— Но я не хочу играть в боулинг, — пухленькая маленькая девочка на соседней с Мэттом дорожке топает ногой по глянцевому полу, разговаривая со своей мамой. — Он скучный, а шары слишком тяжелые.

Аминь, сестра.

Шары были до смешного тяжелыми. Шесть с половиной килограммов! Я что, похожа на качка?

— Прекрати гримасничать, Аманда, — приказала девочке мать, сидевшая вместе с группкой людей, с которыми они пришли. — Это тебе не идет.

— Мне безразлично.

— А должно быть не все равно, — сказала мать, повышая голос, чтобы перекричать громкую музыку, раздающуюся из динамика над головой. — Ты и так толстая. Чтобы стать еще страшнее, тебе не хватает лишь соответствующего выражения лица. Ты что, не хочешь нравиться людям?

Я в ужасе посмотрела на женщину. Все, кто слышал эти слова, тоже неловко заерзали и стали отворачиваться. Маленькая девочка стыдливо покачала головой, после чего молча взяла шар, и прокатила его по дорожке. Затем, не поднимая глаз, прошла к своему сидению. Шар взял следующий человек из их компании. А девочка принялась изучать собственные маленькие ладошки.

Мне знакома эта маленькая девочка. Я тоже когда-то такой была. Обеспеченной, но нелюбимой. Невинной, но возмущающейся. Моя мама была королевой бранных слов.

Впервые я осознала, что мать меня ненавидит (да, звучит драматично, но эта женщина действительно меня презирала), когда мне было пять.

Она разговаривала с кем-то по телефону, понятия не имею с кем, и я услышала, как она сказала:

— Ненавижу быть матерью. Сара такая неуклюжая грязнуля и, клянусь, просто тормоз. Она всего боится, и все время плачет. Она адски раздражает. Она даже не хорошенькая, а я мечтаю о красивой девочке-подростке. Наверняка, она будет еще и толстой.

Когда я это услышала, мне было пять. Пять!

Я была так поражена словами, слетавшими с губ матери, что даже не поняла злого контекста. Я вошла в комнату, в которой она разговаривала по телефону, и вопросительно на нее посмотрела.

Она закатила глаза и сказала своему собеседнику:

— А теперь она подслушивает словно маленькая сучка. Боже, воспитывать детей, все равно, что отсидеть в тюрьме.

Для меня тогда вся эта ситуация была просто невероятна. Человек, которого я любила больше всех на свете, меня ненавидел. И это были первые, но не единственные, ранящие меня слова, сорвавшиеся с губ этой женщины. Физически она никогда не причиняла мне вреда, ну, или не очень часто, но иногда слова оставляют более глубокие раны.

Поэтому, когда я познакомилась с семейством Леви, и его мама, Линда, полюбила меня как родную, осыпая добрыми словами и ласками, то я старалась проводить в доме Эндрюсов как можно больше времени. Я буквально дневала и ночевала у них. Линда и Марк Эндрюс всегда старались защитить меня от моей нерадивой матери и дать то, что я недополучала от нее. Они показали мне, что значит любовь, семья и сострадание, а также другие вещи, которых мне так не хватало.

Мое сердце сжалось, когда я подумала обо всем том счастье и тепле.

Боже, я потеряла его.

— Стра-а-а-а-айк!

Я моргнула, взглянув на Мэтта, победно вскинувшего руки. Он закружился с широченной улыбкой на лице.

— Ты это видела?

Я улыбнулась и захлопала в ладоши, притворяясь, что наблюдала за происходящим.

— Круто!

— Твоя очередь, — сказал он.

О, боже.

Я неохотно поднялась со своего места и, преувеличенно ворча, взяла с раздачи свой двадцатикилограммовый шар. Я шагнула на сверкающую дорожку, заскользила по полированному полу (я подумала, что напоминаю Бэмби) и вяло бросила мяч в сторону белых кегль.

И выбила всего две. Как захватывающе.

Затем взяла шар для второй попытки и выбила еще три кегли.

— Так держать, детка, — подбодрил меня Мэтт. — Пока что это твой лучший удар.

Я выдавила улыбку, меняясь с ним местами. Он с нетерпением стал готовиться к своему заходу.

Ненавижу эту игру.

Я вернулась на свое место, взглянула на соседнюю дорожку и увидела, как мать-скандалистка возится с волосами маленькой девочки Аманды, пытаясь собрать их заколкой. Моя мать ненавидела мои кудри. Они сводили ее с ума. Она называла их не иначе как «отвратительное крысиное гнездо».

Я же любила свои волосы до умопомрачения и к седьмому классу отрастила «крысиное гнездо» до середины спины. Не смотря на то, что мои локоны были непослушными и их было трудно привести в порядок, они позволяли мне отличаться от других, быть особенной. Длинные светлые кудряшки Пикси. Счастливые волосы Пикси. Благодаря им я чувствовала себя женственной и красивой.

Моя мать всегда пыталась превратить их во что-то более презентабельное, но укротить мои волосы было практически невозможно, поэтому я редко соглашалась на это.

Как-то раз в выходные я отказалась укладывать волосы, доведя мать до белого каления. Но мне было наплевать. Это были мои волосы, и я собиралась носить их распущенными. Ничто не могло остановить меня в моем стремлении.

Кроме пары ножниц.

Сандра Маршалл собрала мои великолепные волосы в кулак и быстро обрезала их спереди под корень. Я с ужасом смотрела, как часть моей индивидуальности упала на пол несчастной кучей золотого серпантина. И я заплакала. Мне пришлось подстричь всю остальную часть так же коротко.

— Может быть, теперь, когда ты стала похожа на уродливого мальчишку, ты научишься следить за волосами должным образом, — едко заметила мать.

Мне было тринадцать, и я была уверена, что выгляжу как мальчик. Мне было тринадцать, и я считала себя уродливой.

Я провела все выходные у Леви дома, плакалась его маме о том, как меня будут высмеивать дети в школе, и о том, что я не понравлюсь ни одному мальчику. Линда сделала все возможное, чтобы превратить мою прическу во что-то более-менее женственное, но значительных успехов не достигла.

Когда наступило утро понедельника, я проплакала всю дорогу. Среднее звено школы — настоящий ад для девочки, особенно в маленьком городке. Поэтому я, стыдливо вжав голову в плечи, стояла у дверей и собирала все свое мужество. Я готовилась к бесконечному шепоту и издевательствам, которые обязательно последовали бы при моем появлении.

Но ничего подобного не произошло.

Оказалось, что все были слишком заняты новой прической одного восьмиклассника, чтобы волноваться обо мне. Я шла по коридорам, слушая смешки и выискивая расширившимися глазами источник общешкольной потехи.

Волосы Леви, которые тогда были длиннее, чем сейчас, были выкрашены в ядовито-фиолетовый цвет и уложены пиками. Звезда школьной футбольной команды покрасил волосы в глупый цвет. И этого было достаточно, чтобы никто не обратил внимания на меня.

В тот день я с Леви не говорила, но когда мы пересеклись один раз в коридоре и он наградил меня кривой усмешкой, тогда я все поняла.

Я полностью принадлежала ему.

Кегли попадали на пол с громким звуком, отрикошетившим в моих ушах. Мэтт триумфально подпрыгнул после своего восьмиочкового удара. Я же взглянула на Аманду, все еще сидящую с поникшей головой, не обращая внимания на свою компанию, которая уже собиралась покинуть заведение. Надеюсь, в ее жизни тоже будет присутствовать ее семья Эндрюс, ну или хотя бы кто-то, похожий на Леви.

— Земля вызывает Сару, — помахал Мэтт рукой перед моим лицом.

Я подняла на него глаза:

— Снова моя очередь?

— Да. Сделай их, тигрица.

Он зарычал.

Мы с Мэттом еще немного поиграли в боулинг и прекрасно провели время (говоря «мы», я подразумеваю Мэтта), а затем он подбросил главную «свинью» этого вечера.

— Итак, — начал он после пятого выбитого страйка, — какие планы на уик-энд четвертого июля?

Я встала со своего пластикового стула и направилась к механизму раздачи шаров.

— Я еще об этом не думала. А что?

Но он как будто не собирался садится, а решил посмотреть, как я поднимаю тридцатикилограммовый шар и просовываю пальцы в темные отверстия, наполненные отмершими клетками других людей.