Тем не менее Инна Александровна предпочитала по личным делам отлучаться на собственный риск, а не отпрашиваться у шефа, Славка лихорадочно прятал учебники и конспекты при его появлении, а Розалия Строкина с непонятным страхом принимала на Восьмое марта галантные подарки руководителя сектора.

Независимо держался с Жебелевым лишь Петр Петрович Восьмаков. Во-первых, он, так же как и шеф, имел ученую степень кандидата наук, во-вторых, он когда-то принимал у нынешнего начальника экзамены, о чем не упускал случая напомнить сотрудникам сектора. Кроме того, по характеру Петр Петрович был несгибаем, как предварительно напряженная железобетонная балка, и в ответ на малейшую попытку любого начальства ущемить его научную индивидуальность начинал искать помощи вне института, рассылая в инстанции шрапнельное обилие заявлений. В них он обвинял дирекцию в попытках очернить его как научного работника, сигнализировал, что отдельные лица, используя служебное положение, насаждают в научных работах неправильную терминологию, подрывающую связи института со строительной индустрией, что нарушается объективизм и имеет место административный нажим на инакомыслящих.

Жебелев мудро проводил политику невмешательства в научные исследования и деятельность подчиненного ему старшего научного сотрудника, ибо любая подобная попытка оказывалась экономически нецелесообразной. Она требовала непропорциональных и безрезультатных затрат времени, труда и нервной энергии. Так же поступала и дирекция института. И лишь общественные организации жили под постоянным страхом очередного извержения заявлений.

Шеф явился в сопровождении ученого секретаря института кандидата филологических наук Казеннова Ивана Михайловича, рослого и представительного мужчины с умелым зачесом на лысине.

Должность Казеннова была подернута дымкой таинственности. Ученым его нельзя было считать, потому что он был секретарь. Но секретарем его тоже нельзя было признать, потому что он был ученый. Понять же действительный смысл сочетания столь различных категорий никто не мог.

На всякий случай Казеннову оказывали почтение и ходили к нему согласовывать формулировки важных писем. На формулировки у Ивана Михайловича был особый дар. С легкой руки этого талантливого самородка все бумаги, направляемые институтом в вышестоящие инстанции, были совершенны и обтекаемы, как модели сверхзвуковых самолетов и убедительны, как произведения древних летописцев.

Казеннов решительно изжил из деловой переписки канцелярские штампы вроде трафаретного «в связи с отсутствием». Он заменил их изящными оборотами с глубоким философским подтекстом. Он писал, например: «имея в виду наличие отсутствия…» И далее по тексту, который в письмах не отличался большим разнообразием. Чаще всего институт просил у вышестоящих организаций отсрочки представления плановых работ, увеличения штата и расширения служебной площади.

Гениальность стиля ученого секретаря состояла в том, что начальство, ошарашенное «наличием отсутствия» не пробегало равнодушными глазами полученное письмо, а вчитывалось, чтобы понять смысл. Вчитавшись же, порой вдруг осознавало великую нужду подведомственного ему института. И более того, по своим скромным возможностям кидало в вечно разинутую научно-исследовательскую пасть две-три отсрочки по темам, полдесятка штатных единиц или метров двадцать служебной площади, освободившейся при очередной реорганизации органов управления.

— Промежуточная проверка выполнения плана, — объявил шеф, подошел к Инне Замараевой и прикрыл ее широкой спиной от глаз ученого секретаря. — Прошу, товарищи, подготовить текущие плановые работы. С кого начнем?

Вопрос был излишним. В двенадцатой комнате всякую проверку начинали с Розалии Строкиной.

Старший экономист была старательна, как первоклассник, работяща, как паровая мельница, и дисциплинированна, как прусский гренадер. Еще никто, ни единого раза не нашел у Строкиной отставания в графике выполнения работ, арифметической ошибки в итогах, нарушения рабочей программы или недостаточности собранного материала. На любом этапе работы все ведомости, графики, балансы, таблицы и диаграммы были у нее рассортированы по папкам, систематизированы по разделам, имели даты выполнения работ и перечни первичных материалов.

— Пожалуйста, товарищ Строкина, — сказал Жебелев.

Зардевшись, как коробка духов «Красная Москва», Розалия соскочила со стула и выложила перед ученым секретарем папки, таблицы, расчеты и диаграммы.

Пока Казеннов, раскрыв рабочую программу по теме, дотошно сверял промежуточные сроки выполнения работ и глубокомысленно прикидывал на вес содержимое папок, Инна Замараева, прикрытая спиной шефа, нырнула в стол и проворно нагребла по ящикам подходящую по размерам кучу бумаг. Те сводки и ведомости, которые пожелтели и обтрепались от многочисленных промежуточных проверок, она умело замаскировала более свежими бумагами и для убедительности взгромоздила рядом с ними папку с материалами смежника — проектного института, соисполнителя по плану работ. Наклейку с этой папки Инна Александровна предусмотрительно сколупнула еще неделю назад.

Когда на столе был наведен деловой антураж, Инна поправила прическу и расстегнула верхнюю пуговичку на кофточке-джерси. Так, чтобы угадывалась влекущая углубленная ложбинка, окаймленная прозрачностью нейлоновых кружев. Инна знала, что хорошая грудь всегда в моде, и умело использовала при промежуточных и прочих проверках этот простой, но надежный маневр.

Затем она поглядела на широкую спину Жебелева, прикрывающую ее от ученого секретаря. Поняла, что сделал это шеф не по доброте души. Она тоскливо подумала, что после проверки Жебелев опять снимет с нее стружку.

Стол, за которым восседал со своей картотекой старший научный сотрудник Восьмаков, промежуточная проверка обошла с такой же осторожностью, с какой обходят гюрзу, случайно выползшую на дорогу. Ученый секретарь знал, что дирекция института для собственного спокойствия вот уже три года не загружает Петра Петровича плановыми работами и он пребывает в свободном научном поиске, не отягощаемом проверками.

— Как видите, полный порядок, Иван Михайлович, — сказал Жебелев ученому секретарю и недобрым оком покосился на Инну Замараеву.

— Да, идете точно по графику, — с сожалением согласился Казеннов и поставил в своем блокноте «галочку».

В двенадцатой комнате переглянулись. «Галочки» в блокноте ученого секретаря не были серыми канцелярскими воробышками. Как весенние журавли, они ласково курлыкали о приближающейся премии. Кроме природного дара на формулировки, в руках Ивана Михайловича Казеннова была реальная власть. По данным его блокнота составлялся проект приказа о выдаче квартальных, годовых и индивидуальных премий. И визировался этот приказ также рукой товарища Казеннова. Не дымкой таинственности, а этой реальной прозой объяснялась та почтительность, с которой, наверное, во всех НИИ относятся ко всем ученым секретарям.

— Инна Александровна, — сказал Жебелев, покидая вместе с Казенновым двенадцатую комнату, — зайдите, пожалуйста, ко мне через час.

У старшего инженера Замараевой потускнели глаза, и пальцы бессмысленно погладили отчет смежников, который спас в разговоре с ученым секретарем, но не мог — увы! — спасти в разговоре с шефом.

Через час старший инженер Замараева поволокла на голгофу тяжкий крест легкомысленного отношения к служебным обязанностям.

Кабинет шефа величиной, обстановкой и недостаточным естественным освещением напоминал камеру испанской инквизиции. Это впечатление усугублялось еще и тем, что в углу спускался короб мусоропровода. С одиннадцати кооперативных этажей, возвышавшихся над научно-исследовательским институтом, в короб обильно сыпали отходы быстротекущей жизни, и в кабинете то и дело растекался обвальный грохот.

— Разрешите, Николай Павлович? — дрогнувшим голосом спросила Инна Александровна, приоткрывая дверь в кабинет.

— Прошу вас, — с мягкой улыбкой руководитель сектора экономической эффективности встал, как истый джентльмен, и предложил стул старшему инженеру Замараевой.