– Партбилет при вас?

– При мне.

– Сдайте его, пожалуйста.

Через несколько дней родилась версия о побеге Виктора Измайлова из армии, а затем из брестского лагеря военнопленных, куда его будто бы заточили немцы.

Люди с сочувствием относились к Виктору.

– Настрадался бедолашный!..- говорили они.- Вкусил горя! Неведомыми тропами, через болота, голодный, пробирался домой…

Даже рассказывали, как напугал он тогда родственников, представ перед их взором заросшим, исхудавшим до неузнаваемости, в рваной одежде. Отмыли парня, накормили и спохватились: как же быть дальше? Убежавшего из плена нелегко пристроить к делу. Утверждали, что Вячеславу Васильевичу пришлось за большую сумму денег выхлопотать нужные документы и устроить Виктора на работу возчиком в торговую сеть.

Дунаева, Косяченко, Остапюк и Савельева встретились. Все относились друг к другу с доверием и вели откровенный разговор. Прежде всего решили достать медикаменты для раненных военнопленных. Мария Ивановна Дунаева сказала лаконично:

– Очень нужны.

– Ты могла бы, Паша, заняться их поисками?

Как же ей не понять, если раненым, как воздух, нужны перевязочные материалы, лекарства, дезинфекдирующие вещества! В тот же день Савельева пошла по аптекам. Кое-кто на нее косился. Зачем все это ей, да еще в таком количестве? В одной аптеке она встретила знакомую провизоршу.

– Вата, бинты, йод -для чего все это тебе понадобилось, Паша? – интересовалась знакомая.

– Достань, Галя, поверь, они очень нужны,- умоляющим голосом просила Савельева.

Знакомая дала ей несколько пачек ваты и пузырьки с йодистой настойкой, с десяток бинтов, два термометра и порошки от кашля.

– Спасибо, Галя, выручила.

– А ты заходи, если еще понадобится,- раздобрилась под конец провизорша.

Первые усилия увенчались успехом, и от этого у Паши появилась вера в себя. Да, да, она еще принесет пользу- твердила сама себе девушка. Своими новыми заботами Паша поделилась с довоенной подругой Шурой Белоконенко.

– Если бы не случайная встреча с Дунаевой,- посвящала она подругу,- я бы надолго осталась беспомощной.

Перед мечтательной девушкой открылся новый мир ощущений, мир надежд, и она этому неподдельно радовалась.

– А ты разве не будешь с нами, Шура?

– Где будешь ты, Паша, там буду и я!

Верные подружки горячо обнялись. Как и в предвоенные годы, они пойдут дальше одной дорогой, но на этот раз более сложной – дорогой борьбы. Девушки отлично понимали, что она далеко не гладкая и им придется преодолеть немало препятствий. И все-таки на это решились.

Взявшись за руки, Паша и Шура шли по городу. Так, мечтая о будущем, забрели в парк. Хорошо им было вдвоем среди шептавшихся деревьев. Паша любила «зеленых друзей». Стройные березы всегда были милы ее сердцу. А как хорошо идти по лесу еле приметной тропинкой, над которой сомкнули свои вечнозеленые кроны ели и сосны! Ее всегда пленяла поэтическая красота леса, в котором пели соловьи, резвились свиристель и пуночка, а под их щебетание устраивали свои будничные дела лисицы и белки. На душе чисто-чисто…

Солнце стояло в зените и бросало на землю прямые лучи. Они не жгли так немилосердно, как в июле. Приятно было погреться.

– Однако, засиделись мы, – встревожилась Шура. – Я обещала к трем быть дома.

Подружки поднялись, осмотрелись, вышли из парка. Шура пригласила к себе Пашу, и они вместе направились к Марии Григорьевне Галушко, хозяйке квартиры, где временно проживала Белоконенко. С Марией Григорьевной Шура сдружилась еще до войны.

У порога Пашу встретила немолодая женщина с открытым, добрым лицом.

– Это Паша,- представила Шура подругу.- А это – хозяйка, Мария Григорьевна.

Светловолосая девушка с черными красивыми глазами понравилась Галушко. У Паши была гордая осанка, говорила вдумчиво. Мария Григорьевна заключила: «Серьезная, собранная».

В доме Галушко Паша встретила радушие и искренность. Она часто приходила сюда. Случилось так, что подруги открыто беседовали в присутствии хозяйки квартиры. Услышав о девичьих помыслах, Галушко покачала головой, вздохнула.

– Ох, родимые мои, как же все это перенести! Ведь не жизнь ныне, ад кромешный!

Паша оживилась:

– Да, кругом теперь одно горе…

С того дня Мария Григорьевна присоединялась к беседам. Она тоже готова была что-нибудь сделать, но не так все это просто, ведь на руках у нее трое детей!

– А если мы вас попросим, Мария Григорьевна, вместе с нами помочь военнопленным?

Галушко не торопилась с ответом. Тут спешка ни к чему. Дело серьезное и опасное. Но она прочла во взгляде Паши доверие и подумала: «Конечно, надо. Молодые они, горячие, а у меня все же за плечами жизнь…»

– В чем нужна моя помощь?

– Например, вы достанете несколько бинтов, какую-нибудь одежду для военнопленных. Или, скажем, сухарей соберете для них.

– Добре, попытаюсь… Кстати, ваши товарищи в моей хате всегда могут найти приют.

Вечером, когда Паша, Шура и Мария Григорьевна обдумывали, как лучше доставить в лагерь собранные медикаменты, в дверь постучали.

– Кто?

– Свой!

Вошел среднего роста мужчина. Он осведомился, не помешал ли своим приходом, и, не дожидаясь, пока его представят, отрекомендовался:

– Ткаченко.

Был он худощав, с выразительным запоминающимся лицом и пышной каштановой, серебрившейся проседью шевелюрой. Внешне он напоминал художника или композитора.

Паша и Алексей Дмитриевич встретились глазами.

– Вы?

– Как видите!

– Я очень рада!

– И я.

– Не ожидал вас здесь встретить! Вы все время в Луцке?

– Да, если не считать нескольких дней, когда я пыталась пробиться на восток.

– Живете на старом месте?

– Нет, пришлось поселиться в другой квартире, вернее комнате.

– Где работаете?

– Собираюсь…

Галушко и Белоконенко догадались – встретились довоенные друзья.

Мария Григорьевна пошутила:

– Вот и устроила тебе неожиданное свидание.

Все улыбнулись. Разговор сначала не клеился, и Ткаченко чувствовал себя неловко. Поглаживая волосы, смущенно сказал, что давно собирался навестить Марию Григорьевну, да время не позволяло. А сегодня довелось побывать в этой части города, вот и зашел непрошенным.

– И хорошо сделали, Алексей Дмитриевич, – перебила Галушко.- Старый друг лучше новых двух! Работаете, Алексей Дмитриевич, по специальности?

– В знакомой отрасли, однако не по специальности. Да я и не сетую, лишь бы при деле находился. Это все же приносит относительное равновесие в жизни.

Алексей Дмитриевич положил свои большие руки на стол, как будто не зная, куда их девать.

– Такого равновесия, в котором мы живем сейчас, хуже не придумаешь! – осторожно намекнула Паша.

Алексей Дмитриевич уловил ее настроение. Маска равнодушия исчезла с его лица. Он подсел поближе к девушкам.

В тот вечер подружки узнали о том, что Алексей Дмитриевич работает в типографии.

«Это очень хорошо», – подумала Паша. А когда Ткаченко рассказал, как бы невзначай, что в этой типографии печатается «всякая дребедень – «аусвайсы», «мельдкарты», – Паша сузила глаза, стараясь скрыть волнение.

– А для чего все эти бумажки?-наивно спросила Белоконенко.

– На всякие нужды, – неопределенно ответил Ткаченко и, заметив неудовлетворенность собеседниц, добавил:

– Известно для чего, их отправляют в Ровно, а оттуда во все города, крупные населенные пункты Украины.

– Ну?

– Ну и ну! Выдают, кому полагается.

– За бланками присматривают? – тихо спросила Паша.

– Известно, смотрят в оба. – И тут же дал повод для размышлений: – Все равно за всем не уследят!

Через полчаса Ткаченко ушел, а Паша, Шура и Мария Григорьевна долго еще сидели в затемненной комнате.

– Вы давно знаете Ткаченко, Мария Григорьевна?

– Давно. Он инженер. Хороший, душевный человек. А вы, Паша, до войны с ним знались?