Первые дни, под действием нейролептиков, Летуев слабо ориентировался в окружающем мире. Вначале у него даже не ладилось с координацией движений – ходил и падал, благо палата совсем небольшая. Мозги тоже работали «на тормозах». Смутно помнилось, что заходили оба друга – тех самых, настоящих, – и что их не пустили, передали только ему записку со словами ободрения. И еще постскриптумом: «А чтоб ты не опускал хвост, мы надыбали в Интернете стишата – может, они помогут!

Как станут пускать, навестим. И не сомневайся: мы – могила!»

Летуев и не сомневался. Он знал, что Сашенька уже обзвонила все морги и больницы, что она кричит и требует информации от Дашкова, а тот тупо пожимает плечами. Знал, что у нее не приняли заявление в милицию о пропаже – она же не является родственницей пропавшего. Знал, что Сашенька судорожно ищет «надежного частного детектива». Знал, что пройдет еще минимум две-три недели, прежде чем у нее получится раскопать хоть какую-то информацию. И не волновался. К этому времени он уже решит, как жить дальше. И как жить вообще…

Из запоя его благополучно вывели. И уже на пятый день Леха сам напросился на прием кодировочного противоалкогольного препарата. Алкоголь больше не годился. Он лишь оглушал, мешал принять главное решение: как жить одному, без доверия, без тепла, без последнего тайного убежища, которое он оставил своему сердцу – на голых обломках рухнувших иллюзий.

Поначалу Летуев и исправно принимал препарат, и следовал предписанному режиму, как на автопилоте. Хмель давно прошел, но его лихорадочное состояние не проходило. То повышалась, то падала температура – причем падала до колючего озноба. Ломило все тело. Глаза слезились и краснели, воспалились веки. Внутри завелась какая-то дурнота, не хотелось есть, даже пить не тянуло, ничего не хотелось, кроме обычной холодной воды. Организм обезвоживался, он терял вес. Если б не внимание медиков и не прописанные вовремя антибиотики, неизвестно, как бы он выбрался из этой «болячки». Только через десять дней, на фоне ударных доз амоксиклава, Леха «вынырнул» из болота лихорадки. Оставались, конечно, слабость, вялость, потливость, требовались линекс и витамины, но сомнений в том, что пациент выживет, не оставалось. Как заразный больной, он так и занимал свою «одиночную камеру». Менялись «наркоши» в соседней палате. И однажды, идя в душевую, Леха на ее пороге чуть не столкнулся с самим Василием Дамантовым – редким из современных актеров, кому симпатизировал. Дамантов, кажется, разменял полтинник и снимался в известных «ментовских» сериалах в роли следователя – опытного, разумного и неподкупного. При этом он ухитрялся не строить из себя идеального героя. И вообще – «не звездиться». Летуева однажды после премьеры даже представили Дамантову – общие знакомые. Встреча с ним здесь была настолько неожиданной, что показалась галлюцинацией. Оба сделали вид, что не узнали друг друга. И дальнейшее их общение вряд ли получилось бы, если б не случай.

Случай, как и все последние в жизни Лехи, скандальный и непредсказуемый.

Скандал получился настолько громким, что втянутыми в него оказались все, кто был на тот момент в реанимации: и сотрудники, и, естественно, пациент – Алексей Летуев. На тот момент их с Дамантовым в реанимации было всего двое…

Летуев в своем состоянии совершенно не нуждался в общении. Краем глаза, проходя в душевую, он, правда, видел несколько раз шумную и ярко раскрашенную молодую даму, регулярно навещавшую Дамантова. Что ж, вполне естественное посещение жены или любовницы. И это нисколько его не интересовало.

И то, что все случилось буквально на его глазах, он долго потом не мог осмыслить. А случилось вот что: в субботу днем общая бессмыслица его мира сгустилась в мозгу до такой степени, до такой жути захотелось увидеть Сашеньку, что он не выдержал. Звонить ей он, конечно, не стал, но вышел из своей «одиночки» на пост к дежурной медсестре, надеясь отпроситься на час-другой в город – только посмотреть на нее, когда она будет выходить с работы. Знал, что самые важные дела Сашенька доделывает в конторе одна, по субботам. А вдруг она выйдет не одна? Так ударило в сердце, что Летуев даже замер на полпути. Все дальнейшее происходило как в замедленном фильме: двери палат Летуева и Дамантова выходили в общее помещение, служащее для предварительного осмотра. Здесь стояли кардиографы, тонометры и куча не столь известной медаппаратуры. Сбоку за перегородкой находилась душевая, а за «предвариловкой», напротив дверей палат, сиял белизной пост дежурной медсестры. Двери палат закрывались. Дверь на пост медсестры всегда стояла распахнутая настежь. Летуев застыл в «предвариловке» будто нарочно, чтобы стать свидетелем безобразной сцены. Все началось с неясного шума за дверью палаты Дамантова. Говорили двое: мужской голос, чуть ли не полушепотом, пытаясь успокоить и остановить голос женский – тонкий, скребущий по нервам, временами воспаряющий до базарного визга.

Мужской голос бубнил:

– Да что ты, в самом деле… Попросил в кои-то веки. Не бери в голову.

Женский подвизгивал на одной ноте:

– И чтобы я! Еще когда! Ах ты, харя, бабник! Я ему тащу мешками, поганую дурь выцарапываю, а он! Этой прошмандовке наяривает! Что – не бери в голову?! Мало того, что в паспорте штампа нет, так еще и следить надо, чтоб какую-нибудь заразу в дом не принес! Даже здесь ухитряешься лезть под юбки! Ну, я тебе устрою сладкую жизнь, гад!

Послышался звук хлесткой пощечины. Из двери палаты вылетела та самая раскрашенная фифа, которая постоянно навещала Дамантова. Дамантов выбежал следом. Но женщина оказалась проворнее. Добралась до стола медсестры, схватила ведерко для мусора – и буквально вдавила в него заправленный шприц – тот самый, что пытался вырвать у нее Дамантов. Жидкость из шприца и капельки крови с иглы брызнули ей на руки. Медсестра испуганно отшатнулась. На какую-то минуту все замерли на местах. Замер и Дамантов, глядя на обрызганные руки женщины, замерла медсестра, замерла сама дамочка, видимо только теперь осознавшая, что творит. Летуев и вовсе не успел пошевелиться.

Немая сцена.

Через миг – медсестра вскочила и помчалась к заведующему отделением. Дамантов, обычно спокойный, врезал дамочке от души и без церемоний. Она отлетела к стене, ухватилась за нее, оставляя красные пятна, и медленно сползла на пол. Летуев бросился к ней на помощь. А в дверях уже появились заведующий и дюжие санитары…

Конфликт исчерпался только дня через два-три. Раскрашенная дамочка больше в реанимации не появлялась. Медсестра написала докладную о нарушении Дамантовым режима – и его едва не выгнали домой, без лечения. С того момента бедолага и сблизился с тихим, немногословным «товарищем по несчастью» – Летуевым. Общались в летуевской палате, за закрытой дверью – подальше от бдительных глаз дежурных сестер. Общение проходило так: в основном Дамантов жаловался на актерскую несчастную жизнь, на жадных и безмозглых баб, а Алексей внимательно слушал.