В итоге, так за нами и не пришли. Когда я наспех дописываю эти строчки (надо же и поспать хоть немного!), на улице уже светает.
Посмотрим, что будет завтра. Точнее, уже сегодня. Проверка — через несколько часов.
14 мая, среда
Утром, сразу после проверки опять заявился кум. Сначала дернул Костю с Витей (обоим рявкнул: «С вещами!»), потом очередь дошла и до меня.
— Твой холодильник?
— Мой.
— А почему в карточке не записан?
— Не знаю.
— А документы какие-нибудь на него есть?
— Есть.
Документы у меня, кстати, действительно есть. Я все-таки имел благоразумие их сохранить. Хотя, вроде бы, и незачем было.
Холодильник же в карточке на меня должны были записать!
— Заносите холодильник в камеру!
Мы с Витей подхватываем с двух сторон холодильник и осторожно заносим его в камеру. Дверь захлопывается.
Итак, все ясно. Витю с Костей от нас переводят, остальные, судя по всему, пока остаются. Я, по крайней мере, уж точно — иначе зачем было мой холодильник в камеру возвращать? Конечно, на логику и здравый смысл в тюрьме надежда плохая, но все-таки… Короче, за себя мне можно пока не волноваться.
Что ж, все правильно! Не этому мальчишке-куму решать, где мне находиться. Я не в его власти! Это над остальными он может сколько угодно куражиться. Я же для него неприкасаемый. Меченый! Для него и для всех, блядь, здешних начальничков. Руки у них коротки! Я до сих пор удивляюсь, как это они и в карцер-то тогда осмелились меня посадить? А вдруг бы меня там, к примеру, крысы съели?.. Или злые соседи обидели?.. Правильно на днях заметил Витя: «Бардачина — она везде!»
Зато вот Косте с Витей, для которых кум — царь и бог и которых он может по своему усмотрению казнить и миловать — вот им действительно можно только посочувствовать! Точнее, посочувствовать можно одному Вите. Применительно же к Косте это слово не совсем уместно. Более того, оно в данном случае звучит кощунственно! Ну, можно ли, скажите, «посочувствовать» человеку, отправляющемуся прямиком в ад?!
В преисподнюю! В геенну огненную! В кошмар мордовских лагерей особого режима! Сроком на девять с половиной лет.
И все это только за то, что у нас нашли телефон?! Так сказать, в отместку?..
«Время, нами переживаемое, столь бесполезно-жестоко, что потомки с трудом поверят существованию такой человеческой расы, которая могла оное переносить!» Эти чеканно-бронзовые тацитовские строки написаны две тысячи лет тому назад. А что, спрашивается, с тех пор изменилось?
«В баню идем?» Вася и Цыган прощаются с Костей и Витей… уходят.
Я остаюсь. (Да какая тут, на хуй, баня! Надо хоть ребят проводить!)
Вася, уходя, наставительно замечает: «Война — войной, а баня — баней!»
«Такой-то!» Это уже пришли за Витей. Наскоро обнимаемся. «Ну все, Пантелеич! Если я здесь останусь, я тебе отпишу! Пока!» — «Пока!»
Витю уводят. Все! («Уходят, уходят, уходят друзья…»)
Мы остаемся вдвоем с Костей. Он торопливо дает мне последние советы: «С дорогами мы с Витьком все решили. Соседи в курсе, что у вас на решке стоять некому, так что пока все будут через верх гнать.
А там и Андрей приедет. Да и подселят вам наверняка кого-нибудь! С дядей Васей нашим — поаккуратнее. Я отписывал в хату, где он до этого сидел. Мутный, говорят, какой-то человек, неправды много говорит. С Андреем тоже повнимательней. Он наверняка на мусоров работает. Цыгана можешь не опасаться. Глупый он».
Я слушаю вполуха, киваю, поддакиваю, а сам все думаю: «Неужели, правда на этап? Может, все-таки обойдется? Пронесет? Может, просто в другую хату?..»
«Такой-то!» Время!! Костя выходит. Я помогаю ему вынести вещи. В коридоре обнимаемся. Конвоир торопит, так что прощание получается скомканным и совсем коротким.
— Ну все, Кость! Удачи!
— Удачи! Если останусь на тюрьме — отпишу. Или через Мишаню сообщу!
(Мишаня — это друг Кости из соседней хаты. Спортсмен в прошлом.
Бывший биатлонист. А ныне особист-полосатик, как и сам Костя. Еще один потенциальный кандидат в Мордовию. «А сколько ему светит?» — «Ой! Да у него там много всего!») Костю уводят.
«Легче гусиного пуха
Улетает жизнь!..»
Я остаюсь один.
Вскоре возвращаются из бани Вася с Цыганом. (Что-то быстро.) Вася возбужденно рассказывает: «Даже помыться не дали толком! Только я намылился, он воду отключил и заходит туда, прямо в баню со своим этим молотком. Которым он утром по решке дубасит. Ну, думаю, сейчас как въебет прямо по голому телу! А знаешь, как к голому телу дубинка прилипает?! К мокрому. На хуй мне надо! Провоцировать!.. Я тазик с бельем схватил, полотенцем быстренько обмотался — так намыленный и пошел. Прихожу сюда, а тут в коридоре женщина-ларечница стоит!
Бляндинка эта. А я с голым задом! Какой же вы, говорит, свежий!»
Вася идет к умывальнику и начинает плескаться.
Неожиданно с решки слышится протяжный крик:
— Три-четыре!.. Три! — четыре!
Это нам, что ли?
— Три!! — четыре!!
Точно, нам! Ну, и что делать?
— Ответь, — советует Цыган.
Я залезаю на решку и кричу:
— Да-а!..
— Серег, это Виктор! Я сверху в хате два-пять-четыре, прямо над тобой!
— Понял, Вить!
— Ну, все! Вечером свяжемся!
Так! Я слегка веселею. По крайней мере, хоть с Витей все в порядке. Он теперь в камере 254, прямо над нами. Вместе с подельником Андрея, кстати сказать. Чудеса, да и только! Может, тогда уж и Косте заодно повезет?! Если сегодня у нас день удач?!..
Ладно, вечером узнаем.
— Ну, что? Давайте, что ли, чайку попьем?
— Давай, а то без ребят как-то скучно стало, — с готовностью соглашается Цыган.
По самому Цыгану, впрочем, как и по Васе, ну никак не скажешь, что им «скучно». Скорее уж наоборот! С уходом Кости и Вити они как будто даже повеселели и посвежели! Цыган, так тот вообще прямо ожил!
Таким бодрым и разговорчивым я его давно уже не видел. Вася тоже выглядит как-то… необычно. Более солидно, что ли?.. Умнее…
Рассудительней… Как будто это и не он вовсе съел на днях костин суп!
Неожиданно для меня Вася вдруг совершенно спокойно заявляет:
— Если сейчас к нам кого-то нового подселят, надо, чтобы кто-то один с ним разговаривал. А то начнем все вместе галдеть… Я предлагаю, чтобы только Сергей с ним говорил.
— Конечно! Сергей у нас в хате теперь будет смотрящим, — сразу же поддерживает его Цыган.
— Да какой из меня смотрящий?! Я же не знаю ничего! Пусть лучше Цыган разговаривает. Он уже год сидит. Хоть знает все.
— Нет, Сергей! Именно ты должен разговаривать. И никто другой. А мы в случае чего тебя поддержим, — твердо заявляет наш новообретенный Вас… илий Борисович.
— Да, Сергей! Это именно ты должен делать! — немедленно подтверждает и Цыган.
Я слушаю все это и не верю своим ушам. Я — смотрящий! Этого еще не хватало! Господи! Да что вообще происходит?! Их обоих словно подменили. Совершенно другие люди. Вася, по-моему, даже есть перестал. Так, кажется с утра за стол и не садился. А Цыган?! Да он же спал до этого непробудно все время! А сейчас чуть ли не пляшет.
Тараторит без умолку, козлом каким-то горным по камере скачет, слова, блядь, сказать не дает! Что происходит? Мир, что ли, перевернулся?!
Вечером, за чаем Цыган по-прежнему говорит и говорит практически без перерыва. Рассказывает про свою артистическую жизнь, про нравы в кино и шоу-бизнесе. Довольно интересно, кстати, рассказывает.
— Люди искусства — все испорченные. Все им, дескать, можно!
Сейчас все в пизду и в деньги вернулось. Хочешь петь — давай трахать! Чтобы в фильме, к примеру, сняться, надо обязательно через режиссера, оператора и директора пройти. А со всеми этими новыми молоденькими звездочками вообще все просто! Как она на эстраду попала? Если не было денег — значит пиздой зарабатывала!
