Господин Шаль и не пытался оправдываться. Он был рассеян, явно чем-то озабочен.

— Пойдемте, взглянем на малютку, — предложила ему Рашель. И как только они очутились у постели девочки, которая снова уснула, Рашель тотчас же спросила: — Вы давно знакомы с доктором Тибо?

— Что? — переспросил Шаль.

В его глазах появилось испуганное выражение, но он улыбнулся с проницательным видом, повторил: "Что?" — и тут же умолк. Затем, как человек, решившийся доверить тайну, он круто повернулся к ней и сказал:

— Послушайте, мадемуазель Рашель, вы были так добры к Дедетте, что я осмеливаюсь попросить вас об одной услуге. Я просто убит всем этим и сегодня утром прямо голову потерял; право, следует еще разок туда сходить… И медлить нечего. Но так-так страшно во второй раз подойти к этому окошечку совсем одному! Не отказывайте мне, — говорил он умоляющим толом. — Честное слово, мадемуазель Рашель, это отнимет у вас не больше десяти минут.

Она, улыбаясь, дала согласие, так ровно ничего и не поняв из его разглагольствований, и заранее готова была позабавиться чудачествами этого юродивого, к тому же она не прочь была остаться с ним с глазу на глаз и расспросить об Антуане. Но за всю дорогу он, казалось, так и не услышал ни одного ее вопроса и не раскрыл рта. Было уже далеко за полдень, когда они пришли в полицейскую часть. Комиссар только что ушел. У г-на Шаля до того вытянулось лицо, что дежурный полицейский чин даже озлился:

— Поскольку я нахожусь здесь, значит, я его заменяю. Что вам угодно?

Господин Шаль боязливо взглянул на него и, уже не осмеливаясь уйти, пустился в объяснения:

— Я, знаете ли, все обдумал. И мне надо кое-что добавить к своему заявлению.

— К какому еще заявлению?

— Да я уже приходил утром и все передал — вон в то окошечко.

— Ваша фамилия? Сейчас найду дело.

Любопытство Рашели было возбуждено, и она подошла поближе. Полицейский чин быстро вернулся с папкой в руках и осмотрел посетителя с ног до головы.

— Шаль? Жюль-Огюст? Это вы и есть? О чем идет речь?

— Да я, знаете ли, опасаюсь, что господин комиссар не совсем ясно понял, где я нашел деньги.

— "Улица Риволи", — сказал полицейский, заглянув в какой-то листок.

Господин Шаль усмехнулся с таким видом, будто выиграл пари.

— Так и есть! Нет, это не совсем точно. Я снова там побывал и, ей-богу, на месте мне вспомнились такие подробности, которые следовало бы для пользы дела отметить, чтобы до конца быть порядочным. — Он кашлянул в кулак и продолжал: — В общем-то, не смею утверждать, что… это было на улице, скорее в Тюильри. Да-да. Я был в Тюильрийском саду, понятно? Я даже посидел на каменной скамейке — она вторая от газетного киоска, когда идешь от площади Согласия к Лувру. Значит, так: сидел и держал в руке тросточку. Сейчас сами увидите, отчего я так настаиваю именно на этой подробности. Вижу: мимо проходит господин с дамой, а за ними тащится мальчишка. А они между собой разговаривают, и я даже подумал — вот ведь пара какая, сумели и семью свою создать, и сына имеют, и все такое прочее… Видите, я вам все говорю. И тут мальчишка проходит мимо скамьи, на которой я сижу, и падает. И вопит. Не в моем обыкновении проявлять душевную слабость — сижу себе, не двигаюсь. А мамаша кидается к нему. Становится на колени перед мальчишкой, прямо против меня, почти у моих ног — я тут при чем, не правда ли? Ну и вытаскивает из своей дамской сумочки, которую в руках держит, носовой платок или какую-нибудь там тряпицу, чтобы утереть лицо мальчишке. А я все сижу себе и сижу. И тут, значит, когда они ушли, — говоря это, он поднял вверх указательный палец, — я стал ворошить тростью, кончиком трости, песок и вдруг вижу — деньги. Припомнил все это я уже после. Я всегда был, как говорится, человек щепетильный. Мадемуазель может это засвидетельствовать: прожил я пятьдесят два года, и упрекнуть мне себя как есть не в чем; это надо учесть. И, значит, зря я не болтаю. Ну вот и появилась у меня такая мысль: может, эта дама и ее сумочка имеют какое-то отношение к деньгам, и я вам это со всей прямотой и высказываю.

— А догнать их было нельзя? — спросила Рашель.

— Да нет, ушли далеко.

Полицейский чин отвел глаза от бумаг.

— А можете ли вы, по крайней мере, описать их приметы?

— Про господина ничего сказать не могу. А дама была одета в темное, дать ей можно лет тридцать. У мальчишки был паровоз. Да, точно вам говорю, такая подробность — паровозик. Именно паровозик, так его и назовем; я хочу сказать — вот такой величины. Мальчишка тащил его за собой. Вы записываете?

— Будьте покойны. Вы все сказали?

— Все.

— Благодарю вас.

Рашель уже подошла к двери, собираясь выйти. А г-н Шаль и не думал уходить. Он облокотился на подставку и наклонился к самому окошку.

— И еще одна крохотная подробность, — произнес он негромко и весь побагровел. — Весьма возможно, что, сдавая деньги на хранение, я допустил маленькую ошибочку. Именно так. — Он умолк и вытер пот со лба. — Помнится, я сдал два кредитных билета, верно ведь? Два билета по пятьсот франков. Да, да, теперь я в этом уверен. Ошибка с моей стороны, или, скорее, оплошность. Потому что… поскольку я нашел… не совсем то: нашел-то я один билет… один билет в тысячу франков. Понятно?.. — Пот струился по его лицу, и он снова обтер его. — Отметьте это, раз я вспомнил; хотя, по существу, это одно и то же.

— Отнюдь не одно и то же, — возразил полицейский чин. — И, уж поверьте, имеет немаловажное значение! Господин, потерявший кредитный билет в тысячу франков, может приходить сюда хоть сто раз, ему так и не отдадут ваши два пятисотенных билета. Вот в чем загвоздка! — Он смерил г-на Шаля недовольным взглядом: — Есть у вас при себе хоть документ, удостоверяющий личность?

Господин Шаль пошарил в карманах.

— Ничего нет.

— Этого еще не хватало, — заметил полицейский чин. — К сожалению, так просто вас отпустить нельзя. Вас будет сопровождать полицейский до самого дома, и пусть консьерж засвидетельствует, что ваша фамилия и место жительства не являются вашим измышлением.

Господину Шалю, казалось, все вдруг стало безразлично. Он то и дело вытирал пот, впрочем, лицо его сделалось каким-то просветленным, почти радостным.

— Я к вашим услугам, — вежливо сказал он.

Рашель рассмеялась. Г-н Шаль с тоской посмотрел на нее, о чем-то поразмыслил, наконец решился подойти к ней и, чуть заикаясь, произнес:

— Случается, мадемуазель Рашель, что под курткой никому не известного простого человека бьется более благородное сердце, да, именно так, более благородное и, присовокуплю, более честное сердце, чем под цилиндром господина такого-то и такого-то, который пользуется всеобщим уважением и даже осыпан всяческими почестями. — Подбородок его дрожал. Он тотчас же пожалел о своей горячности. — Вас это не касается, мадемуазель Рашель. Да и вас также, сударь, — добавил он, безбоязненно глядя на полицейского, вошедшего в комнату.

Рашель не стала заходить в каморку консьержа, у которого полицейский выяснял личность г-на Шаля, и поднялась к себе.

Антуан ждал ее на лестничной площадке.

Она не думала, что встретит его здесь. И, увидев, почувствовала прилив такой бурной радости, что на миг закрыла глаза, хотя на лице ее радость почти не отразилась.

— А я звонил, звонил… И уже совсем отчаялся.

Они весело смотрели друг на друга, улыбаясь, как заговорщики.

— Как вы собираетесь провести утро? — спросил ем, восхищенный ее элегантностью; к ней так шел светлый полотняный костюм и шляпка, украшенная цветами.

— Утро? Да ведь уже второй час. А я еще и не завтракала.

— И я тоже. — Он тут же решился: — Давайте позавтракаем вместе. Ну, пожалуйста! Согласны?

Она улыбалась, покоренная выражением его лица — лица ненасытного мальчишки, не умеющего скрывать свои желания.

— Скажите "да"!

— Ну хорошо, да!

— Уф! — произнес он, облегченно вздохнув.

Она проговорила, отпирая дверь своей квартиры: