Наступило короткое молчание.

— Да, пришли времена царя Лазаря, — сказал, вздохнув, крестьянин, защищавший партизан. — Под чью власть идти? Под чью-то идти надо. А под чью — не знаешь. Вот и угоди ей теперь.

— Поживем — увидим. Только знайте, что вся эта бесовщина обрушится на наши головы. Так уж нам суждено. Если бы это было хорошо, и черт пошел бы в крестьяне, — примирительно заметил старикашка, завернул трубку в тряпицу и сунул ее во внутренний карман гуня.

— Вы что же, друзья, не посылаете своих сыновей бороться за свободу, а отправили их к четникам, народ резать? — сказал, подойдя к ним, Вук, который давно обратил внимание на их таинственную беседу.

Крестьяне смущенно посмотрели на него, испугавшись, не подслушал ли он их разговора.

— Вот была бы у нас одна армия, не воевал бы серб против серба, — я бы тогда, парень, сразу его к вам привел, — ответил седой безусый крестьянин. — И сам тоже пошел бы с ним, хоть и стукнуло мне пятьдесят шесть. А так не поймешь, кто пьет, кто платит! Заварилась каша какая-то: то одни, то другие. Один тебе говорит одно, другой — другое. Где уж нам, мужикам, темным, неграмотным, разобраться, кто тут прав. Вы образованные, вы всегда политикой занимаетесь. А мы ковыряем камни, отдаем богу богово, кесарю кесарево.

— Я такой же крестьянин, как и ты, дядя. И у меня есть хозяйство и дом, а вот в сорок первом ушел в партизаны. Для этого большого ума не нужно. Одни бьются против немцев, другие защищают немцев. Чего же здесь раздумывать! Стыд! Деревня ваша вся целиком у четников. Где ваша молодежь? Вечером в нас стреляли. Стыд!

Крестьяне молчали и с нетерпением ждали, пока Вук кончит, чтобы незаметно улизнуть. Но Вук продолжал говорить, все больше распаляясь и нападая на собравшихся. Он словно хотел вылить и выместить на них весь гнев и горечь, которые жгли ему грудь. «Все они готовы перейти к четникам, все рады мучить и убивать. Такие все. Нет уж, пусть я лучше после войны стану живодером, ловить собак по базарам, только не крестьянином! Нет! Не буду! Они меня погубили. Вот негодяи! Прикидываются простачками да добрячками, а сами готовы кровь из тебя выпить!» Внезапная острая ненависть к мужикам, охватившая Вука, преследовала его и тогда, когда он расстался с ними; она так и не проходила. Но в этот вечер Вук даже не задумался над тем, откуда она взялась. Ему казалось, что он просто освободился от какого-то заблуждения и понял что-то новое.

Партизаны продолжали петь и плясать, но крестьяне недолго оставались в школе. Разом, как по команде, они все бросились к дверям и разошлись в разные стороны. Вуку показалось это подозрительным, и он поделился своими опасениями с Павле. Но комиссар не придал этому никакого значения. Партизаны натаскали соломы и стали размещаться на ночлег.

Вдруг за деревней с разных сторон послышались выстрелы из винтовок. Павле и Вук, которые сидели за столом и разговаривали о завтрашнем дне, переглянулись.

— Ну, что я тебе говорил? — самодовольно сказал Вук, чувствуя, что был прав, подозревая крестьян.

— Джурдже, пошли людей в дозор! — приказал Павле.

Джурдже разослал патрули во все концы деревни.

Четники стали бить по школе из автоматов. В эту минуту вошел Йован. Его сопровождали двое вооруженных крестьян.

— Тебе письмо, Павле, — сказал он, поздоровавшись, и вынул из кармана измятый пакет. Передав его комиссару, он подошел к Вуку и тихо сказал, что немцы в течение всего дня подтягивали к Мораве войска на грузовиках.

— Утром непременно жди нападения.

— А много их?

Мои провожатые насчитали пятнадцать машин. Подвозят и минометы. Вечером прибыло еще несколько грузовиков.

— Слышишь, Павле?

— Подожди, — перебил его комиссар, поднося письмо к лампе. Он нахмурился, и на лице его появилось выражение крайнего недоумения. Вук сразу понял, что в письме содержатся плохие известия. Это заставило его призадуматься. К ним подошел Джурдже. На днях, когда формировались новые роты, Джурдже назначили командиром, и сейчас он считал себя вправе присутствовать при чтении письма. Немного погодя к ним робко приблизилась и Бояна. Ей хотелось узнать у Йована о Второй роте и об Уче. Она завела разговор издалека. Йован понимал ее беспокойство, но не хотел говорить ей о том, что было ему известно.

Брка, секретарь Окружного комитета партии, писал размашистым и неразборчивым почерком:

«Дорогие товарищи, я поражен вашими сообщениями и вашими действиями, о чем буду говорить ниже. Считаю, что вы поступили правильно, оставив Ястребац и перейдя в новые районы. Мы приняли такое же решение и только провал наших явок вызвал перерыв в связи с вами. Направление вы взяли верное. Район, в котором вы сейчас находитесь, очень важен для дальнейшего развития действий. Позже остановлюсь на этом особо.

Но я крайне удивлен всем, что случилось ранее. Товарищ Павле, исполняющий и обязанности партийного руководителя в отряде, пишет нам, что расстрел Гвоздена был правилен и необходим. Невероятно, чтобы такой боец, как Гвозден, так быстро и резко изменился, превратился в опасного врага отряда. Мы обращаемся с вопросом к товарищу Павле: как это он, несущий самую серьезную ответственность перед партией за состояние отряда, живя и работая полтора года бок о бок с Гвозденом, никогда прежде не замечал его идейной слабости, колебаний и разложения? Разве вражеское наступление — первое испытание для коммуниста? Разве Гвозден, заместитель командира отряда и член партии с сорокового года, только тут, через много месяцев своей работы в отряде, проявил себя как колеблющийся и оппортунист? Как это могло случиться?

Факты, которые товарищ Павле приводит в письме, для нас неубедительны. Они говорят только об одном, а именно: штаб и партийное руководство отряда, и в первую очередь товарищ Павле, растерялись. Люди, которые сохраняют присутствие духа в трудных условиях, люди, которые в состоянии хоть сколько-нибудь мыслить политически, никогда не совершили бы такой грубой ошибки. Мы не одобряем расстрела Гвоздена и расцениваем это как свидетельство паники и вашего неумения действовать разумно в трудных условиях. Это самая серьезная политическая ошибка, которая была допущена с момента образования отряда. Гвозден имел большие заслуги перед партией и отрядом, он был популярнейшим человеком в крае, он имел огромное влияние на крестьянские массы, которые видели в нем своего человека. Мы связывали с его работой серьезные планы дальнейшего развития наших действий. Долгом партии, и в первую очередь товарища Павле, являлось беречь такого человека, сделать все, чтобы преодолеть его колебания. Мы убеждены, что он переживал кратковременный кризис, характерный для крестьянской психологии. Между тем комиссар отряда не предпринял ничего серьезного для того, чтобы побороть эти настроения Гвоздена и спасти его для партии. Этот случай говорит нам еще об одном обстоятельстве: вы отождествили методы партийной работы с методами штабной. Перед партией, товарищи, прежде всего стоит задача воспитывать и поднимать людей, спасать их, если они вступили на ошибочный и гибельный путь. Товарищ Павле забыл об этом и должен будет ответить со всей серьезностью перед партией, как только вы вернетесь обратно».

На этом заканчивалась первая часть письма. Далее Брка писал, что никаких связей с Учей у них нет, что последний находится на Ястребце и ведет непрерывные бои. Сведения, которые они имеют, говорят о том, что он несет тяжелые потери. Брка предупреждал, что ожидается переброска немецких сил. Поэтому партизанам следует быть начеку и, как только они заметят движение противника, спешно переправляться через Мораву и возвратиться на Ястребац. По всему видно, что немцы, вероятно, дня через три начнут наступление, так что он советует им уже сейчас продвигаться поближе к горам.

Эту часть письма Павле прочел бегло, только для порядка, и ничего из нее не запомнил. Взволнованный, он протянул письмо Вуку.

«Ошиблись?! И это говорит Брка! Не нужно было расстреливать?.. Да как же я мог спасти его? Разве Брка не понимает? Невероятно!» — Он облокотился на стол и закрыл лицо руками. Так он сидел неподвижно, глядя перед собой, и вспоминал… Ястребац. Сумерки. Отряд построен. Гвозден говорит, и он говорит… Уча опустил голову… Партизаны как будто онемели, отряд идет молча. «Ошибся?!»