— Проходите, пожалуйста, к столу и выкладывайте из сумок все вещи.

— Слышь, старшой? А где это я? Что это такое?

— Специальный следственный изолятор N 1 при Главном Управлении исполнения наказаний Российской Федерации, — предельно вежливо и корректно отвечает мне охранник.

(«Чем вежливей персонал — тем ближе к смерти», — некстати вспоминается мне строчка из дневника какого-то хрущевско-брежневского диссидента. По-моему, Лидии Гинзбург.)

— Так, — продолжает между тем охранник, — вещи мы у Вас сейчас заберем и отнесем на склад. Вам разрешено оставить при себе только два комплекта белья, две рубашки и тапочки. Если Вам что-то потребуется, пишете заявление и отдаете на утренней проверке. Ну, сокамерники Вам все объяснят.

Час от часу не легче! Это еще что за новости? Заявления какие-то им писать! Чтобы лишние трусы получить. Что за бред! Охранник тем временем начинает изучать мои бумаги.

— Эй-эй! Что это вы делаете! Это мои личные записи. По уголовному делу. Вы не имеете права их читать!

Охранник спокойно откладывает записи в сторону.

— С ними ознакомятся, и если там ничего нет — Вам их вернут.

— Что значит: ознакомятся? Может, там план всей моей защиты? А вы его следователю покажете! У нас же гарантируется конфиденциальность защиты!

— Повторяю: с ними ознакомятся и, если ничего не обнаружат, Вам все вернут. А никакому следователю мы ничего показывать не будем.

Вот твари! «Не будем»! Как же, «не будем»… Вы вот все на Земле живете, а мы, в своем долбаном спецу N 1, на Луне. Строго следуя букве закона. И вообще мы из другого теста. Да они меня что, за идиота считают?

Обыск заканчивается. Охранник с лязгом и грохотом открывает какую-то дверь. «Проходите!» Захожу. Сборка. Точнее, это должна быть сборка. Поскольку от реальной, грязной, прокуренной и заплеванной матросско-бутырской сборки этот щегольской одноместный номер отличается, как земля от неба. Туалет, кровать (даже шконкой-то это сверкающее никелированное ложе назвать язык не поворачивается!) и фаянсовый умывальник. Кафельный пол. Все новенькое, чистенькое и свежевыкрашенное. Чистота кругом абсолютная. Сажусь на… шконарь (да пошли они! со своими, блядь, кроватями!).

Через пару минут дверь снова открывается. «Выходите!» Выхожу.

«Вперед!» Заводят в пенал… Ах, что это за пенал! Ладно, впрочем.

Все эти фаянсово-кафельные чудеса меня начинают уже потихоньку утомлять. Долго здесь, интересно, сидеть придется? Хорошие у вас, конечно, пеналы, слов нет, но пора бы уже все это и заканчивать.

Поздно уже, наверное. Да и денек у меня сегодня выдался… В общем, в камеру бы! Да побыстрее, желательно.

Дверь пенала распахивается. «Выходим!» Выходим. «Вперед!» Вперед, так вперед. «Лицом к стене!» Пидорасы! «Поднимаемся по лестнице!»

Поднимаемся. На шестой, между прочим, этаж. Я с кучей сумок и матрасом под мышкой (выдали на складе), матрас все время выскальзывает. Этот блядский охранник, разумеется, и не думает помочь. Гондон! Все они такие. Что в серой форме, что в зеленой. Там лягушки были, а здесь жабы.

Наконец, поднимаемся. Массивная, свежевыкрашенная коричневая стальная дверь с целой россыпью каких-то мерцающих и мигающих лампочек и кнопочек. В общем, блядь, чудеса техники. Охранник что-то там колдует над пультом и дверь медленно открывается. «Входящие, оставьте упованья!»

Входим. Коридор!.. Ладно, впрочем. Надоело. Где камера? Охранник подводит меня к какой-то камере. Камера 602. «Лицом к стене!»

Ладно-ладно! Заебал уже, командир, блядь, хуев. Начальник, блядь!

«Заходите!»

Вхожу в камеру. Н-да!.. Это вам не Бутырка-Матроска! Чистота, простор, зеркала (да-да!), горячая вода. Вокруг дольняка… пардон! туалета! — нормальные душевые занавески. (Господи! А мы-то на Матроске веревки у баландеров покупали и простыни на них вешали.)

Холодильник. В углу на специальной подставке мягко мерцает цветной телевизор (а вот этого бы, впрочем, и не надо!) А это что?! На полу аккуратными стопками лежат давно уже не виданные мною овощи и фрукты. Гроздь бананов, персики, кочаны свежей капусты. Ну и ну!..

Может, меня все-таки по ошибке в санаторий привезли? Для каких-нибудь, скажем, высокопоставленных чиновников? (И сейчас немедленно назад увезут!! Впрочем, я готов и сам туда пешком идти.

Вместе с матрасом под мышкой и со всеми вещами. Или даже ползти! Вот только банан один сейчас съем и поползу. Или лучше кочан капусты!)

В камере четыре человека.

— Здравствуйте!

— Привет.

Представляемся. (Я сразу же все забываю.)

— Куда мне вещи складывать?

— А вот, под шконку. Тут как раз пустое место есть.

— А мне куда устраиваться?

— Да вот сюда давай.

Мне указывают мою шконку (слава Богу, наверху). Я расстилаю на шконку матрас, постилаю простыни, кладу одеяло. Начинаю рассовывать свои пакеты.

— Да у вас тут рай прямо! Бананы, я смотрю. Я уж их, почитай, полгода не видел.

— Вот и отъешься. Ты бери, не стесняйся.

В этот момент свет гаснет. Остается гореть только довольно тусклая лампочка над дверью.

— А это что?

— Отбой.

Так, отбой. Ясненько. Настроение мрачнейшее. Хуже некуда. Не нравится мне все это… Ох, не нравится… чует мое сердце…

— Слушайте, ребята, я тут замотался сегодня со всеми этими переездами. Я, пожалуй, спать лягу. Ладно?

— Да ложись, конечно. Чего спрашиваешь? Да ты хоть поешь! Вот фруктов возьми.

— Да не хочется.

Я раздеваюсь и лезу на свою шконку. Настроение, повторяю, наимрачнейшее. Пиздец, а не настроение! Похоже, все мои самые худшие опасения полностью подтвердились. Гроб! Вот куда я попал. Чистый, комфортабельный гроб. Со всеми удобствами. С бананами и капустой.

Да-а… «Я впереди добра не чаю…» Но, похоже, «Тот, кто направляет мой корабль, / Уж поднял парус…» А-а!.. Плевать!

«Бей в барабан»! Под это гейневское напутствие я в конце концов и засыпаю.

Утром проснулся раньше всех. Шконка у окна, очень удобно.

(Странно, что ее до меня никто не занял. По-моему, лучшая шконка в камере.) Слышно, как птички поют, собаки на улице лают, да и вообще все к воле поближе! Правда, смотреть, вот в это, с позволения сказать, окно довольно затруднительно. Поскольку три четверти его составляют непрозрачные стеклоблоки (как на окнах в банях и общественных туалетах). Остальная же жалкая четвертушка закрыта тремя решетками: сплошная мелкая, во все окно, изнутри, со стороны камеры; обычная крупная посередине и опять же мелкая снаружи, со стороны улицы. Те же реснички, короче. Запрещенные, кстати, нашим гуманным законом.

Лежу, думаю. Настроение, блядь, с утра опять препаршивое. Записи просматривают, режим: подъем-отбой, реснички эти… Да, похоже, на этот раз действительно «замуровали, демоны». Ладно, посмотрим, что там у них за кабинеты для встреч с адвокатами. Неужто и впрямь с телекамерами?!

Камера, между тем, потихоньку просыпается. Кто-то встает и начинает делать зарядку. Потом идет к умывальнику и долго там плещется и фыркает. Под это убаюкивающее фырканье я незаметно для себя опять начинаю потихоньку дремать.

«Вставай, проверка!» Кто-то настойчиво трясет меня за плечо.

Полусонный, второпях кое-как соскакиваю вниз. Остальные уже стоят около своих шконок. Дверь открывается, заходят человек шесть охранников. Впереди офицер, по-моему даже майор. (На Матроске были обычные прапора.) Заходят, молча стоят и смотрят на меня. «Рубашку одень!» — торопливо шепчет мне сосед. (Я, пардон, неглиже. В одних, извиняюсь, трусах.) Лезу под противоположную шконку, роюсь там в своих пакетах и достаю первую попавшуюся рубашку. (Как потом, блядь, оказалось — грязную!) Торопливо натягиваю ее на себя и снова возвращаюсь на место. «Хорошо», — величаво произносит господин майор и вместе со своей свитой неспешно покидает камеру. Все опять тотчас же укладываются спать. Интересные здесь у них порядочки! Стоять надо почему-то в рубашке, но зато в коридор не выводят. Впрочем, неважно.