Теперь они берут Эгона в клещи. Флинч едет в переднем вагоне и наблюдает за дверями, а Фуллер — в заднем и с помощью слухового устройства, каким обычно пользуются глухие, прослушивает магнитофонную запись. Эгон кого-то спрашивает, остается ли в силе их уговор. Фуллер, разумеется, догадывается, кто этот кто-то. И вопросы Эгона этот кто-то, по всей вероятности, понимает правильно. В словах Эгона сквозит страх: «Я никак не сбуду товар с рук. Что-то здесь не так — я это чувствую. А если что-то не так, я не могу прийти. Я же всегда говорил, что чувствую опасность желудком. Фрейлейн тоже что-то по мне заметила и вообще не хотела отпускать. — Нет, с фрейлейн все в порядке. Спасибо, но я туда не приду. Что-то вокруг меня не то, я это чувствую. — Хорошо. Где тогда? Сделаю. Где?» В этот момент в запись врывается грохот прибывающего поезда, и Фуллер слышит только, как дребезжат стенки телефонной будки. «Старый носорог не так-то глуп, хотя у него маленькая голова, — думает Фуллер. — Идет себе дальше и заметает следы».

На пересадочной станции они едут вслед за Эгоном по переполненному пассажирами эскалатору, все время держа его в клещах. Эгон трижды спускается и поднимается, но это ему не помогает. Флинч, который идет позади него, одной рукой навинчивает глушитель на ствол пистолета, лежащего в глубоком кармане пальто. Фуллер решает немного отпустить поводок. Один раз, когда Эгон спускается по эскалатору, он поднимается ему навстречу. Он хочет заглянуть в глаза старика. Внизу, в конце платформы, где воняющий сгоревшими электродами и отработанной тормозной жидкостью воздух приносит из туннеля немного тепла, городские бродяги и бездомные дети устроили ночлежку. К ним присоединяется пара одичавших собак, которые роются в поисках отбросов среди пустых бутылок, целлофановых пакетов и старых газет. Какой-то старик бормочет во сне. Двое кудрявых подростков с блестящими глазами — ну прямо как Иисус Христос со своим братом-близнецом — сидят рядышком в большом кейфе. Поджав под себя ноги, они беспрестанно раскачиваются.

К этому скоплению человеческих отбросов и направляется Эгон Франке, близоруко щурясь и осторожно ступая своими страдающими плоскостопием ногами, будто под ним борцовские маты.

Все происходит в считанные секунды. Из-за кучи мусора поднимается человек в сером в елочку костюме, который явно не из этого окружения, и в тот же миг Эгон кричит что есть мочи:

— Бегите, доктор! Они уже здесь.

Дежурный по станции через дребезжащий громкоговоритель отдает команду. Человек в сером перепрыгивает через обитателей ночлежки, добегает до двери головного вагона и повисает на ручках — они не поддаются. Поезд трогается. А Фуллер и Флинч тут как тут. Но прежде чем они успевают схватить человека в сером, между ними и вагоном протискивается массивная фигура борца. Фуллер и Флинч виснут у него на руках, однако ему удается сломать запирающееся устройство и открыть двери. Человек, из-за которого они борются, успевает прыгнуть внутрь вагона. А ноги Эгона ловят пустоту. Он скорее летит, чем бежит. Фуллеру и Флинчу не удается протиснуться мимо него в вагон. Фуллер сразу отстает, а Флинч пробегает еще несколько шагов рядом с Эгоном, уткнув пистолет с насаженным на его ствол глушителем прямо под ложечку старика. Все чувства Флинча сконцентрированы в пальце, лежащем на спусковом крючке. Он слышит тяжелое дыхание старика совсем рядом и улыбается ему, словно прося извинения. А Эгон в последнее мгновение почти с торжеством думает: «Желудок — я всегда знал, что у меня это самое чувствительное место!» Все так же, будто ничего не произошло, продолжают раскачиваться головы кудрявых подростков. Голос в громкоговорителе захлебывается. Тормоза визжат. И никто не слышит выстрела.

Вот и стена туннеля. Пространство между стеной и поездом слишком мало для огромного тела Эгона. Когда поезд наконец останавливается, Фуллер видит, что аварийной команде придется немало потрудиться.

Мистер Баум опасается за своего человека, который неожиданно исчез из эфира. Что означает радиомолчание, если оно не предусмотрено расписанием радиосеансов? Мистер Баум спрашивает себя, так ли уж далека бухта Свиней на Кубе от бухты Свиней на реке Хафель.

Шеф пригласил меня на ленч, за который он садился ровно в 12 но примеру колониальных английских офицеров-аристократов. С ними он познакомился во время войны с японцами в Малайзии. Сотрудники его штаба считали подобные приглашения поощрением. Для меня же они были скорее бременем. Больной желудок шефа часто восставал против его прожорливости, и тогда он становился совершенно невыносим.

Приехав заблаговременно, я оставил свой автомобиль охране и отправился к дежурному дешифровщику радиоцентра, так как считал: либо они прозевали последний сеанс радиосвязи с Мастером Глазом, либо мне самое время забеспокоиться.

За столом сидел протоколист — молодой человек с интеллигентным лицом. Подобные лица встречаются иногда в Вест-Пойнте в год хорошего выпуска. Во всяком случае, с людьми с такими лицами можно ужиться, несмотря на их военные привычки.

Он вопросительно посмотрел на меня, когда я попытался заглянуть ему через плечо, и мягко сказал:

— Это запрещено, сэр. Личное указание резидента.

Он не знал меня. Я назвал пароль, который после моего перехода на оперативную работу давал мне право в любое время просматривать радиограммы в пределах моей компетенции. Молодой человек сверил пароль по списку.

— Благодарю вас, сэр. Сами понимаете: инструкции!— Демонстрируя служебное рвение, он собрался было вручить мне ключ от сейфа, где хранились дела, но я остановил его!

— Только номер пять, и только самые последние данные.

Он порылся в полученных за последние дни бумагах, лежавших на столе для обработки, и с сожалением пожал плечами:

— Извините, в последнее время от Пятого ничего не поступало.

Я попросил просмотреть другие бумаги на тот случай, если вдруг что-то перепутано. Никакой путаницы не было. Запросили радистов, и те подтвердили, что от Глаза ничего не поступало. Безмолвствовал он в последний по расписанию день радиосвязи, не реагировал на позывные и по истечении контрольного срока. В служебном журнале узла связи об этом имелась соответствующая отметка. Возможность технических погрешностей или направленных помех контрольный офицер исключал. Ничего не оставалось, как считать, что молчание Глаза вызвано какими-то таинственными пертурбациями в эфире.

Как иначе можно было объяснить исчезновение Глаза? У всех, кто имел в нашей конторе отношение к радиосвязи, Пятый считался воплощением педантизма и пунктуальности, присущих «колбасникам». Эта оценка, конечно, свидетельствовала о незнании истории, поскольку презрительная кличка «колбасник» относится в основном к баварской разновидности немецкого характера, в то время как Пятый являл собой скорее образцового пруссака. Но по сути своей оценка была верна. Инструктор по радиоделу сержант Куки, который доводил Пятого до высшей кондиции, участник корейской войны, не знавший, что такое комплименты, предложил однажды сверять часы по первому сигналу выхода Глаза в эфир. Более высокой похвалы нельзя было придумать. У Мастера Глаза не было ни задержек, ни срывов в работе. Он выходил в эфир с точностью до секунды, подобно городской ласточке, просыпающейся с восходом солнца. Что же произошло? Что заставило его замолчать? 'Причин тому могло быть несколько, и не только пертурбации в эфире. При мысли об этом мне становилось не по себе.

У меня еще оставалось время до ленча, и я связался с людьми, отвечавшими за внутреннюю безопасность. Они слышали, что я думаю о них и об их детекторе лжи под названием «Лилли», который я окрестил «лилипуткой», поэтому рассчитывать на их добрые чувства не приходилось. Я решил держаться в рамках официальности, предполагая, что в таком случае им придется пошевелиться.

Я не знал, с какими индикаторами они работали. Результат, во всяком случае, оказался негативным. Короче говоря, дело заключалось в следующем: я передал Глазу радиостанцию самой последней конструкции для подобного рода работы. Ее компактность, достигнутая за счет использования транзисторов, позволяла проделывать с ней различные фокусы. Кроме того, она имела неизвестное ранее электронное защитное устройство. Это устройство ограждало от провала не столько самого радиста, сколько радиосвязь. Если бы радиостанция или радист вместе с радио» станцией попали в руки противника и тот попытался бы затеять с нами радиоигру, то радиостанция подала бы сигнал, ключ к которому был известен только сотрудникам резидентуры, отвечавшим за внутреннюю безопасность. Как все это действовало, мне было не совсем ясно. Насколько я усвоил, секрет состоял в хитроумном промежуточном соединении. Меня успокоил ответ «Лилли», что радиостанция Пятого никаких сигналов тревоги не подавала. И все же что-то вышло из-под контроля! Что могло случиться о Мастером Глазом? А что, если они выследили его вместе с радиостанцией и не долго думая подвели черту под этим делом?