Спрашивают все время: «Вы едите? Вы едите?», а про питье ни слова.

Ну, что за идиоты! Что вообще за бред? Человек тут, можно сказать, засыхает заживо, от жажды умирает, а этого даже никто не замечает.

Что за блядство! Вероятно, такие подвиги вообще выше их понимания.

Это я, похоже, переборщил. Это уже Александр Матросов какой-то! И обычной голодовки было бы вполне достаточно. Разницы все равно никакой.

Ну что, пить, что ль, начать? («Не дай себе засохнуть!») Прямо сейчас! А то ведь и действительно… Обезвоживание, там, и т. п. «Не время пить!» — вдруг неожиданно в глубине моего сознания угрюмо каркает Гамлет. «Бессмысленно упрямы вы, милорд / Судите здраво», — тут же возражаю ему я. Да и вообще:

Это еще брат Лоренцо говорил. Так что будем «судить здраво». Я встаю, наливаю из-под крана кружку холодной воды и залпом ее выпиваю.

Ну, и что? Что в мире изменилось от моего грехопадения? Он, как ни странно, так и не перевернулся.

Пустой день. Скучный. В дверь теперь не стучат, так что сплю все время. Лежу и сплю. Охранники вот только докучают. Поминутно в глазок разглядывают. («Что это вы все время вьетесь вокруг меня, точно хотите загнать меня в какие-то сети?») Ждут, наверное, не учиню ли я им еще какой-нибудь новой пакости. А в остальном — скука.

Тоска и скука. Скука и тоска. В общем, полный штиль. Где, блядь, адвокат?

Все по-прежнему. В дверь не стучат, но зато в глазок теперь заглядывают постоянно. О моем здоровье, наверное, беспокоятся.

«Переживают, что съели Кука!» (Блядь, да я и сам бы его сейчас съел!

Или даже двух. Нет, лучше трех!) Вообще, «мои слуги стали слишком хорошо смотреть за мной в последнее время».

После обеда хаос и фантасмагория (зеленые человечки) снова вдруг вторгаются в мою жизнь. Напоминают, наверное, о себе. Чтоб не расслаблялся. Грани реальности на мгновение тускнеют.

Кормушка открывается и мне протягивают какую-то бумагу.

«Распишитесь, что ознакомлены». — «Что это?» — «Ознакомьтесь и распишитесь». — Читаю. «Объявить выговор за нарушение режима».

Подпись того же самого начальника, что разрешил мне его не соблюдать.

— Какое «нарушение»!? Мне же разрешили!?

— Я ничего не знаю.

Я еще раз перечитываю. Что за чушь? Я где: в тюрьме или в театре абсурда? Может, все это просто декорации, которые провалятся сию же секунду в тартарары, и я вдруг окажусь, скажем, где-нибудь в Венеции, на карнавале, среди масок и кривых зеркал? А охранник с хохотом сбросит свою картонную маску и неожиданно превратится из вертухая спецСИЗО N 1 в какого-нибудь, блядь, гондольера? (Гондон он, а не гондольер! Гондонльер.)

— Я не буду расписываться.

— Это Ваше право.

Ну, и ну! Выговор! А потом что? Может, после третьего меня отсюда выгонят? Домой отправят? Или они просто-напросто вознамерились свести меня с ума? Что происходит? И где все-таки этот блядский адвокат?!

Хоть что-то сдвинулось. После обеда заявился, наконец, адвокат.

Оказывается, следователи «забыли» выдать ему какой-то пропуск, и все это время он просто не мог сюда попасть. (Да! «Забыли»!) В довершение ко всему, главный следователь (руководитель следственной группы) заболел, но, впрочем, обещал на следующий день выздороветь и придти сюда во вторник. Тогда с ним и можно будет о моем переводе на Матроску поговорить. Этот вопрос, вроде бы, в компетенции следствия.

(Э-хе-хе… Значит, до вторника… И вообще, что за хуйня! Он там, видите ли, болеет, а я тут с голоду из-за него помирай!)

Я бегло пересказываю адвокату все случившиеся со мной за это время события.

— Как?! Так Вы сейчас голодаете?! — в ужасе переспрашивает он.

— Да.

— Но мы же с Вами договорились, что до моего прихода Вы ничего предпринимать не будете!

(А-а!.. «Договорились»…)

— Ладно, не важно, — обрываю я тему. — Что есть, то есть. Теперь вот что. Перепишите сейчас мою жалобу, которую я отправлял начальнику СИЗО (просто передать жалобу адвокату я не могу — это запрещено) и выясните до вторника адреса и телефоны всех СМИ. Всех, которые сможете найти. Газеты, радио, телевидение — все. Если во вторник мы не договоримся, будем делать заявление в прессу. Что, мол, полное беззаконие. Дело незаконно выделили (про паспорт), в спецСИЗО перевели, где все подслушивается. Произвол, короче. И объявите заодно, что у меня голодовка сейчас идет. Какой там будет день? Двенадцатый? Ну, значит, двенадцатый. Что идет уже двенадцатый день голодовки.

— А если следователь во вторник не выздоровеет?

— Значит, будем ждать, пока выздоровеет.

— И Вы все это время будете голодать?!

— Да.

— Вы что, с ума сошли?

— Ну, в общем, будем пока именно так действовать. А там посмотрим. Вы пока все бумаги подготовьте и адреса газет выясните.

На этом мы и прощаемся. Адвокат отправляется домой (чай, наверное, пить! с пряниками или с баранками), а я — в свой опостылевший никелированно-кафельный гроб. (Голодать как минимум до вторника. Воды хоть с горя выпить! Где тут кружка?)

Ладно, хуй с ним. Даст Бог, доживем до понедельника. То бишь до вторника. А там видно будет. Надо подождать.

Надо подождать

Искушение святого Антония (или Франциска? Нет, кажется, все-таки Антония).

Во времени я уже научился здесь примерно ориентироваться. Три, нет четыре раза в день мне стучат: «завтрак… прогулка… обед… ужин» (все мимо!); и два раза заходят: утренняя и вечерняя проверка.

По этим событиям и сужу. Как по вешкам в болоте.

Часов в двенадцать дверь камеры (гроба!) вдруг открывается. С недоумением привстаю на шконке. Что это еще такое? Да еще в субботу.

Никого, пардон, не жду. Заходит сам господин начальник тюрьмы.

(О-о-о!..)

— Здравствуйте!

— Здравствуйте.

— Вы голодаете?

— Голодаю.

— А зачем?

— Ну, так надо.

— Зря Вы это. Я хотел бы Вам кое-что пояснить…

… От того, что Вы голодаете, ничего не изменится…

… И вообще, кончайте Вы все это! Прекращайте Вы свою голодовку… Пойдете сейчас в камеру, там хорошо, люди кругом…

… Я же Вам искренно, Сергей Пантелеевич, добра желаю…

— … Просто от чистого сердца!..