Все сошло благополучно.
Самолет едет поездом
Началась челюскинская эпопея. Штаб спасения и его председателя Валериана Владимировича Куйбышева буквально осаждали сотни телефонных звонков, писем, теле
грамм с различными, часто фантастическими способами вызволения челюскинцев. Так, один товарищ хотел спасти их канатами с кошками-крюками, при помощи которых людей зацепили бы и втянули со льдин в самолет. Другой проектировал особый конвейер — канат с корзинами, забирающими пассажиров на движущийся самолет. Третий придумал какие-то шары-прыгуны…
Все эти «изобретения» появились потому; что мало кто верил, что самолеты в тяжелых зимних условиях смогут сесть на неровный лед. И все-таки основная надежда возлагалась на самолеты.
Правительственную комиссию засыпали просьбами. Все хотели принять участие в спасательной экспедиции. Писали рабочие, студенты, служащие, журналисты, моряки, а особенно, конечно, летчики.
Я пошел к начальнику Трансавиации и рассказал ему, что самолет, на котором собираюсь лететь на Камчатку, мною переоборудован так, что я могу летать на нем в любых условиях.
Что вы хотите от меня? — спросил он.
— Я хочу просить вашего разрешения лететь не на Камчатку, а спасать челюскинцев.
Начальник поднялся из-за стола.
— Никуда вы не полетите. Сколько человек на льдине?
— Сто четыре, — ответил я.
— А когда прилетите вы, будет сто пять. Сломаете там машину, вас еще спасать придется. — И, немного подумав, добавил: — Полетите на Сахалин и обратно с почтой. К двадцать пятому февраля представите мне календарный план на утверждение. Все!
На другой день вызывает меня заместитель начальника Трансавиации и говорит:
— Полет на Сахалин отставить!
— Как? — удивился я.
— Полетите на Каспийское море спасать тюленьих бойцов, их отнесло в открытое море на оторванной льдине.
— Слушаюсь! Будет выполнено!
Товарищи из редакции «Правды» посоветовали мне написать письмо Куйбышеву, а товарищ Мехлис взялся его передать.
В два часа ночи звонят из Кремля.
— Товарищ Водопьянов? — услышал я голос в трубке. — К десяти часам товарищ Куйбышев просит вас явиться к нему в Кремль.
— Утром вылетаю на Каспийское море спасать людей, — ответил я.
— Туда поедут другие летчики, не опоздайте в Кремль!
Когда я вошел в кабинет, навстречу мне поднялся высокий человек в темно-синей гнмнастерке, подпоясанной узким кавказским рением, на ногах белые фетровые сапоги. Его вьющиеся волосы были зачесаны назад над высоким лбом.
— Самолет ваш готов к полету?
— Я должен был сегодня утром вылететь на Каспийское море, но…
— Понятно…
Валериан Владимирович пригласил меня к географической карте:
— Покажите, каким маршрутом думаете лететь в ледовый лагерь?
— От Москвы, — волнуясь, ответил я, — до Николаевска-на-Амуре я буду идти по существующей трассе. От Николаевска я полечу в Охотск, бухта Ногаева, Гижига, Анадырь, а дальше — через Анадырский хребет, Ванкарем и — на льдину.
Куйбышев попросил меня зайти на следующий день.
Сутки мне показались вечностью — что я только не передумал. Лететь от Москвы до Чукотки? Да еще зимой? Наверняка откажет комиссия, безусловно, откажет. И это проклятое правое крыло!
Я догадывался, что мой П-5 будет осматривать комиссия.
Рано утром помчался на аэродром. Действительно, вскоре появились члены комиссии. В ангаре, где стояла машина, было не очень светло, и я заслонил спиной злополучное место на правом крыле. Его не заметили.
И вот я снова в Кремле.
— Полет комиссия разрешила, — коротко сказал мне Куйбышев, но не из Москвы, а из Хабаровска. А сейчас разбирайте самолет, погрузите его на платформу, ее прицепят к курьерскому, — и… счастливо!
— Что же получается? Я — летчик, и буду трястись в хвосте у поезда!
— А вы посчитайте, от Москвы до Хабаровска поезд идет девять суток, а сколько участков надо пролететь?
— Десять, — ответил я.
— Это значит, лететь вы будете десять суток. Что же выгоднее?
— Я хотел днем и ночью лететь.
— Спасибо! Вы в прошлом году летели ночью, а долетели только до Байкала, а нужно, чтобы вы до Чукотского моря дошли.
И на прощание Валериан Владимирович добавил:
— Летите спокойно, не торопитесь, помните, что люди ждут, чтобы их спасли летчики.
В Хабаровске я присоединился к летчикам Доронину и Галышеву.
Семнадцатого марта в десять часов утра три самолета вылетели на Чукотку.
Пробиваясь через пургу и циклоны, выжидая погоду на базах, одиннадцатого апреля мы с Дорониным долетели до Ванкарема. У Галышева испортился мотор, и он отстал в Анадыре.
На челюскинской льдине к тому времени побывали Ляпидевский и Слепнев, прилетевший сюда со стороны Америки, куда он был командирован вместе с Леваневским, а также Каманин и Молоков. Они уже успели перевезти на Большую землю большинство челюскинцев.
Эвакуация пленников льдов завершалась.
Двенадцатого я тоже вылетел в лагерь. Курс пятьдесят градусов. На горизонте я должен увидеть черный дым от костра — это и есть льдина челюскинцев.
Более пяти тысяч километров пролетел я от Хабаровска до Ванкарема, но так не волновался, как на этих ста пятидесяти километрах. До боли в глазах я смотрел на горизонт, стараясь увидеть черный дым костра.
Погода была ясная, мороз тридцать градусов, горизонт чист. И наконец, через сорок минут полета справа от курса я увидел черный дым. Наконец-то долетел! Я вспомнил слова товарища Куйбышева: «Лети спокойно, не торопись, на льдине ждут тебя люди».
Я сделал круг над лагерем. Среди ледяных нагромождений приютились закопченные палатки. Вблизи палаток — наскоро сколоченный барак. На мачте — красный флаг, четко выделяющийся на снежном фоне.
В стороне — посадочная площадка, границы которой сама природа резко обозначила торосами. Она была похожа на вытянутый треугольник.
В тот день я сделал два рейса и вывез со льдины семерых челюскинцев.
Начало биографии
…В эту ночь никто не спал. Завтра — тринадцатое число — «невезучее», как в это многие верят. К тому же к концу дня стала портиться погода.
Люди то и дело выходили и прислушивались, не начинает ли завывать ветер. Они с опаской посматривали на небо. Сквозь туманную дымку еще просвечивали зеленоватые звезды. Стоял крепкий мороз.
Челюскинцы, доставленные па материк, тревожились за судьбу своих шестерых товарищей, еще находившихся па льдине. Они знали, что те тоже но спят, пристально вглядываются в черную даль, привычным слухом ловят каждый шорох, каждый скрип льда, каждый вздох неспокойной арктической ночи. Вероятно, они собрались все вместе в штабной палатке, из которой радист поддерживает связь с миром. Здесь светит коптилка — единственный огонек на сотни километров мрачной ледяной пустыни. Шестеро ждут не дождутся рассвета. Не затмит ли его пурга? Смогут ли подняться в воздух самолеты? Не помешает ли им циклон, готовый вот-вот нагрянуть в этот район Ледовитого океана. Вдруг начнется торошение и станет ломать ледяное поле лагеря. Трещина может разрезать «аэродром». Был тут большой, дружный, работящий коллектив, и тому приходилось туго, когда наступало сильное сжатие льдов. А теперь только шесть человек! Что они смогут сделать в неравной борьбе с разбушевавшейся стихией! Если попортит взлетно-посадочную полосу, они но в силах будут построить новую. Что с ними будет? Тогда ведь самолеты на льдину не посадишь.
Думы о погоде властно отгоняют сон от людей п на плавучей льдине, и на твердой земле в Ванкареме. Этот крошечный чукотский поселок волей судьбы стал одним из самых известных мест в мире. Население его удесятерилось в эти апрельские дни. Челюскинцы нашли времен шли приют в специально поставленных для них ярангах. Летчиков поместили в единственный здесь дом-факторию. В маленькое помещение мы набились как сельди в бочку.
