На следующий день Илюша как ни в чем не бывало пришел в садик. Играл как обычно: разве что держался в стороне от детей, в уголке. А у Лидии Константиновны к обычному теплому чувству, которое она испытывала к мальчику, примешалось теперь ощущение вины. Будто она чего-то не смогла. Не защитила от чего-то дорогого «внучонка». Да и сам Илюша стал чаще подходить к ней. Просил «почитать сказку». И смотрел, смотрел на нее – с тем странным выражением, которого она, опытный педагог-психолог, никак не могла понять…

А жизнь, обычная детсадовская жизнь, шла своим чередом. Лидии Константиновне так не хотелось расставаться с Илюшей, что она все порывалась рассказать дочери о вакантном месте гувернантки у Лихановых. Порывалась – и никак не могла найти удобного случая, чтобы поговорить – и с дочерью, и с самим Игорем Ивановичем. Ее отношение к Лиханову-старшему как-то незаметно изменилось – и не понять, в какую сторону…

По-иному с тех пор развивались и отношения Лидии Константиновны с Илюшей. Ей и раньше мешала чрезмерная рассудочность в общении с людьми – с детьми особенно. Вот и дочь, унаследовав эту черту, никак не могла определиться в выборе спутника жизни. Почти как у Гоголя: «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Бальтазара Бальтазаровича…»

С каждым годом, уже на излете поры женского цветения, отношение дочери к мужчинам становилось все прагматичнее и суше. И Лидия Константиновна в этом вопросе авторитетом у нее не пользовалась. Зато сама она оттаивала сердцем только рядом с Илюшей. С ним вместе легко смеялась над героями сказок, болела искренне за добрых и осуждала злых. И только после случая на детском празднике начала пилить себя за излишне теплое отношение к мальчику. Дескать, ребенок ей никто, и чем сильнее они привяжутся друг к другу, тем труднее им будет потом. Но, странным образом, чем больше Лидия Константиновна приводила доводов в защиту нейтральной позиции – тем больше ее тянуло, и именно к нему. К этому маленькому сердечку, такому одинокому в жестоком взрослом мире…

Убеждая себя «не ввязываться», стараясь пореже бывать в старшей группе, Лидия Константиновна даже возобновила курс гирудотерапии – тех самых пиявок. Пиявочница-гирудотерапевт Людмила Николаевна заверила ее, что все сомнения и колебания, всяческие весенние недомогания являются следствием обычного сезонного падения иммунитета. И через десять процедур «все как рукой снимет!».

Но – хочешь как лучше, а получается как всегда. В этот раз оздоровительный курс у Лидии Константиновны явно не заладился. Гирудотерапевт снова бегала на сеансе из кабинета в кабинет, не успевая вовремя менять повязки. Никак не останавливалась кровь в местах пиявочных укусов, а налепленные прокладки держались плохо – в результате пачкались белье и одежда. В таком виде после обеденного перерыва на работе появляться было нельзя. Пропустив пару раз важные рабочие встречи, Лидия Константиновна под этим удобным предлогом от курса отказалась.

И ее потянуло к Илюше с удвоенной силой. Она даже с Наталкой подружилась, чтобы вместе вести ребенка домой из сада – благо жила Савельева недалеко от дома Игоря Ивановича. Лидия Константиновна боялась признаться себе, что даже мысль о предстоящей встрече с Илюшей стала для нее радостью. Ей казалось, что мальчик отвечал тем же. Одно смущало и мучило: она по-прежнему ловила на себе его странный взгляд, не раз ею уже замечаемый. Вопросительный? Оценивающий? Нет, не то… Ни одно определение не подходило.

А время шло. Выпускной концерт в старшей группе назначили на двадцатое мая. Для Лидии Константиновны это было и хорошо, и плохо. Хорошо – так как появилась нужда, под предлогом репетиций, больше времени проводить с Илюшей. Благо ему, как перспективному воспитаннику, в празднике отводили главную роль. Ему выпало спеть всем известную добрую детскую песенку «Голубой вагон»:

А «на бис» Илюша готовился прочесть крошечное, но зато свое собственное стихотворение о детстве:

Несколько раз Наталка даже звала Лидию Константиновну «порепетировать» дома, но та отказывалась – боялась в домашней обстановке как-нибудь выдать свои чувства к Илюше. Пока это было их общей маленькой тайной. О том, что будет после выпускного, когда старшая группа простится с садом и от нее совсем оторвут Илюшу, Лидия Константиновна старалась не думать.

Но думай не думай, а время летело неумолимо. Лиханов-старший собирался на выпускной прислать, ни много ни мало, целую съемочную группу – заснять триумф своего наследника. Обычно в саду не разрешалось присутствие посторонних, но Лидия Константиновна со съемочной группой смирилась – это все-таки лучше, чем присутствие самого Игоря Ивановича. Даже себе Лидия Константиновна не решалась признаться в том, что чем ближе становился выпускной, тем больше раздражало ее все в облике Лиханова. Солидная вальяжная манера общения, фамильярное похлопывание по плечу, а иногда, особенно при людях, фальшивое целование ручки. И даже обращение с сыном – хозяйственно-осторожное, как с дорогой, доставшейся трудом и усилиями любимой игрушкой. А главное – эти невыносимые постоянные «я», «мне», «мое». «Как вы считаете, мадам Савельева, мой сын справится с выступлением?..», «Не могли бы вы параллельно поснимать моего сына на цифровик – буду очень благодарен!..», «Сам я, к сожалению, быть не смогу, но мне было бы приятно оставить память…» – и тому подобные самоуверенные высказывания. Затрагивать в общении тему возможной следующей «мамы» Ильи одинаково избегали и сам Игорь Иванович, и Лидия Константиновна, и Илюша. Много раз она порывалась попросить Лиханова-старшего оставить мальчика у нее – якобы для репетиций. Но не знала, как подойти к этому щекотливому вопросу. А когда об этом как-то раз заикнулась подученная ею Наталка – Игорь Иванович устроил и горничной, и сыну такой нагоняй, что Лидия Константиновна прикусила язык.

Майские праздники пролетели незаметно. Лидия Константиновна с дочерью все десять дней провозились на даче. За это время она, удивляясь самой себе, успела так соскучиться по Илюше, что в первый же рабочий день буквально кинулась в старшую группу. Но там ее ждало разочарование: Илюшу в группу не привели. Прошло еще дня три – и Лидия Константиновна решилась: под предлогом все той же подготовки к празднику сама позвонила домой Лихановым. Давно уже не стучало так ее немолодое сердце, как тогда, когда раздался в трубке желанный детский голосок. Илюша тоже страшно обрадовался. Настолько, что в первый раз назвал ее «бабушкой». Он взволнованно частил в трубку, словно боясь, что ее вырвут из его рук:

– Бабушка Лида! Не сердитесь, я не болею. Я сам соскучился! Это папа говорит, что в сад мне пока нельзя: я сейчас привыкаю к новой маме. Папа так говорит, а я совсем не привыкаю, хочу в садик. Я тебя люблю, бабушка Лида!

У Лидии Константиновны ком подкатил к горлу. Но Илюшины опасения оказались не напрасны – трубку и впрямь отняли. Молодой уверенный женский голос словоохотливо защебетал в трубку:

– Вы из садика? Я сейчас сижу дома с мальчиком, воспитываю его по всем правилам педагогики. Можете называть меня мамой Ирой – я будущая жена Игоря Ивановича и мамочка для Илюши. Мы переживем период адаптации и появимся в садике! Выпускной? Не волнуйтесь, мы обязательно успеем!

Вот так-так! В этот раз Игорь Иванович не счел нужным даже знакомить Лидию Константиновну со своей новой пассией. Да и впрямь – что она такое, в самом деле? Отрезанный ломоть, пройденный этап перед школой, такой же бесполезный теперь, как материнская забота «первой мамы» Ильи.