— Я провожу тебя до ворот, — сказал Даниэль, углубляясь в аллею.

Они прошли через сад, не обменявшись больше ни словом.

Когда они выходили на бульвар, у ворот остановилась машина. Из нее выпрыгнула молодая женщина без шляпки, за ней — пожилой мужчина. У них были взволнованные лица. Они торопливо прошли мимо юношей, которые с минуту смотрели им вслед, — скорее из желания отвлечься, чем из любопытства.

Стремясь ускорить прощание, Жак протянул руку; Даниэль молча пожал ее. На секунду, пока их руки оставались сплетенными, они взглянули друг на друга. Даниэль даже робко улыбнулся, и у Жака едва достало сил ответить ему улыбкой. Он решительно шагнул за ворота и пересек широкий, залитый электричеством тротуар. Но прежде чем сойти на мостовую, он обернулся. Даниэль стоял на прежнем месте. Жак увидел, как он поднял руку, повернулся на каблуках и исчез в темноте под деревьями.

Вдали, за листвой, виднелись освещенные окна больницы… Женни…

Не дожидаясь трамвая, Жак двинулся к центру Парижа, — к поезду, к Женеве, — почти бегом, словно дело шло о спасении его жизни.

В большой гостиной с лакированными ширмами (Антуан раз навсегда запретил Леону впускать кого бы то ни было в его маленький кабинет) сидела и скучала г-жа де Батенкур.

Окна были открыты. День склонялся к вечеру, в воздухе не ощущалось ни малейшего дуновения. Анна повела плечами, и ее легкое вечернее манто упало на спинку кресла.

— Придется подождать, бедненький мой Феллоу, — сказала она вполголоса.

Уши болонки, лениво раскинувшейся на ковре, слегка задрожали. Анна купила этот клубок светлого шелка на выставке тысяча девятисотого года и упорно таскала повсюду свою одряхлевшую диковинку с испорченными зубами и сварливым характером.

Внезапно Феллоу поднял голову, и Анна выпрямилась: оба они узнали быстрые шаги Антуана, его манеру резко открывать и закрывать двери.

Действительно, это был он. Лицо его выражало привычную профессиональную озабоченность.

Легким поцелуем он коснулся волос Анны, затем ее затылка. Она вздрогнула. Подняла руку и медленно провела пальцами по его красивому квадратному лбу, властным выпуклостям надбровий, вискам, щеке. Затем на мгновение задержала в своей ладони его челюсть, крепкую челюсть Тибо, которая ей нравилась и одновременно внушала страх. Наконец подняла голову, встала и улыбнулась:

— Да взгляните же на меня, Тони… Не так, ваши глаза повернуты ко мне, но взгляд где-то блуждает… Ненавижу, когда вы напускаете на себя вид великого человека!

Он взял ее за плечи и держал перед собой, сжимая руками выступы лопаток. Затем слегка отодвинулся, не отнимая рук, и оглядел ее сверху донизу взглядом собственника. Сильнее всего привязывало его к Анне не то, что она до сих пор сохранила свою красоту, но то, что она, казалось, была создана природой нарочно для любви.

Она отдавалась его пытливому взору, обратив на него глаза, полные жизни и радости.

— Я только переоденусь и затем поступаю в полное ваше распоряжение, промолвил он, тихонько отстраняясь и снова усаживая Анну в кресло.

Теперь он по вечерам так часто облачался в смокинг, что ему пришлось потратить не более пяти минут на то, чтобы принять душ, побриться, надеть крахмальную рубашку, белый жилет — все заранее приготовленные вещи, которые Леон протягивал ему одну за другой неловкими движениями церковного служки.

— Соломенную шляпу и автомобильные перчатки, — сказал он вполголоса.

Перед тем как выйти из комнаты, он беглым взглядом осмотрел себя в зеркале с головы до ног и поправил манжеты. С недавних пор он научился не пренебрегать тем дополнительным чувством удобства и приятным расположением духа, которые доставляют человеку тонкое белье, хорошо прилаженный воротничок, отлично скроенный костюм. Ему казалось теперь вполне законным, даже необходимым по соображениям гигиены, разрешать себе после трудового дня провести вечер в безделье и дорогостоящих развлечениях; и он радовался, что может разделить свой досуг с Анной, хотя был вполне способен, как это порою и случалось, эгоистически наслаждаться им в одиночестве.

— Где мы будем обедать, Тони? — спросила она, когда Антуан помогал ей надеть манто, мимоходом целуя ее в голую шею. — Только не в Париже… Сегодня так жарко… А не отправиться ли нам в Марли, к Пра? Или лучше поедем в "Петух". Там будет веселее.

— Это далеко…

— Ну так что ж? Ведь за Версалем дорогу только что отремонтировали.

У нее была особая манера произносить фразы, вроде: "А не сделать ли нам то-то?", "А не поехать ли туда-то?" — каким-то безмятежным тоном, нежным и немного усталым; поглядывая на него с невинным видом, она придумывала самые невероятные затеи, не считаясь с расстоянием, временем, усталостью или вкусами Антуана, не считаясь и с тратами, которых требовали ее прихоти.

— Ну что ж, пусть будет "Петух", — весело сказал Антуан. — Феллоу, вставай! — Он нагнулся, взял собачонку под мышку, открыл дверь и пропустил Анну вперед.

Она остановилась. От синего манто, кремовых тонов платья, черного лака ширм ее матовая кожа брюнетки светилась особенным приглушенным блеском. Повернувшись к Антуану, она без малейшего стеснения оглядела его. Потом прошептала: "Мой Тони…" — так тихо, что, казалось, слова эти не предназначались для него.

— Ну, идем, — сказал он.

— Идем… — вздохнула она с таким видом, словно, выбрав этот ресторан, находившийся в сорока пяти километрах от Парижа, сделала еще одну уступку капризам деспота. И, шумя оборками платья из тафты, она с высоко поднятой головой, упругим шагом весело переступила через порог.

— Когда ты идешь, — шепнул ей на ухо Антуан, — ты похожа на красивый фрегат, выходящий в открытое море.

Хотя машина была мощная и ее интересно было вести, Антуану уже не доставляло удовольствия управлять самому; но он знал, что Анна ничего так не любила, как эти прогулки с ним вдвоем, без шофера.

Солнце уже село, но было все еще жарко. Проезжая через лес, Антуан выбирал боковые дороги, которыми мало пользовались, держался прямо под высокими деревьями. В опущенные окна автомобиля врывался теплый, пахнущий листвой воздух.

Анна болтала. В связи со своей недавней поездкой в Берк она заговорила о муже, что делала довольно редко.

— Представь себе, он не хотел меня отпускать! Просил, угрожал, был просто отвратителен. Все же он проводил меня на вокзал, но не преминул напустить на себя вид мученика. И на перроне, когда поезд отходил, у него хватило наглости сказать: "Значит, вы никогда не переменитесь?" Тогда с площадки вагона я бросила ему такое "нет"! "Нет", означавшее самые ужасные вещи!.. И это правда, я не переменюсь: я его не выношу, тут уж ничего не поделаешь!

Антуан улыбался. Он не прочь был видеть ее разгневанной. Иногда он говорил ей: "Люблю, когда ты смотришь злодейским взглядом". Он вспомнил Симона де Батенкура, приятеля Даниэля и Жака, его козлиную мордочку, бесцветные, как мочало, волосы, кроткий, немного унылый вид; в общем, Симон был довольно антипатичен.

— Подумать только, что он мне нравился, этот болван, — продолжала Анна. — И, может быть, как раз из-за этого…

— Из-за чего?

— Из-за его глупости… Из-за того, что у него было в жизни так мало любовных приключений… Меня это словно освежало, — все-таки перемена. И как будто подходящий случай начать жить заново… Да, порою бываешь такой идиоткой!

Она вспомнила о своем решении чаще говорить о себе, о своем прошлом; сейчас представился удобный случай, сейчас — или никогда. Она устроилась поудобнее, положила голову на плечо Антуана и, устремив взгляд на дорогу, предалась воспоминаниям:

— Иногда я встречалась с ним в Турени на охоте. Я заметила, что он поглядывает на меня, но заговорить он не решался. Однажды вечером, возвращаясь с прогулки, я встретила его в лесу. Он шел пешком, почему — не знаю. Я была одна. Я велела остановить машину и предложила подвезти его в Тур. Он покраснел как рак. Сел в машину. Все — не говоря ни слова. Наступала ночь. И внезапно, уже в черте города…