— Вот именно, — не уловив зубоскальства в словах Славки, солидно подтвердил Восьмаков. — В данном случае мы имеем две обособленные разновидности работ, и подобная путаница в терминологии затушевывает специфику их индивидуальных экономических субстанций. Затрудняет теоретическое выявление их существа. Кстати, классики экономической науки упоминают только о строительных работах и ничего!.. (палец Петра Петровича многозначительно вскинулся вверх)… ничего не говорят о монтажных работах.

— Так их же тогда не было, Петр Петрович… Сто лет назад о монтажных работах и понятия не имели.

— Это, Алексей Федорович, извините, не аргумент, — снисходительно улыбнулся Восьмаков. — Сто лет назад, как вам известно, и о коммунизме писали как о призраке. Но предвидели его, предвосхищали его победное шествие по земному шару.

— Так то же коммунизм, — беспомощно воскликнул Лешка, досадуя, что ввязался в разговор с Восьмаковым. — Мы же о монтажных работах говорим.

— В огороде бузина, в Киеве дядько, — плеснул Курочкин керосинца в костер. — Я иду на хоккей, ты кушаешь компот… Не говорили классики о монтажных работах.

— Вот именно, товарищ Курочкин, — похвалил Восьмаков старшего техника-лаборанта. — Следовательно, надо внести ясность…

— Да что вы, Петр Петрович, завели о каких-то пустяках, — просительно сказала Инна. — Что мне еще делать, Леша?

— Нет, Инна Александровна. Я позволю себе не согласиться. — Петр Петрович вышел на середину комнаты. — Научная терминология — далеко не пустяки. Это, если хотите, основа теории, ее стержень… А предвидение, Алексей Федорович, не определяется только масштабами понятий. Если могли предвидеть грандиозное, тем более могли предвидеть и малое. Если малое не предвидели…

— …следовательно, его не может быть, — довольным голосом продолжил Славка мысль старшего научного сотрудника. Курочкина порой изумляла деревянная логика Восьмакова. — Чистота терминологии и научное предвидение — это, Инка, определяющие факторы существования человечества… Слушай, Замараева, вдруг твою третью шубу тоже не предвидели? Следовательно…

Славка так же, как и Восьмаков, уткнул палец в потолок. Глаза его нахально смеялись.

— Некогда же мне, ребята, — взмолилась Инна Александровна. — Мне ведь уходить надо.

— Ничего, потерпишь, — успокоил ее Славка. — Я не знаю точно насчет твоей шубы, но твою сегодняшнюю примерку наверняка история не предвидела. Так что, пожалуйста, не ворошись.

— Раздельное осмысливание названных вами, Алексей Федорович, работ предопределяет весьма важные теоретические обстоятельства…

— Можно завтра, Петр Петрович? — приложив руку к груди, попросил Лешка. — Давайте завтра поговорим.

Петр Петрович оскорбленно прошелся насчет такта, уважения к старшим и, наконец, элементарного чувства здравого смысла, отсутствующего, к сожалению, у нынешней молодежи. Ему, Восьмакову, особенно непонятно, что молодые люди так невнимательно относятся к научному багажу опытных работников. Игнорируют ценнейшие мысли старших.

Лешка покорно склонил голову, изображая раскаяние и признание собственных недостатков.

Петр Петрович возвратился к рабочему столу, отодвинул ящик картотеки и нервно достал чистый, как первый снег, лист бумаги.

В двенадцатой комнате переглянулись. Было ясно, что через несколько дней руководство института получит докладную записку, аргументированную ссылками на первоисточники и цитатами. В ней будет настоятельно высказана научная мысль о необходимости очередного уточнения терминологии в области экономики строительства. Будет изложено требование писать «строительно-монтажные работы» не через глубоко ошибочный дефис, имеющий, как известно, соединительное значение, а через разделительный союз «и» — «строительные и монтажные работы».

Инне Замараевой, получившей наконец задание от Лешки, так и не удалось уйти на примерку. В комнату вошел Харлампиев. Он собирал подписи общественности института в поддержку очередного заявления о назначении ему персонального оклада.

— Подпишитесь, Инна Александровна, — коротко и безапелляционно сказал он старшему инженеру, протягивая большой лист с двумя заковыристыми подписями и авторучку. — Вот здесь, справа, в столбик.

— Так я же не профорг, — отчаянно воскликнула Инна Замараева, которой не только не давали удрать в ателье, но и губы покрасить. — Я же не в месткоме…

— Скромничаете, уважаемая Инна Александровна, — кокетливо сказал Харлампиев и шевельнул крупным носом, формой напоминающим ковш малогабаритного экскаватора «Ковровец». — Вы же активно участвуете…

— Так это же на общественных началах! — возразила Инна и решительно выхватила из сумочки тюбик с губной помадой. На лице ее было явно написано желание черкнуть помадой жирный крест на петиции Харлампиева. — Это же совсем другое дело. При чем здесь ваше заявление?

Инна была права. Ее активное участие в комиссиях месткома объяснялось причинами, не имеющими никакого отношения к назначению персональных окладов.

В праздничных комиссиях Инна Замараева состояла потому, что обожала любые праздники, любила ощущать их задолго до того, как они наступали. Ей нравилось до хрипоты спорить об оформлении институтского зала к новогоднему веселью или первомайским торжествам, организовывать самодеятельность и договариваться со знакомыми джазистами. Она любила, как рачительная хозяйка, распределять месткомовские и личные средства сотрудников на упоительные затраты праздничного товарищеского ужина, изыскивать для этого скрытые резервы в виде собственноручно замаринованных маслят, квашеной капусты и соленых огурцов.

В спортивных комиссиях Инна участвовала потому, что у нее были шикарные импортные комплекты спортивной одежды и потрясающие японские купальники.

Высшим же наслаждением в общественной деятельности являлось для Инны Замараевой участие в комиссиях по разбору персональных проступков членов профсоюза. Здесь ярко проявлялась глубина и чуткость ее души, умение понять провинившегося сослуживца и страстное желание решить всякое дело только по правде, по чистой правде.

Поддержать заявление о персональном окладе пенсионеру-экономисту Инна не пожелала.

— Не состою же я в месткоме, — вновь повторила она, хватаясь на эту фразу, как за спасательный круг.

— Но вы же самая активная общественница, — с угрозой в голосе сказал Харлампиев и на всякий случай загородил дверь. — Не имеете права так бездушно относиться. Местком уже высказался по моему вопросу.

— Что же он решил? — заинтересовалась Инна, для которой каждая новость была прежде всего новостью.

Харлампиев раскрыл папку, где у него были подлинник и копия заявления с равнодушной визой руководителя сектора о поддержке заявителя, копия письма подшефного колхоза и выписка из решения внеочередного заседания местного комитета профсоюза.

В выписке было сказано, что вопрос о назначении персонального оклада старшему экономисту товарищу Харлампиеву С. П. не входит в компетенцию местного комитета и должен решаться руководством института. Если руководство положительно решит данный вопрос, то местный комитет протестовать не будет. Еще в решении было отмечено, что товарищ Харлампиев С. П. имеет двадцатитрехлетний стаж члена профсоюза, что у него отсутствует задолженность по членским взносам. С точки же зрения его производственной деятельности и морального облика местный комитет к товарищу Харлампиеву С. П. на данный момент никаких претензий не имеет.

— Почему «на данный момент»? — настороженно спросила Инна Замараева.

— Гончаренко настоял. Мы с ним в одном подъезде живем… Подпишите, Инна Александровна.

— Гончаренко воздержался, а мне хотите подсунуть, — возмутилась старший инженер Замараева, сообразив, как отделаться от подписи. — Может быть, вы через неделю с женой разведетесь, а мне потом за вас отдуваться? Бросите бедную женщину…

— Что вы, Инна Александровна! — изумился Харлампиев. — Разве такое возможно!

Этот грех Харлампиев не мог принять на себя по той причине, что совершить его было невозможно. Дражайшая половина держала пенсионера-экономиста столь надежно, словно их брачные узы были освящены вселенским собором.