И ведь с самого начала, с самого начала день этот складывался как-то неудачно! Да что там день!

Лето уже торопилось, май был почти на исходе, и ребята совсем разболтались – на уроках сидели кое-как. Болтать и озорничать, правда, не осмеливались, – Анна Ивановна любила при случае ввернуть насчет «заслуженного авторитета в классе», но и слушали как-то вполуха и двоек, и окриков, на которые Анна Ивановна никогда не скупилась, боялись почему-то меньше.

А сегодня…

Конечно, началось это не сегодня. Весь последний учебный год давался Анне Ивановне «со скрипом». Неожиданно сильно разладилось здоровье: после еды в желудке, давно привыкшем к сухомятке и спешке школьного буфета, каждый раз тяжело вставал ком, постоянно мучила изжога, а из-за болезненных подагрических шишек на ногах она уже много лет ходила в разношенных тапочках. Стараясь избежать болезненных ощущений, Анна Ивановна почти не завтракала дома, но ко второму уроку рот все равно наполнялся неприятной горечью, настроение же соответственно ухудшалось. Раздражала бестолковость учеников, их упорное невнимание и неусидчивость, недостаточная строгость родителей, а главное – то, что Анна Ивановна сурово называла «неуважение к предмету», тому самому, который с окончания института надежно обеспечивал ей хлеб насущный и прочное, добропорядочное место в жизни.

Года три назад, когда в школе проходила аттестация, Анна Ивановна, указывая в графе «педагогический стаж – 37 лет», смотрела на эту цифру с гордостью и тайной тревогой, – как бы все-таки не «попросили», ведь что ни говори, а уже и на пенсию пора!

Но на хлопотное, и чего там скрывать, не очень престижное место учителя русского и литературы в обычной школе никогда не бывало наплыва желающих. Настолько не бывало, что давно уже Анна Ивановна с полной уверенностью произносила свое мягкое украинское «г», доставлявшее ей в институте столько огорчений, и расхожее «он позвОнит», а еще раньше перестала задумываться над тем, есть ли, кроме ударов линейкой и толчков, лучший способ для поддержания обязательной безупречной тишины в классе. Здесь, в своем классе, она всегда умела установить и для себя, и для своих шестиклашек – в этом году она вела шестые классы в школе – прочный мирок незыблемого порядка, как бы оставлявший за гранью все остальное происходящее в мире. Обычно это происходило мгновенно, со звонком, и только в этом году…

Да, этот год выдался не похожим на другие. Ну вот, к примеру, в личной жизни, которая всегда была для Анны Ивановны на втором плане, ибо не давала полного удовлетворения, так вот, в личной жизни год прошел под тяжелым знаком неожиданной, непредусмотренной Анной Ивановной смерти мужа, только-только вышедшего на пенсию.

А ведь здесь тоже все было благополучно до тех пор, пока… Муж Анны Ивановны работал водителем на «Скорой», многого в дом не приносил никогда, зато авторитет жены искренне считал непререкаемым, потому-то и служил привычным, удобным и (с тех пор, как дочь, не дожидаясь замужества, ушла жить к бабушке) единственным объектом ее воспитующей критики.

Еще смолоду Анна Ивановна не могла найти ни единого поступка мужа своевременным и правильным. Муж, правда, не курил и не пил, вначале вроде бы имел интересных друзей и даже собирался учиться на врача, но как-то незаметно в процессе семейной жизни растерял свои планы, воспитанием дочери занимался мало и неумело, постоянно выгораживал свекровь и родню. Ну, а что касается дома, то самой же Анной Ивановной он был совершенно отучен обслуживать себя, за что и подвергался особенно жесткой критике. Никаких извинений и оправданий Анна Ивановна не принимала, а утешаться привыкла лишь тем, что муж хоть и не очень казистый, зато «порядок знает», всегда при ней, а главное – неоценим как постоянный помощник на доставшемся от родителей садовом участке.

Во всех этих хлопотах жизнь бежала для Анны Ивановны как-то незаметно, хватало ее и на тетради, и на стирку, и на посуду, к весне вставал вопрос с посадками, так что задумываться особо было некогда. На чтение, правда, давно времени не хватало, но и здесь Анна Ивановна твердо знала, что почти все нужные книги по программе она прочла, новых появлялось немного, а журналы в этом году в школе не выписывал уже никто из соображений сугубо материальных.

Так и подошла бы Анна Ивановна к этому злосчастному году неунывающим живчиком – небольшая, суховатая, с серыми химическими кудерьками и черными (от умеренной косметики) ресницами, в платьях от своей портнихи и с больничными от своего врача, но вдруг разболелись ноги, ходить с самых поминок приходилось, как уже говорилось, в тапочках. Коварные подагрические шишки лишили ее привычного раньше среднего каблука, и это привело сразу к нескольким последствиям. Во-первых, каждое утро Анне Ивановне приходилось делать небольшую процедуру – держать ноги в отваре сухого подорожника, из-за чего ее утреннее время как бы «съеживалось», и в школу нужно было спешить. К середине пути ее одолевали одышка и изжога, и в класс она, всегда раньше входившая первой, теперь под укоризненным взглядом дежурного администратора едва успевала, а в начале урока теперь имела привычку давать небольшое письменное задание ученикам, чтобы успеть отдышаться и прийти в себя.

Отказавшись от каблуков, Анна Ивановна с некоторых пор почувствовала себя как бы вровень со своими учениками, не над ними, как обычно, а рядом, и невольно стала наблюдать очень неожиданные и интересные вещи. Например, она начала прислушиваться к разговорам ребят, и вдруг, к несказанному своему удивлению, обнаружила, что ее «предмет» ученики не любят и даже особенно нужным не считают.

А что касается личной жизни, то…

Все чаще Анна Ивановна вспоминала покойного мужа. В нем одном, как выяснилось, и помещалась вся ее непритязательная эта самая личная жизнь… Весь год Алексей Антонович почему-то непонятно недомогал. Перенес на ногах грипп – больничный брать не захотел – а от гриппа остались сухость в горле, боли в пояснице и самое неприятное – неотвязное нытье в левой стороне груди. И не в этом ли году так бешено взвинтили цены? Так что старенькая их машина не смогла уже окупить ежегодного ремонта, все необходимое на дачу приходилось таскать на себе, а это означало – километров десять пешком по лесу от переполненного автобуса.

И все бы еще ничего, да возьми и предложи соседка засадить полянку между двумя их заборами. Картошки, правда, как и говорил, ведь говорил же Алексей Антонович, и так было с лихвой, но Анна Ивановна, распорядилась по-своему: может, дочь за кого выйдет, так молодой семье поможем, да и мужу скоро на пенсию, подторгуем немножко…

Недолгого лежания мужа в больнице после обширного инфаркта Анна Ивановна не помнила. Помнила, как посерьезневшая дочь помогала с «оформлением», как сослуживцы мужа «выбивали» место «поуютнее», а особенно отчетливо первый и второй и сороковой дни. Помнила гостей на поминках, красные мокрые лица свекрови и золовки; белый стол, уставленный лучшим; серое, такое знакомое и близкое лицо в рамке – этот же снимок потом прикрепляли на памятник…

Ах, да ведь это было раньше, а потом наступило страшное лето, когда взошла картошка, которую некому и не для чего было окучивать, да и выкапывать, когда ради дочери по привычке закатывала овощи, мечтая о школе, как о желанной отдушине… И только потом начался этот смутный учебный год, вот тогда же и взвинтили после Нового года цены, вот тогда дали себя знать и ноги, и ком в желудке, а главное – Анна Ивановна стала больше прислушиваться, раньше-то она слушала лишь из вежливости, ожидая паузы, куда можно будет вставить свое, интересное… Тогда же и стала болезненно раздражать ее бестолковость ребят, а тут еще эта молодая учительница…

Раньше-то Анна Ивановна и не обращала особого на нее внимания. Она работала с ней в одном кабинете, в другой смене. Заходя поболтать в учительскую, впрочем, с удовольствием, слышала ее имя – администрация была молодой недовольна. Ругали ее «странный подход» и «самовольное ведение урока». И только в этом году явное предпочтение ребят поселило в Анне Ивановне некоторое тайное раздражение против молодой – ведь любить и уважать должны не ее, а заслуженную Анну Ивановну, всю жизнь отдавшую школе. И перенимать следует истовую преданность Анны Ивановны своему предмету, а не легкомысленную увлеченность книгами этой молодой, да ранней.