Дни потекли по-новому, они приобрели смысл, повели свой счет, появился интерес в жизни. Отныне он не чувствовал себя лишним человеком. Не успел оглянуться – призвали в Красную Армию.

Война выбила его из колеи. После ранения и непродолжительного лечения вместе с другими смельчаками он отправился в глубокий тыл врага. Туда его влекли неиз-веданные тропы мужества.

И он оказался в родных местах, милых его сердцу украинских лесах. Все в отряде знали, что Бурлатенко души нечает в Ядзе. А тут еще подзадоривали парни. «Любви, огня и кашля от людей не спрячешь, – говорили ему. – Поэтому лучше открыться – и дело с концом». Александр пытался отшутиться, мол, «любовь – кольцо, а у кольца нет конца». Но потом с юношеской застенчивостью признался: Ядзя, не спросясь, поселилась в его сердце. Так и рассказал ей Александр, как говорил боевым товарищам. Кончится война – поженимся. А может, и раньше? Прямо в партизанском отряде! Чего откладывать. Так легче будет во всем…

Мечтая о любимом человеке, Ядзя не заметила лисьего шага агента. Лишь на улице Ковельской бросилось, как неуклюже прятался от ее взора тип с неприятной наружностью. На углу она обернулась, убедилась в слежке и повела агента по ложному следу. Изменив маршрут, Ядзя подолгу толкалась в магазинах, быстро переходила дорогу, искала «знакомых». Лишь под вечер, утомленная и встревоженная, Урбанович встретилась со мной.

– Загулялась ты сегодня, – упрекнул я ее.

– Загулялась! – зло огрызнулась Ядзя.- Тип один привязался, еле отмоталась от него.

– Кто такой?

– Не знаю.

– В форме?

– Нет, в штатском.

– Значит, мало приятная личность, – пришел я к выводу. – Были бы у нас хорошие документы – побегал бы этот хлыст!

В городе участились облавы, и мы легко могли попасть в гестапо или, в лучшем случае, на каторгу в Германию. Надо было оберегаться и на квартире Обновленных. Нас уже предупреждала Мария Степановна, что за стеной проживает старший брат ее мужа Василий Обновленный с женой Клавой, которым лучше не попадаться в руки. Василий вообще слыл садистом. Таким он успел зарекомендовать себя еще в юные годы. Часто избивал родную мать, «случайно» угодил каким-то тяжелым предметом по голове малолетнего Пети. Не избежала жестокой участи и его сестренка Надя. От систематических побоев девочка сошла с ума.

Василий активно сотрудничал с гестапо. Такая работа была ему по душе. Вскоре он напялил на себя форму «СС», но в дни специальных поручений ходил в штатском костюме. По этому поводу о нем говорили горожане: «Змея меняет шкуру, а не натуру». К его садизму прибавилась необъяснимая ненависть к Советской власти. Все это делало его безучастным к людскому горю. Он на улицах с неиссякаемой злобой охотился за беззащитными людьми, задерживал «подозрительных»…

Василий вошел в доверие к гестаповцам, ему разрешили открыть по Ковельской улице трактир. Если в нем подвыпившие посетители проявляли неосторожность в выражениях по поводу «нового порядка» – их ждало гестапо. Трактир стал не только притоном для падших, а и удобным для фашистских агентов «пунктом прослушивания».

В кабачок как-то зашел полицейский агент Малаховский. Он выпил стакан крепленого вина и отправился к жене брата Василия Марии Степановне выяснить, не являюсь ли я сыном женщины, приезжавшей сюда раньше.

– Со мной не шути! – грозился агент. – Я должен все знать! Иначе…

В тот же вечер я перешел на другую конспиративную квартиру, к Нине Карст, проживавшей по улице Дольной, N21. Утром, когда Нина ушла на работу, ее шестнадцатилетний брат Костик обратился ко мне:

– Может, я чем-нибудь могу вам помочь?

– А ты не боишься?

– Я же мужчина!

– Так вот, «мужчина», будь добр, сходи в город, купи курева, а то уши пухнут. Потом потолкуем.

Костик не ожидал такого мелкого поручения, но послушно отправился его выполнять.

– Хорошие сигареты, – похвалил я юношу, когда он возвратился из города. – А теперь – за дело.

По моей просьбе Костик сообщил Ядзе место моего нахождения, но строго предупредил – без согласия сюда не появляться! Днем Костик пошел к реке. Там он обнаружил сложенную вдвое желтого цвета карточку. Когда он ее развернул, в ней оказалась другая карточка, только другого цвета. Не подозревая их настоящей ценности, Костик принес карточки домой.

– Нашел у реки. Может, они вам, дядя Коля, пригодятся?

Это были «мельдкарта» и «аусвайс», выданные Луцкой городской управой на фамилию Товстухи Николая Владимировича. Тщательный осмотр находки убедил меня в возможности переделать удостоверение на другую фамилию. Я снял копию круглой печати, чтобы затем ее поставить на мою фотокарточку и с усердием принялся выводить чернила. Циркуль, чернила, резинку принес Костик. Вклеив мою фотокарточку, Нина разборчиво вывела: «Турченко». Круглая печать легла на фотокарточку очень аккуратно. Подписи стояли подлинные, и поэтому документ не мог вызвать подозрений.

На работу Паша Савельева всегда являлась аккуратно.

– Фрейлейн Савельева арбайтет зер гут*,- отмечали немцы ее прилежание. (* Савельева работает очень хорошо) В сентябрьское утро, когда небо было прозрачным и чистым, Паша появилась за письменным столом раньше обычного. Раскрыв пухлые папки, она внесла несколько записей в журнал. Лицо у нее было хмурым. Как ни старалась притвориться веселой, не получалось. Она все думала о том, что еще очень мало сделала для военнопленных. Не так уж много товарищей вышло на волю по поддельным документам… О, если бы нашелся человек-гигант, который расшвырял бы колючие изгороди, распахнул железные двери камер, разогнул бы металлические решетки тюремных окон и оповестил:

– Вы свободны, друзья!

В минуту мечтаний раздался в комнате повелительный окрик:

– Савельева, к шефу!

– Сейчас иду,- встревожилась Паша.- Вызывает начальник. По какому поводу? Донос? Или кто-либо из освобожденных военнопленных оказался неудачником, попался и признался, от кого получил документ? Во всяком случае, твердо решила Паша, я ничего не знаю, ничего им не скажу!

Постучала в дверь.

– Битте!* (* Прошу.) В кресле, развалившись, сидел молодой лейтенант. Он встретил Пашу подчеркнуто вежливо.

– Курите? Нет? Никогда не пробовали? Похвально! В нашей работе без сигарет не обойдешься. – Лейтенант на секунду умолк. Ему было лестно, что такая привлекательная девушка теперь, как птичка в клетке, оказалась в его руках. Он откинулся на спинку кресла.

– Мы знаем, фрейлейн Савельева, работаете вы хотя и не долго, но добросовестно. Немцы ценят ваши хорошие качества, но, к сожалению, писарская единица сокращается. Нам с вами прийдется расстаться, фрейлейн.

Притворный тон «сожаления» раздражал Пашу, но она понимала, где находится и с кем беседует. А как же с теми мучениками, которым подпольщики протянули руку помощи? Если она теперь отсюда уйдет…

Паша смотрела на отпрыска германской империи и удивлялась. Ведь по его прихоти угасали десятки жизней пленников, и он, Паша была в этом уверена, никогда над этим не задумывался. А с ней лейтенант еще милостив, слушает ее, проявляет «заботу» о ее судьбе. Истинные мотивы ей ясны. Лейтенант хотел подчеркнуть ее зависи-мость, унизить… Он надеялся на успех…

– Могу вас перевести в подсобное хозяйство лагеря. Вас это устроит? И всего на несколько дней!

В какой-то миг вихрем пронеслись в голове тревожные мысли. Уйти? Остаться? Какая должна быть плата за снисхождение немца? Ее боевые товарищи считали, что именно Паша должна поддерживать связь с узниками. Имеет ли она моральное право обманывать эти надежды? Нельзя упускать малейшей возможности задержаться на лагерной территории, и Паша почти выпалила:

– Конечно, я согласна!

В ландвиршафт, где теперь временно работала Савельева, немцы ежедневно пригоняли на работу военнопленных. Тяжело было смотреть на измученных товарищей, но утешало обстоятельство непосредственного общения с ними. Легче можно передать им медикаменты, справки. Однажды Савельева подошла к рослому, крепкому на вид парню в рваной, на выпуск, военной гимнастерке. Из-под засученных рукавов выглядывали большие, жилистые руки. Парень хромал на левую ногу, она была обмотана грязной тряпкой, сквозь которую просочилась кровь. Видимо, рана давала себя чувствовать.