Услышав шорох, словно заскреблась мышь, он обернулся. Под запертую дверь скользнула записка.

"Извини за надзирателя. Я уже успокоился. Впусти меня, пожалуйста".

Антуан невольно улыбнулся. Ощутив внезапный прилив нежности, он, не раздумывая, подошел к двери и отпер ее. Жак стоял в ожидании, опустив руки. Он был еще так взвинчен, что, потупившись, кусал губы, чтобы не расхохотаться. Антуан напустил на себя недовольный, высокомерный вид и вернулся к письменному столу.

— Мне надо работать, — сказал он сухо. — Я и так сегодня потерял из-за тебя достаточно времени. Чего ты хочешь?

Жак поднял смеющиеся глаза и посмотрел на него в упор.

— Я хочу повидать Даниэля, — объявил он.

Наступило недолгое молчание.

— Ты ведь знаешь, что отец против этого, — начал Антуан. — И я не поленился растолковать тебе, почему. Помнишь? В тот день мы с тобою условились, что ты примешь это как свершившийся факт и не станешь предпринимать никаких попыток возобновить отношения с Фонтаненами. Я поверил твоему слову. И вот результат. Ты меня обманул — при первом удобном случае нарушил уговор. Больше я тебе не верю.

Жак всхлипнул.

— Не говори так, Антуан. Совсем все не так. Ты не знаешь. Конечно, я виноват. Не нужно было писать, не поговорив с тобой. Но это потому, что тогда мне пришлось бы рассказать тебе еще об одной вещи, а я не мог. — И добавил шепотом: — Лизбет…

— Не о том речь… — прервал его Антуан, не желая выслушивать признания, которые смутили бы его больше, чем брата. И, чтобы заставить Жака переменить тему, сказал: — Я согласен еще на одну попытку, но уже на последнюю: ты должен мне обещать…

— Нет, Антуан, я не могу тебе обещать не видеться с Даниэлем. Лучше ты обещай мне, что позволишь мне его увидеть. Выслушай меня, Антуан, не сердись. Говорю тебе, как перед богом, что ничего не буду больше от тебя скрывать. Но я хочу увидеться с Даниэлем — и не хочу этого делать без твоего ведома. Наверно, и он не захочет. Я его просил, чтобы он писал мне до востребования, а он не пожелал. Послушай, что он пишет: "Зачем же до востребования? Нам скрывать нечего. Твой брат всегда был на нашей стороне. Эти несколько строк я пишу на его имя, чтобы он тебе их передал". А в конце письма отказывается от встречи, которую я назначил ему за Пантеоном: "Я рассказал об этом маме. Гораздо было бы проще, если бы ты пришел к нам в самое ближайшее время и провел у нас воскресенье. Маме вы оба нравитесь, твой брат и ты, и она поручает мне передать вам приглашение". Видишь, какой он честный. Папе это все неизвестно, он заранее его осуждает; и на папу я даже не очень сержусь, но ведь ты, Антуан, совсем не такой. Ты знаешь Даниэля, понимаешь его, видел его мать; у тебя нет никаких оснований относиться к нему, как папа. Тебе бы только радоваться, что у меня такой друг. Я так долго был один! Прости, я говорю не о тебе, ты понимаешь. Но одно дело ты, другое — Даниэль. Ведь есть же у тебя друзья твоего возраста, правда? И ты знаешь, что это такое — иметь настоящего друга.

"Откровенно говоря, не знаю…" — подумал Антуан, видя, каким счастьем, какой нежностью озаряется лицо Жака, когда он произносит слово "друг". Ему захотелось подойти к брату, расцеловать его. Но глаза Жака горели воинственно и непримиримо, это уязвляло самолюбие. В нем даже шевельнулось желание подавить упрямство мальчишки, сломить его. Но вместе с тем энергия Жака внушала ему уважение. Он ничего не ответил, вытянул ноги и принялся размышлять. "В самом деле, — думал он, — у меня широкие взгляды, и я должен согласиться, что запрет, наложенный отцом, довольно нелеп. Этот Фонтанен может оказать на Жака лишь благотворное влияние. Окружение отличное. Оно мне могло бы даже помочь в решении воспитательных задач. Да, вне всякого сомнения, она бы мне помогла, разобралась бы во всем даже лучше меня; мальчик отнесся бы к ней с доверием; это совершенно замечательная женщина. А если узнает отец… Ну и что ж? Я уже не ребенок. Кто взял на себя ответственность за Жака? Я. Стало быть, мой голос — решающий. Я считаю, что запрет, наложенный отцом, если толковать его буквально, несправедлив и нелеп; я его обхожу, только и всего. К тому же это еще больше привяжет ко мне Жака. Он подумает: "Антуан — совсем не то, что папа". И потом, я уверен, что мать…" Он снова увидел себя перед г-жой де Фонтанен; теперь она улыбалась; "Сударыня, мне захотелось самому привести к вам брата…"

Он встал, прошелся по кабинету и остановился перед Жаком, — тот стоял неподвижно, собрав всю свою волю, полный свирепой решимости драться до конца, преодолеть сопротивление Антуана.

— Должен тебе сказать, поскольку ты меня к этому вынуждаешь: лично я всегда считал, невзирая на приказы отца, что следует разрешить тебе видеться с Фонтаненами. Я даже намеревался сам тебя туда отвести, тебе это понятно? Но я хотел дождаться, чтобы ты немножко пришел в себя, я рассчитывал повременить с этим до начала учебного года. Твое письмо к Даниэлю ускорило ход событий. Ладно. Беру все на себя. Ни отец, ни аббат ни о чем не будут знать. Если хочешь, пойдем туда в воскресенье.

Помолчав, он ласково упрекнул брата!

— Видишь, ты мне не доверял, и в этом была твоя ошибка. Я тебе все время твержу, малыш: только полное доверие, только взаимная откровенность, иначе все наши надежды пойдут прахом.

— В воскресенье? — пробормотал Жак.

Он был сбит с толку: выигрыш достался ему без всякой борьбы. Ему даже почудилось на мгновенье, что его опять заманили в ловушку, которой он не заметил. Но он тут же устыдился своих подозрений, В самом деле, Антуан ему лучший друг. Жаль только, что он такой старый! Так, значит, в воскресенье? Зачем так скоро? Теперь он сам не знал, так ли уж ему хочется повидаться с другом.

В воскресенье Даниэль сидел подле матери и рисовал, когда вдруг залаяла собачонка. В дверь позвонили. Г-жа де Фонтанен отложила книгу.

— Мама, я сам, — сказал Даниэль, обгоняя ее по дороге в прихожую.

Безденежье заставило их отказаться от горничной, а теперь вот уже месяц, как они обходились и без кухарки; Николь и Женни помогали вести хозяйство.

Госпожа де Фонтанен прислушалась, узнала голос пастора Грегори и с улыбкой пошла ему навстречу. Тот схватил Даниэля за плечи и разглядывал его, хрипло смеясь.

— Как? Не на воздухе, не на прогулке, boy[58], в такую чудесную погоду? Что же, так никогда и не займутся эти французы ни греблей, ни крикетом никаким спортом?

Так невыносим был вблизи блеск его маленьких черных глаз, в которых радужная оболочка заполняла все пространство между веками, не оставляя места белкам, что Даниэль отвернулся с принужденной улыбкой.

— Не браните его, — сказала г-жа де Фонтанен. — К нему должен прийти товарищ. Помните этих Тибо?

Кривясь и морщась, пастор пытался вспомнить, потом вдруг с дьявольской энергией потер одна о другую свои сухие ладони, так что из них словно искры посыпались, и его рот растянулся в странном безмолвном смехе.

— О, yes[59], — выговорил он наконец. — Бородатый доктор? Хороший, славный молодой человек. Помните, какое было у него удивленное лицо, когда он пришел проведать нашу воскресшую малютку? Он хотел измерить термометром ее воскрешение! Poor fellow![60] Но где же наша darling? Тоже сидит взаперти в такой солнечный день?

— Нет, не волнуйтесь. Женни на улице с кузиной. Еле уговорила их позавтракать. Пробуют новый фотографический аппарат… который Женни получила ко дню рождения.