Со строгим выражением лица Вернер посматривает на часы:

— Вы кто — гадалка или криминалист?

— Я вас не понимаю.

— Тем хуже для вас. В ваших рассуждениях как минимум две натяжки. Во-первых: почему вы считаете, что если покрышки заграничные, то и машина заграничная?

Холле упирается взглядом в стол и молчит, а затем смиренно произносит:

— Вы правы, да и эксперт-трассолог из уголовной полиции предупреждал меня об этом.

— А во-вторых, даже если это была иностранная машина, что в этом необычного? Теперь на них повсеместно разъезжают почтенные граждане ГДР. Хорошо было бы получить убедительное доказательство иностранной принадлежности машины. Оно у вас имеется?

— Нет.

Вернер опять смотрит на часы:

— Если у вас есть еще вопросы, задавайте их прямо сейчас. В моем возрасте человек не может разбрасываться временем.

Впервые за все то время, что они сидят друг против друга за столом, глядя на маленький неприметный кружочек посередине, Холле расслабляется и откидывается на спинку стула:

— Мой четвертый вопрос к вам: что бы вы предприняли на моем месте?

Теперь уже Вернер наклоняется близко к собеседнику и своим вибрирующим басом тихо произносит:

— Я бы задал себе вопрос: а где вторая фишка?

— Не понимаю.

— Если вы хотите, чтобы хоть что-то из ваших фантастических гипотез подтвердилось, то вам нужна вторая фишка, а именно белая.

— Но у меня есть только эта.

— Тогда, дружище, не рассиживайтесь здесь, а ищите другую. Без нее ничего не выйдет.

Они договариваются встретиться на следующий день .— в субботу.

Йохен Неблинг хочет быть пойманным и поэтому заставляет охотиться на себя. В его руке две фишки для игры в го. Черная или белая? Жизнь или смерть? Ему внушают, что сесть в лодку всегда легче, чем вылезти из нее. Самолет упал — будет ли он когда-нибудь летать? Пирожки с рыбой и пряная рисовая водка.

Маленький листок из записной книжки, который мне сунул на вечере у тети Каролины господин Вагнер, я взял с собой. Заблудиться было невозможно. Указанное в записке кафе находилось на тихой, затененной вязами улице, казалось бы, вдали от городской суеты. Но вот я ступил ногой на вентиляционную решетку метро и почувствовал, как подо мной с грохотом несся подземный поезд. С оштукатуренных фасадов отовсюду на меня смотрели сказочные животные с человеческими лицами. Хромой мужчина прогуливал от дерева к дереву свою собаку так называемой афганской породы. Спиной я почувствовал, как оба они остановились и долго смотрели мне вслед — и человек, и собака. Перед кафе располагался садик со столиками, ни один из которых в эти предвечерние часы еще не был занят.

Вагнер сидел в нише рядом с буфетом и листал газету. Он заказал для меня рюмку коньяку и кусок пирога по-английски — с изюмом. Оп вел себя так, будто мы старые друзья и вот уже много лет имеем обыкновение встречаться здесь. Оп молча протянул мне газету с аршинным заголовком над одной из статей — сообщением о самолете U-2, сбитом над Свердловском. Я уже слышал его по радио. В связи с гибелью американского самолета-шпиона газета пускалась в рассуждения о том, поставит ли этот провал американской шпионской акции под угрозу предстоящую встречу на высшем уровне в Париже, призванную хотя бы немного успокоить наш взбудораженный мир. Я отложил газету в сторону и молчал так же, как и Вагнер. Пирог я с аппетитом съел, а к коньяку даже не притронулся.

Когда официантка зашла за буфет, Вагнер шепнул мне:

— Как я обещал, вас ждут. Останетесь довольны. — При этом оп указал на дверь, которая, по всей вероятности, вела в задние комнаты.

Я вытащил из кармана двадцать марок — ту самую двадцатку, которую в тот вечер у тети Каролины всучил мне Вагнер вместе с адресом кафе, — и сделал знак официантке, что хочу расплатиться. Это привело господина Вагнера в сильное волнение.

— Что вы, что вы! — воскликнул он. — Оставьте, это уж моя забота. Идите, идите, вас ждут!

Он сунул мне под мышку газету. Это была последняя услуга, которую оказал мне этот человек. Больше я его никогда не видел.

За дверью был узкий коридор. Под стенным светильником, напоминавшим по форме факел, висело объявление: «Уважаемых гостей клуба убедительно просим снять обувь. Мир и покой этого дома да будут им наградой». Более десятка людей последовали этому призыву: на полке у стены была составлена их обувь — сплошь ухоженные мужские туфли из модной толстой кожи. Я был в некотором затруднении: не следует ли понимать под обувью и носки? Нарушать мир этого дома мне не хотелось. Я заглянул внутрь одной пары ботинок и, не обнаружив там носков, решил также не снимать их. К счастью, они были без дыр.

Небольшой человечек, у которого я ничего, кроме согнутой в глубоком поклоне спины, разглядеть не мог, отодвинул для меня занавес из мелких бамбуковых палочек, густо нанизанных на шнурки, свисавшие до самого пола. Палочки зазвенели, как крохотные колокольчики, возвещая о моем появлении. Помещение было без окон. Призрачно-желтый свет излучали многочисленные маленькие фонарики. Господа, которые, как и я, оставили свою обувь в прихожей, сидели с поджатыми под себя ногами на циновках по парам, друг против друга, и молча предавались неизвестному тогда еще мне занятию — некоему умственному упражнению, которое, совершенно очевидно, было связано с квадратными досками, помещенными между ними наподобие низких столиков. Время от времени они клали черную или белую кнопку на доску, где лежали уже другие кнопки. Иногда они отхлебывали что-то из крохотных фарфоровых чашечек, и на их лицах появлялась блаженная улыбка. Вероятно, именно от этого напитка исходил аромат сирени, наполнявший помещение. Куда я попал? Все казалось мне таким чужим, странным и сказочно таинственным.

В глубине комнаты кто-то поднялся и неторопливо направился ко мне. Две вещи бросились мне в глаза в этом человеке — походка и взгляд. Его ступни в черных блестящих носках казались неестественно большими. Это придавало походке какую-то решительность, словно он собирался, ставя одну ступню перед другой, заново измерить землю. У него были очень светлые глаза. Приблизившись, он в упор посмотрел на меня так, будто сквозь меня видел даль, настраивающую его на меланхолический лад. Он вытащил у меня из-под мышки газету.

— Хорошо, что вы принесли последние новости, — сказал он.

— Последние новости — это те, которых вы пока еще не знаете, — возразил я.

Он улыбнулся:

— О, я вижу вы умеете начать с шутки, которая помогает людям сойтись. Это вселяет надежду. Так позвольте же и мне отплатить вам тем же. Моя фамилия Баум, точнее — доктор Баум. Наверное, вы и не предполагали встретиться здесь с кем-то из земельного статистического управления. Как американца германская статистика интересует меня только в некотором отношении. Позвольте пригласить вас.

Мы подошли к сооружению, напоминавшему бар, на котором небольшой человечек с черной спиной расставлял блюда и напитки в крохотной фарфоровой посуде. Он исчез так же незаметно, как и появился.

— Пирожки с рыбой и пряная рисовая водка, — сказал доктор Баум. — Стиль этого клуба — все подлинно японское. И играют здесь в японскую игру го. — И после бесконечно долгой паузы: — А в какую игру предпочитаете играть вы?

Мое сердце подскочило к самому горлу. Я никак не ожидал, что этот человек так быстро сбросит маску и перейдет к делу. За его безобидными вопросами чувствовалась властная сила большого интеллекта. Нужно было держать ухо востро: отвечать следовало так, чтобы разговор не принял нежелательного направления.

— В скат[18] — как можно равнодушнее ответил я. — Но если желаете, то могу доставить вам удовольствие и составить компанию в покер.

Он умел улыбаться одними глазами.

— Вы на самом деле хотите доставить мне удовольствие?

Избранный им тон располагал к нему, и я почувствовал себя увереннее. Но я ни в кош случае не должен был казаться умнее, чем он предполагал. И вот, чтобы, как говорится, сменить пластинку, я начал оглядывать таинственное заведение.