Вдруг Рашель открыла глаза, потянулась, не спеша отстранилась от него и выпрямилась всем телом. Он сделал вид, будто она его разбудила. Улыбаясь, она призналась:

— А я чуточку вздремнула.

— И я тоже.

— Уже совсем светло, — проговорила она, подняв руку и приглаживая волосы.

Антуан взглянул на карманные часы — было около четырех.

Девочка спала довольно спокойно. Алина сложила руки, словно для молитвы. Антуан подошел к кровати, откинул одеяло. "Ни капли крови, все в порядке". Неотступно следя глазами за каждым движением Рашели, он стал щупать пульс у девочки и насчитал сто десять ударов.

"До чего же горяча была ее нога", — подумал он.

Рашель смотрелась в обломок зеркала, прикрепленного к стене тремя гвоздиками, и посмеивалась. Шапка рыжих волос, расстегнутый ворот, сильные обнаженные руки, открытый, смелый, немного насмешливый взгляд — вся она приводила на память аллегорическую фигуру "Марсельезы" на республиканских баррикадах[89].

"Нечего сказать, хороша!" — пробормотала она, сделав гримаску. Впрочем, она отлично знала, что сохраняет и свежий цвет лица, и всю прелесть молодости даже в час пробуждения. Она ясно прочла это и на физиономии Антуана, когда он подошел и взглянул на ее отражение в зеркале. Она тотчас же заметила, что мужской взгляд ищет не глаза ее, а губы.

Антуан увидел в зеркале и себя — рукава, засученные по локоть, руки, задубленные йодом, измятая и запятнанная кровью рубашка.

— А я-то! Ведь меня ждали к обеду в баре Пакмель! — сказал он.

На ее лице мелькнула странная улыбка:

— Ах, вот как? Значит, иногда вы бываете у Пакмель?

Их глаза смеялись. Антуан развеселился: весь свой опыт он черпал из встреч с женщинами легкого поведения. И вдруг ему показалось, что Рашель не так уж неподатлива.

— Ну, я иду домой, — сказала она, обернувшись к служанке, наблюдавшей за ними. — Если я смогу быть вам полезна, не стесняйтесь, позовите меня.

И, не попрощавшись с Антуаном, она запахнула полы пеньюара и быстро вышла легкой своей поступью.

Как только она исчезла, ему тоже захотелось уйти. "Надо подышать свежим воздухом, — подумал он, поглядев на утреннее небо, раскинувшееся над крышами. — А потом заехать домой, все объяснить Жаку… А сюда я приеду, покончив с делами в больнице. Помоюсь, обрету представительный вид. Пожалуй, можно будет ее вызвать, пусть поможет сделать перевязку. А может быть, предупредить ее по дороге, когда буду подниматься сюда? Впрочем, ведь я даже не знаю, одна ли она живет…"

Он дал ряд указаний Алине на тот случай, если больная девочка проснется до его возвращения. Перед самым уходом он вдруг почувствовал угрызения совести, подумав, а не стряслось ли что-нибудь с г-ном Шалем.

— Дверь в его спальню выходит в прихожую, она у самой печки, — сказала служанка.

И в самом деле, у печки он увидел дверь, смахивавшую на дверцу стенного шкафа, — она вела в длинную и узкую комнату, которая расширялась наподобие треугольника и освещена была оконцем, пробитым в перегородке, отделяющей ее от лестницы. Искомое было найдено. Г-н Шаль во всей амуниции лежал на железной койке с открытым ртом и мирно похрапывал.

"Вот болван. Набил уши ватой!" — отметил Антуан.

Он решил немного подождать, надеясь, что старый чудак проснется. Стены были увешаны благочестивыми картинками, наклеенными на цветной картон. Книги, тоже благочестивые, украшали этажерку, а на верхней ее полке, между двумя рядами пустых флаконов из-под духов, возвышался глобус.

"Случай Шаля… — рассуждал Антуан. — Дались мне все эти трудные случаи. А ведь все гораздо проще: невзрачное лицо, бездарная жизнь. Когда я делаю попытки добраться до сути, я все искажаю, преувеличиваю. Нужна осмотрительность. А то будет, как с той служанкой в Тулузе… Да при чем тут она? Не потому ли вспомнилось, что оконце в ее каморке тоже выходило на лестницу? Нет, пожалуй, дело тут в запахе туалетного мыла… Прелюбопытная штука — ассоциация идей…" И тут он отметил, что с приятным чувством рисует в воображении образ горничной из отеля, в мансарду которой он, совсем еще тогда юнец, прокрался однажды ночью, когда сопровождал отца в его поездке на какой-то конгресс. Дорого бы он дал сейчас, чтобы снова овладеть пухлым телом этой девушки, как в ту ночь, когда она лежала на грубых своих простынях.

Господин Шаль все похрапывал. Антуан решил больше не ждать и вышел в коридор, ведущий на лестничную площадку.

Только он начал спускаться по ступенькам, как вспомнил, что Рашель живет этажом ниже, и на повороте стал искать глазами дверь; она была приоткрыта! Ну конечно, это ее дверь, другой тут и нет. Отчего же она отворена?

Искать ответа не было времени: он спускался, не решаясь замедлить шаги, и вот уже очутился на ее этаже.

Рашель стояла у себя в прихожей и случайно обернулась, услышав, что кто-то идет. Она была свежа, причесана, переоделась — вместо розового пеньюара на ней было кимоно из белого шелка. Рыжие волосы, пылавшие над этой белизной, представлялись пламенем восковой свечи.

Он сказал:

— До свидания, мадемуазель.

Она подалась вперед, встала в дверях.

— Может быть, доктор, вы закусите перед уходом? Я как раз сварила шоколад.

— Нет, ведь я весь перепачкан. Право, не стоит. До свидания!

И он протянул ей руку. Она чуть улыбнулась, но своей руки не подала.

— До свидания! — повторил он.

Она все улыбалась и не брала его руки, поэтому он сказал:

— Вы не хотите пожать мне руку?

Улыбка застыла на губах молодой женщины, и взгляд ее вдруг стал жестким. Она, в свою очередь, протянула ему руку. Но пожать ее он не успел: сильным рывком Рашель затащила его в прихожую и захлопнула за его спиной дверь. Они стояли друг против друга. Она уже не улыбалась, но губ не сомкнула, и он видел, как поблескивают ее зубы. Его дурманил запах ее волос. Он представил себе ее обнаженную грудь и словно опять ощутил тепло ее ноги. Он резко приблизил к ней лицо и погрузил взгляд в глаза Рашели, — широко открытые глаза были тут, совсем близко. Она не отступила; он только почувствовал, как вся она податливо изогнулась, когда он обвил рукой ее талию, и сама жадно прильнула ртом к его губам. И тут же с трудом вырвалась из его объятий, потупилась, снова улыбнулась и шепнула:

— Проведешь такую ночь и теряешь самообладание…

В глубине комнаты через открытые двери он увидел постель под розовым шелковым пологом, и восходящее солнце освещало этот альков, такой далекий и такой близкий, словно превращая его в чашечку громадного цветка, всю в отблесках утренней зари.

В то же утро около половины двенадцатого Рашель постучалась в дверь квартиры г-на Шаля.

— Войдите, — раздался скрипучий голос.

Госпожа Шаль уже заняла свое место у открытого окна в столовой; она сидела выпрямившись, поставив ноги на скамеечку, и, как всегда, ровным счетом ничего не делала. "Стыдно мне, что я бездельничаю, — случалось, говорила она, — но в определенном возрасте уже нечего убивать свое здоровье ради других".

— Как малышка? — спросила Рашель.

— Проснулась, попила и снова заснула.

— А что, господина Жюля нет дома?

— Да, ушел, — отвечала г-жа Шаль, со смиренным видом пожимая плечами.

Рашель почувствовала разочарование.

А старуха продолжала унылым голосом:

— Целое утро он места себе найти не мог. Ох, воскресенье ужасный день, когда в доме есть мужчины. Я все надеялась, что беда с девочкой его образумит, он покладистее станет. Да куда там! Уже сегодня с утра что-то надумал, а что, господь ведает! Ходит с кислой рожей — я эту рожу давным-давно знаю, пятьдесят лет с гаком с сынком своим мучаюсь. К обедне отправился за час, а то и побольше до начала. Ну, как по-вашему, разве это дело? И все домой не возвращается. Погодите-ка, — сказала она, вдруг поджав губы, — вот и он. На ловца и зверь бежит… Заклинаю тебя, Жюль, продолжала она, оборачиваясь к сыну, который вошел на цыпочках, — не хлопай ты так дверями. Подумай не только о моем больном сердце, Дедетту пощади: ведь она так и помереть может.