Смерть Виктора Измайлова потрясла Пашу. Впервые Наташа Косяченко, Анна Остапюк, Шура Белоконенко увидели, как по побледневшим щекам Паши катились слезы. Она их не стыдилась. Ей было очень больно и обидно, ведь Виктор, с которым совсем недавно рассталась, был ее наставником в этой тяжелой борьбе. Вместе они прошли не один день испытаний. Рядом с ним она всегда чувствовала себя увереннее, шла на подвиг, сознавая, что с ней верный друг, смелый товарищ. «Что делать сейчас без Виктора? Кто будет руководить их борьбой? А теперь она станет еще ожесточеннее, еще труднее»…

Паша вытерла слезы, выпрямилась. Лицо ее оставалось грустным. Арестовали Громова, погиб Измайлов… Два коммуниста! В самые трудные минуты они всегда были с ней, честные, мужественные сыны Коммунистической партии. Теперь их нет! Она – комсомолка. Да, именно ей нести дальше вверенную эстафету. Возможно, не так уверенно, как коммунисты, но вместе с верными товарищами она понесет эстафету дорогой борьбы и никуда с нее не свернет.

На хрупкие плечи Савельевой отныне легла большая ответственность.

– Хватит ли сил? – задавала сама себе вопрос и отвечала: – Должно хватить! Впереди еще много дел!

Переданные связными партизанского отряда обстоятельства гибели Виктора Измайлова удвоили гнев подпольщиков.

– Продажные шкуры! Губят таких парней! Мы будем мстить! Мстить! Мстить! – сказала Паша. – До установления связи с подпольным обкомом партии я остаюсь во главе нашей группы. Мы не должны падать духом, друзья. Мы коллективно, сообща будем находить выход из возможных трудностей. Если случится, что меня арестуют – за меня останется Наташа.

Савельева обратилась к Анне Остапюк.

– К тебе, Анна, на несколько дней перейдут партизан с девушкой. Они поживут, пока представится возможность выполнить одно специальное задание.

– Хорошо. …Когда Анна Остапюк пришла в офицерский особняк, у подъезда стоял автомобиль.

– Черт знает, где ты пропадаешь! – грубо накричал на нее офицер.- Поворачивайся быстрее,- чтобы в комнатах все блестело!

Такая неожиданная встреча и раздраженный тон немца озадачили Остапюк. Восемь часов утра – слишком ранняя пора для визитов. Обычно в такое время офицеры только продирали глаза. А сегодня все они суетились.

– Однако, поторапливайся! – понукал все тот же высокий блондин.

На сей раз уборщицу подгоняли все: «почисть рукомойник», «вытряхни ковер», «убери коридор».

Анна догадалась: офицеры ждали важную персону. Пока собирались завтракать, обер-лейтенант Курт Гопнер достал из тумбочки бутылку коньяка и с улыбкой поставил ее на стол.

– Чудесный сюрприз! – громко похвалили предусмотрительного Курта его соседи по комнате, два других офицера. Но тут же выразили сожаление, что на столе появилась только одна бутылка. – Раз начал, выкладывай остальное.

Гопнер уже с меньшим энтузиазмом, но все же достал еще одну бутылку красного портвейна. А его коллеги не успокаивались:

– Не скупись, друг, на шестерых маловато.

Гопнер, наконец, расщедрился. Он достал еще одну бутылку коньяка.

– С вами запасешься! – недовольным тоном пробурчал обер-лейтенант. – Это только случай помог мне оказаться таким предусмотрительным.

Лейтенант Макс Линцер, который всегда отличался от других высокопарными фразами и изысканными манерами, подошел к Гопнеру и по-дружески похлопал его по плечу.

– Э, дружище! Вся жизнь полна случайностями. Разве не случайность, что у нас отныне будет новый командир дивизии? Я, например, не прохожу мимо случайных возможностей. Беру все, что мне захочется. И в Россию я пришел не молиться о ее благополучии. Здесь мы хозяева! А господин ни в чем не должен себе отказывать. Не дают – жги, убивай, а для себя бери! Чудесная мораль завоевателя. Так-что не унывай, друг, мы на этой земле запасемся не только бутылками вина, а целыми винными складами. Вино польется рекой…

Рослый, со светлой шевелюрой офицер внимательно слушал, а потом сделал философский вывод: вся жизнь насыщена противоречиями, а посему истина как таковая его меньше всего волнует.

– Я голоден. А голод и любовь – это ось, на которой вращается весь мир. Я хожу по земле и поэтому хочу быть всегда сытым и преисполненным любви. Какая разница, где я добываю пищу и с кем ищу удовлетворения. И когда мне мешают, – я стреляю. Гуманизм – это понятие не для двадцатого века! – заключил он свое изречение.

С появлением вина настроение у офицеров заметно улучшилось. Оно было испорчено с той минуты, когда им сообщили, что через два дня с переформировавшейся дивизией они отправятся на фронт. Каждый спешил до отъезда выслать в Германию посылку. Носились с награбленным добром, как угорелые, старались друг друга перещеголять сюрпризами. И какое им дело до того, что все эти вещи и ценности были насильно отняты у женщин и детей.

В это утро офицеры ожидали нового командира дивизии. Будущего военачальника они должны встретить с почетом. Заказали отличный завтрак, к сервированным напиткам добавили свои. В ожидании генерала офицеры свободно болтали между собой. Главной темой был, конечно, фронт. Анна Остапюк, убирая комнаты, обратила внимание на новое обстоятельство – в выражениях немцем почти исчезли слова «молниеносная война», «непобедимая немецкая армия». Долетавшие до нее отрывки фраз свидетельствовали о явной неудовлетворенности немцев сложившейся обстановкой.

– Большевики рвутся к Днепру. Если мы их не остановим, они покатятся дальше, – с горечью констатировал Макс Линцер.

– Завоеванное надо закреплять, а мы неудержимо рвемся вперед, – робко вставил Курт Гопнер. – Я раньше представлял несколько иначе завоевание России. Мне казалось, что мы пройдем по ней маршем и на этом исчерпается наша великая миссия перед будущими поколениями Германии. А это гораздо сложнее, чем я предполагал. Россия – страна огромная. Пожалуй, теория наших геополитиков не совсем совершенна для этих условий…

– Не иначе, как Курт расчувствовался, – грубо оборвал собеседника молчавший до этой минуты белесый с. маленькими глазками и тупым подбородком лейтенант. – Геополитическая теория, например, меня вдохновляет, я знаю, что нужно нам, немцам, я знаю, почему я пришел сюда.

– Я тоже не филантроп, – дал отповедь Гопнер. – Благотворительностью заниматься не собираюсь. Но поймите, что многое мы не предвидели, не учли!

«Куда девалась ваша спесь?» – думала Остапюк, слушая унылые признания офицера. «Заварили кашу – сами и расхлебывать ее будете». Анна убирала тщательно. Когда уборка подходила к концу, она вышла на порог, встряхнула половик, чем и дала знак партизанам: «Будьте начеку».

Навела чистоту в комнатах и спросила у старшего офицера:

– Нынче идти мне в столовую на кухню?

– Да, поторапливайся, помоешь посуду.

– Ну, пошла. Замкнете двери сами?

– Да.

Через несколько минут после ухода Остапюк офицеры гурьбой направились в столовую. Дверь особняка запер Курт Гопнер. Начищенный и подтянутый, на встречу с новым командиром он отправился последним.

Для партизан все складывалось как нельзя лучше. Операция начиналась по предусмотренному плану. Алексей Абалмасов и Люба Шерстюк поддельным ключом открыли дверь и вошли во внутрь особняка. Предварительно Алексей установил, много ли в бачке машины горючего. Шофер отдыхал после ночной поездки и не мог видеть, как возился возле машины партизан. По плану, составленному со слов Остапюк, Абалмасов отыскал комнату, где обычно офицеры хранили автоматы и гранаты. В дозоре у окна осталась Люба. Внезапно она вскрикнула: «Идет!» Алексей подскочил к окну. Сюда из столовой возвращался без головного убора обер-лейтенакт. Видимо, он хотел еще что-то взять. Положение осложнялось. Никто не подозревал, что немец так быстро вернется. «А вдруг завтрак не состоится и сейчас появятся остальные?- тревожился Абалмасов. – Мешкать нечего. Спрячемся в кладовке, где хранятся ведра и тряпки. Остапюк говорила, что немцы туда не заглядывают. Быстрее!»

«Может, прибежал за шофером? Или проверить, все ли здесь в порядке…» – пыталась разгадать Люба причину неожиданного появления немца.