Свежая, умело подкрахмаленная рубашка приятно холодила тело. Застегивая пуговицы, Андрей подумал, что Нателла Липченко всегда будет заботиться, чтобы у мужа были свежие, накрахмаленные рубашки. Эта мысль вдруг позабавила его, хотя в ней не было ничего особенного и она не могла бросить и малую тень на женщину.

«Зануда ты и придира», — мысленно обругал себя Андрей и подумал, что сегодняшнее злопыхательство и подковырки объясняются не усталостью с дальней дороги, и не «особым мнением», которое он вкатал-таки в акт приемки, и не разговорами матери о женитьбе, и даже не перечеркнутым эскизом.

Просто встретился Готовцев с неопределенностью — самым тревожным и самым мучительным состоянием человеческой натуры. Накатывающиеся в командировке и после возвращения из Заборска мысли, казалось, свели Андрея с незримым, увертливым и умным противником. Но облик этого противника оставался для него расплывчатым и неясным, не имел ни очертаний, ни конкретного места и времени. И лишь сейчас, под освежающими струями воды к нему, как к пятикласснику, мучающемуся над задачей, в которой «не сходится ответ», пришло озарение: невидимый и увертливый противник сидит в нем самом. И имя у этого противника есть: сомнение. И облик у него тоже обозначится весьма конкретный, если Андрей Готовцев взглянет на себя в зеркало. А все вместе означало, что просто наступил момент, когда Андрей Готовцев должен принять то главное решение, с которым, он внутренне надеялся, не столкнет его жизнь. Но жизнь грубее и проще. И настает время, когда она безжалостно загоняет в угол. Тем и отличаются настоящие мужчины от неоперившихся еще юнцов, что они решают, а не плывут по течению в надежде прибиться к какому-нибудь берегу.

Да, он должен решать. Увертливость и оттяжка только усугубят трудности. Кошмарной будет та минута, когда привычный ход жизни, принципы, убеждения и порядочность придется разрывать на куски собственными руками, причиняя боль не только себе, но и людям, попадающим в орбиту твоего решения, а то и хуже — наживая среди них врагов и завистников.

Когда после защиты диссертации начальник главка Балихин предложил свежеиспеченному кандидату наук должность руководителя ОКБ, Андрей Алексеевич подумал прежде всего не о почете, не о служебной карьере, кабинете и солидной зарплате. Прежде всего ему пришло на ум, что новая должность даст право на свободу творчества, расширит возможности. Вот что было главное, другие должностные прелести его не волновали — не интересно.

По поводу «особого мнения» главный инженер ОКБ завтра наверняка изречет поучительную сентенцию. Вспомнит своего любимого барона Мюнхгаузена. Посоветует Андрею вгрызаться в проблему, но не так, как вгрызался голодный волк в лошадь, запряженную в карету знаменитого барона. Тот неразумный волк сделал это без всякой осмотрительности и в конце концов оказался в лошадиной упряжи и был принужден везти до места назначения сани с седоком.

…Хорошо, если сегодня кончат ремонт в комнате. Завтра можно будет наколоть на кульман новый ватман и по-иному начать кумекать над неподатливым узлом автоматической станочной линии.

Мамуля — героическая женщина. Про таких верно говорят, что они сто сот стоят. Провернуть такой ремонт! Колька, прохиндей, не удосужился даже помочь матери. Шлендрает, паразит, задрав хвост, и больше никаких забот. Мало, выходит, вставлял он в детстве ума младшему брату…

В ванную глухо донесся входной звонок. С привычным любопытством прикидывая, Кто заявился в дом, Андрей быстро натянул легкие домашние брюки и причесался перед запотевшим зеркалом.

Неожиданных визитеров оказалось двое. Явилась старая подружка матери, бывшая сборщица ламп, а ныне пенсионерка тетя Маша Труфанова, а с ней незнакомая длинноногая девица с челкой на крутом лбу и яркими, неумело подкрашенными губами. Глаза девицы скрывали такие длинные и густые ресницы, что Андрей невольно подумал о подделке, которые теперь мастерили так искусно, что мужчинам не просто было установить подлинность. Удивила Андрея и вольная поза незнакомой девицы. Усевшись на стул, она свободно откинулась на спинку и выставила словно напоказ красивые ноги с тонкими лодыжками и крепкими, как у балерины, икрами.

Коротко поздоровавшись, Андрей прошел на кухню, где матерью был приготовлен кофе. Налил в чашку ароматный напиток и с удовольствием сделал аппетитный глоток.

В полуоткрытую дверь доносился протяжный, окающий говорок тети Маши, излагавшей свои очередные горести, и виднелись красивые ноги ее спутницы.

— Не дают мне путевки, Катерина Ивановна. Говорят, что раз ты на пенсии, то с нашего учета снятая. Через собес, мол, хлопочи. И заявления в завкоме не приняли… Кто же мне в собесе путевку даст?

— С Кондратьевой разговаривала?

— С ней самой и толковала… Как работала, так нужна была, а теперь, выходит, от ворот поворот. Обидно ведь, что меня вроде как на помойку за ненадобностью выкинули… Сидит на нашу беду в завкоме эта змея корыстливая.

— Ладно, здесь-то чего руками размахалась? С Кондратьевой и говорить надо было по-кондратьевски. А ты небось так губами шлепала, что тебя и не разберешь… Ох, Машка, пропадешь ты в жизни со своим характером. Грохнула бы кулаком по столу…

— Не могу я так, Катерина… Знаешь, ведь, что не могу.

— Знаю. Потому и заявление твое буду пробивать, что знаю… И все же не уразумею твой характер. На войне ведь была санитаркой, заработала орден Красной Звезды, на заводе отбарабанила почти тридцать лет, а с Кондратьевой не можешь управиться.

— Так за себя ведь просить… А за себя мне вроде неловко.

— За других, значит, ловко… Понятно. Этой красавице тоже путевка требуется?

— Не, какая ей путевка. В ее-то годы… Тамара это. У меня живет, угол снимает. На парикмахера задумала учиться. Походила три месяца и разонравилось. К тебе вот привела. Взяла бы ты ее, Катерина, в свою бригаду.

— Да что у меня — биржа труда? И расценки у нас в бригаде сдельные.

— Я знаю, Екатерина Ивановна, — спокойно ответила неожиданная гостья. — Я буду работать… Если работа понравится.

«Резонное соображение», — подумал Андрей, услышав ответ незнакомой девицы.

— Конечно, работа — удовольствие, когда нравится. Но ты в институт небось по конкурсу не прошла?

— Я в институт и не поступала. Разве самое главное — поступить в институт?

Андрей удивился ответу девицы и подумал, что для него после окончания десятилетки самым главным было поступить в институт.

— Я хотела стать дамским парикмахером. А сейчас поняла, что у меня не хватает способностей.

— Какие же там способности требуются? Стриги да завивай — и все дела.

— Очень большие нужны способности, Екатерина Ивановна. Надо иметь художественное чутье. И вкус, конечно. Стричь и завивать каждый может научиться, но так же скучно работать. Без души… Я другое хочу…

«Чего же ты хочешь, пигалица?» — с внутренней усмешкой мысленно спросил Андрей, неожиданно заинтересовавшись разговором. Он даже передвинулся со стулом, чтобы в полуоткрытую дверь лучше была видна молодая гостья. Отхлебывая кофе, он рассматривал ее и не находил ничего особенного. Ладная фигурка, стройные ноги, чуть полуоткрытые пухлые губы, короткий нос. Такие по улицам разгуливают табунами. Ни одухотворенности, ни таинственного ореола, ни прочих признаков, выделяющих человеческую личность, у гостьи не примечалось.

И все-таки обыденность девичьего облика возбудила его любопытство. Может, это шло от ее голоса — напевного и мягкого.

— Ладно. Способности, конечно, нужны в каждой работе. А еще главней — старание… А что будешь делать, если тебе у нас не понравится?

— Я тогда уйду.

«Откровенный ответ, — подумал Андрей, — и правильный». Еще он подумал, что от такого ответа мать взъерепенится и выставит гостью за дверь.

— Да что ты говоришь, Тамара! — всполошилась тетя Маша. — Ишь как завернула! Да разве со старшими так разговаривают? Катерина Ивановна тебя в бригаду берет, а ты ей такое городишь.