Мюллер оказался неплохим спортсменом. Посадив поврежденный в бою самолет, он встал на лыжи и прошел на них почти сто километров, пока его не задержали.

Кто сбил подарок «самого» Геринга? В групповом бою установить это почти невозможно. Может быть, это был Сорокин, возможно кто-либо другой из его четверки. Во всяком случае, когда Мюллера доставили в штаб, туда вызвали командира звена старшего лейтенанта Сорокина, чтобы он посмотрел на пленного «короля».

Мюллер бросил беглый взгляд на молодого, прихрамывающего летчика и буркнул переводчику:

— Это не он. Меня сбил старый, опытный ас.

Потом он, немного подумав, добавил:

— Пусть расскажет, как шел бой!..

Сорокин движениями рук и пальцев наглядно воспроизвел все перипетии воздушного боя. Мюллер убедился в том, что сидевший напротив него летчик действительно участвовал в роковой для него схватке. А узнав, что у этого летчика нет ног, немец долго ругался, досадуя за свое поражение…

После этого Сорокин участвовал во многих воздушных схватках.

Двадцатого августа 1944 года, возвращаясь с очередного боевого задания и еще находясь в воздухе, он услышал по радио голос командира полка:

— Гвардии капитан Сорокин Захар Артемьевич! Поздравляю с присвоением вам высокого звания Героя Советского Союза.

Он тотчас же радировал традиционный ответ советских воинов:

— Служу Советскому Союзу!

…В конце войны Захар Артемьевич Сорокин был переведен на Черноморский флот. К Дню Победы на его боевом счету было восемнадцать сбитых вражеских самолетов. Двенадцать побед он одержал, летая без ног.

Несколько мирных лет он прослужил еще в военной авиации, теперь уже в «земной» должности штурмана наведения, потом демобилизовался.

В последние годы он живет в Москве, занимается литературным трудом — написал несколько книг о дважды Герое Советского Союза Борисе Сафонове, о друзьях-однополчанах, о своем боевом пути.

Об Алексее Маресьеве Захар Сорокин узнал только после окончания войны, когда прочел книгу писателя Бориса Полевого. Ему очень хотелось встретиться с Маресьевым, но долгое время это не удавалось: когда Сорокин приезжал в Москву, Маресьев находился в отлучке. Наконец, мне удалось их познакомить. Встретились два настоящих человека. Теперь они видятся очень часто на заседаниях Советского комитета ветеранов войны.

Алексей Маресьев, ответственный секретарь этого комитета, а Захар Сорокин — член комитета.

По Волге вихрем мчалась «Ракета». За зеркальными стеклами салона стремительно мелькали поля, деревни, перелески, глинистые яры. Кое-кто из любителей сильных ощущений вышел из салона и, вцепившись в поручни, стоял, подставив лицо навстречу штормовому ветру, рвавшему волосы и свистящему в ушах.

Иногда «Ракета», обгоняя медлительный караван барж, сворачивала с фарватера, ведь ей не страшны мелководье, перекаты, мели, она, можно сказать, парит над рекой.

…Вдруг «Ракета» остановилась. Выключили мотор п сразу стало очень тихо, только слышался надрывный плач младенца.

Авария произошла на полпути между Чебоксарами и

Илышкой. Навигация приближалась к концу, и на всегда оживленной водной дороге было мало судов. Как видно, «Ракета» засела надолго.

Капитан вышел к пассажирам объяснить создавшееся положение. В салоне, па руках у молодой женщины, истошно кричал завернутый в голубое одеяло ребенок.

— Что он надрывается? — спросил капитан.

— Голодный!

— Ну так покормите!

Смущаясь, молодая мать призналась, что у нее пет молока, а запастись им на дорогу она забыла.

Капитан опросил всех пассажиров. Ему предлагали самогон, домашний квас, вишневую наливку, боржом, но бутылки молока ни у кого не оказалось.

Он стоял на носу судна и гадал, где достать молока на середине широкой реки.

Вот прошлепал колесами по воде отживающий свой век пароходик, прошла самоходная баржа.

Кажется, есть! Навстречу медленно плывет небольшой плот, а на нем корова и двое мужчин.

Капитан крикнул в рупор:

— У вас нельзя достать немного молока?

— Чего-о-о? — послышался недоуменный ответ.

— Мо-ло-ка-а-а! Немного! Ребенку!

— Нет у нас. Корова больна. Везем ее к ветеринару…

Ребенок уже не плакал, а жалобно стонал.

«Ракета» медленно дрейфовала по течению.

Вдруг капитан заметил на крутом берегу стадо коров. Быстро раздевшись и схватив пустую бутылку, он бросился в холодную воду.

Минут через двадцать он плыл обратно, загребая одной рукой, а в другой держал бутылку с молоком…

Это был Михаил Петрович Девятаев.

Копечно, эту историю рассказал мне не он сам, а молодой матрос с «Ракеты» Леша, как видно, по-настоящему влюбленный в своего капитана.

…Когда я познакомился с Девятаевым, выяснилось, что он давно знает меня, так сказать, заочно.

— Я помню, как в тридцать четвертом году после спасения челюскинцев вы приплыли на специальном пароходе в Казань: Ляпидевский, Доронин, вы и человек десять челюскинцев. Я тогда учился в Казани в речном техникуме, в летную школу не удалось поступить. А как хотелось стать летчиком, как вы!.. Мечта осуществилась позднее, когда прозвучал по всей стране лозунг: «Комсомолец — на самолет!». Я стал истребителем. Только не очень долго пришлось летать на «ястребке»… Когда-нибудь расскажу…

В другой раз мы встретились в Горьком и решили пойти вместе посмотреть фильм «Судьба человека» по рассказу Шолохова.

Во время демонстрации картины Девятаев не произнес ни слова, а когда кончился сеанс, долго сидел задумавшись, потом попросил:

— Давайте посмотрим еще раз!

После просмотра молча мы пошли к пристани.

— Очень правильная картина! — сказал наконец мой спутник. — Правда, на самом деле было еще страшней! Видел я… И таких Соколовых встречал…

Почувствовав, что Михаилу Петровичу хочется поделиться воспоминаниями, я стал осторожно задавать вопросы.

— Я много, очень много видел, — тихо говорил он, медленно подбирая слова, что ему было совсем несвойственно. — Видел, как люди умирали под ногами эсэсовцев в грязных бараках. Видел, как голодные ползком подбирались к мусорным ящикам в надежде схватить горсть картофельных очисток, а гитлеровцы открывали по ним огонь с вышек. Видел, как травили людей собаками, вешали, расстреливали… И представьте себе, в аду, который не под силу описать даже Данте, с его великим талантом, я особенно полюбил жизнь и людей. Палачей на свете не так уж много. А люди вообще добры…

Некоторое время мы не разговаривали. Потом, не в силах, видно, молчать, он опять начал:

— Все началось у меня тринадцатого… Роковое это для меня число. Я родился тринадцатым ребенком в вечно голодной семье в глухом мордовском селе Торбеево… Тринадцатого июля сорок четвертого попал в плен. Я служил тогда в дивизии Покрышкина. В этот день наши летчики сбили двадцать самолетов врага, из них четыре лично уничтожил командир дивизии. Я тоже сбил «мессершмитт», но был ранен… Прыгнул с парашютом из горящего самолета и очнулся на дне глубокой воронки. Рядом со мной лежали еще трое летчиков. Не успел я спросить, где мы находимся, как увидел немецких автоматчиков, карауливших нас… Тринадцатого августа совершил свой первый неудачный побег из плена. Группа заключенных, в том числе и я, сделала подкоп под стеной, окружавшей лагерь Кляйнкенингсберг, выбралась наружу, но нас быстро нагнали сторожевые собаки…

— Закурим? — спросил я.

Михаил Петрович взял из предложенной мною измятой пачки папиросу. Она была надорвана и, казалось, как ни старайся, ее не расправишь.

— Бросьте эту! Возьмите другую!

Девятаев отрицательно качнул головой, бережно оторвал от мундштука папиросы крошечный лоскуток бумаги и заклеил трещину. Потом он, щелкнув зажигалкой, не спеша прикурил и, пыхнув раза два дымком, удовлетворенно улыбнулся:

— Разве можно бросать невыкуренную папиросу! Грех это непростительный… Помнится, как сигаретка чуть ли не жизнь мне спасла.