Я их не видела, вот и все». Выражение лица Анны изменилось. Ее ввели в жандармский участок. «Буду молчать». Да, да, именно такой непреклонной она и представляла себя в воображении, когда согласилась на эту операцию.
Ночью Анну вызвали на допрос. Очень хотелось спать, слипались глаза, а жандармы нарочито сделали яркий свет, больно стало глазам. Под таким светом продержали до пяти утра..Веки опухли, слезы затуманивали воспаленные зрачки. Так болезненно моргать… А ей все в ухо: «Не спи!»
Зашел другой жандарм, подтянутый, стройный. Он наигранно ласковым тоном сказал:
– Чего бы я упирался, ведь к тебе ничего не имеют, только скажи, кто приходил в особняк?
– Никого не видела, – прослезилась Анна.
Два дня жандармы пытались хоть что-нибудь услышать от уборщицы о тех, кто пробрался в особняк и среди белого дня похитил машину, оружие и форму. Анна упорно твердила: «Никого не видела, я все время была на кухне. Из столовой не уходила».
Два года Остаток прилежно выполняла свои обязанности, и никто не мог уличить ее в плохом отношении к работе. Не было никаких улик и на этот раз. И все-таки Анну Остапюк из-под стражи не освободили…
22. У РАЗВИЛКИ ДОРОГ
Большие снежные хлопья плавно опускались на землю. Вот они, легкие, чистые, зацепились за оголенные ветки высоких тополей, коснулись железных крыш домов, скользнули по замерзшим лужицам. К вечеру улицы Луцка, парки и скверы оделись в белый наряд.
Первый снег! Сколько прежде доставлял он наслаждения детворе и взрослым, которые одинаково радовались чудесной поре. А ныне ослепительно белый покров не оживил серых будней города. Фашисты бесчинствовали. Изо всех сил старался и агент Малаховский. Нескольких подпольщиков отдал он в лапы гестаповцев. Жалко юлил Малаховский перед шефом, приговаривая:
