— А этот старый «фиат», — подхватывает Холле, — должно быть, довольно вместителен.

Его слова звучат как сигнал к действию. Они запрашивают хранилище данных ЭВМ относительно методов и техники переоборудования легковых автомобилей для нелегального провоза людей через границу. Для наглядности берут конкретный случай, произошедший с конкретным лицом, приговоренным к лишению свободы за аналогичные преступления. Речь идет о юнце с хорошо подвешенным языком, который надеялся чистосердечными признаниями смягчить меру наказания за свои преступные деяния.

Год назад, прервав учебу на юридическом факультете, он нелегально покинул республику, поселился в Гамбурге и попытался на свой страх и риск заняться контрабандной перевозкой людей. Схватили его во время второй операции по анонимному доносу, исходившему, по всей вероятности, от конкурентов. Терять этому мелкому негодяю было нечего, и он с фамильярной навязчивостью, которая внушала Холле, слушавшему магнитную запись, почти физическое отвращение, принялся выбалтывать свои тайны следователям.

«— Товарищ офицер… Я могу к вам так обращаться, не правда ли? Не думайте, пожалуйста, что проблема транспортировки слишком проста. Способ транспортировки порой решает все. Самый лучший клиент ничего не стоит, если не знаешь, как его доставить.

— Говорите конкретнее, общие положения нам не, нужны.

— Понял вас, товарищ офицер, — засмеялся парень блеющим смешком. — Это вы хорошо сказали: «общие положения». Понял, понял! Вас интересует, как можно перевезти человека из одного места в другое, не так ли? Самое главное — найти место в «тачке». Я всегда говорил: нужны солидные «тачки», с которыми ничего не случится из-за лишней нары швов или пары килограммов. С «остином», «фиатом», «пежо» вы не ошибетесь, причем, чем старее машина, тем лучше: раньше автомобилестроители не экономили. Вы спрашиваете: куда спрятать клиента, если при контроле придется раскрывать багажник? Да, вы правы, этого постоянно приходится опасаться. Считайте, что это мой комплимент вам. Так куда же? Хоп — крышка багажника открыта, а клиент уже лежит под задним сиденьем. Хоп — крышка закрыта, а клиент опять в багажнике. Вы следите за моей мыслью, товарищ офицер? Так вы замолвите за меня словечко? Понимаю. Нет, я не пытаюсь вас подкупить. Я рассказываю вам обо всем, что вас интересует, потому что искренне раскаиваюсь. Вы поняли трюк с крышкой? Она убирается внутрь. Для этого достаточно небольшого моторчика. Ну хотя бы такого, который приводит в движение дворники. Ничего не видно и не слышно. Поднимают заднее сиденье — ради бога! — клиент уже в багажнике. Чего только не придумаешь для дела! Но места должно быть достаточно. Лучшие клиенты, как правило, толстяки, поэтому нужно иметь вместительную «тачку». Теперь вы поняли? Вот и весь секрет. Однако с этим покончено раз и навсегда. Обещаю вам, товарищ офицер!»

Эрхард Холле выключает магнитофон:

— Ну, что скажешь?

Вернер в задумчивости выскребает что-то обгоревшей спичкой из головки трубки:

— Я не специалист по таким делам. Но одно вроде бы ясно: «фиат» старой модели как нельзя лучше подходит для подобных целей. Исходя из этого можно предположить, что четвертым пассажиром в багажнике ехал человек, который потом, мертвый и обожженный, валялся рядом с автострадой. Но кто этот человек?

Их мысли снова возвращаются к доктору Бауму. Искал ли он по каким-то пока еще совершенно непонятным причинам контакта со своим старым партнером? Или возобновил в Западном Берлине старые связи, которые помогли ему войти в контакт с представителями преступного мира, занимавшимися контрабандой людей? А может, он пытался использовать убитого в качестве связника и дал ему с собой фишки для го? Или же он пошел напролом сам н при этом погиб?

Между делом они подбадривают и утешают по телефону Йохена Неблинга, который в ожидании гостьи из Марбурга-на-Лане чувствует себя как на иголках.

И вот однажды, в то время когда вечер опускается на серый город и сердце щемит тоска, поступает сообщение: ненадолго до закрытия читальных залов в библиотеку явилась некто Виола Неблинг, представившаяся студенткой-дипломницей философского факультета и предъявившая паспорт гражданки ФРГ. Она, правда, не записалась в библиотеку, по, сославшись на специфику своей работы, попросила разрешения переговорить с дирекцией.

Вернер сигнализирует Йохену, чтобы он был наготове. Однако последующие часы протекают в бесплодном ожидании. Дальнейшее наблюдение устанавливает, что упомянутая Виола Неблинг, девушка с темной кожей, выйдя из библиотеки, садится в автомобиль, стоявший на Унтер-ден-Линден, и, никуда не сворачивая и нигде не задерживаясь, направляется к контрольно-пропускному пункту на границе с Западным Берлином. Машина у нее — «рено» одного из последних выпусков. Для проверки номер автомобиля вводят в компьютер, который на это никак не реагирует. Держа руку на телефоне, Холле спрашивает взглядом: задержать?

Вернер большим пальцем уминает горящий табак в трубке и отрицательно качает головой.

Йохен Неблинг сравнивает берлинскую городскую железную дорогу с машиной времени, на которой всего за двадцать восточных пфеннигов можно проехать сквозь эпохи и к тому же получить за это двадцать западных марок. Мир полон соблазнов. Черными и белыми бывают не только фишки для го. Черное и белое можно отыскать и в постели.

Тогда можно было проехать от станции Осткройц в Восточном Берлине до станции Весткройц в Западном и от станции Гезундбруннен через станцию Фридрихштрассе до платформы Шёнеберг. Большая кольцевая дорога проходила вокруг всего Берлина. Поезда шли слева направо и справа налево, и в них еще существовали отсеки для курящих. Берлинская городская железная дорога была настоящей машиной времени — только более удобной и безопасной, более демократичной и дешевой, чем рисовали ее в своем воображении великие писатели-фантасты. За двадцать восточных пфеннигов она предоставляла вам возможность переехать из одной эпохи в другую. Сел в поезд при социализме — вышел при капитализме. Разумеется, можно было проследовать и в обратном направлении: сесть в вагон при капитализме и поехать в социализм. Эти поездки, конечно же, не делали из капиталиста социалиста или из социалиста капиталиста. Более того, многие люди находили это обстоятельство просто забавным. Переезжая из эпохи и эпоху, можно было развлечься и даже сделать небольшой бизнес, оставаясь при этом тем же, чем ты был.

Но мне кажется, что это все же неверно. При подобпых поездках не удавалось остаться тем, чем ты был. Во мне, во всяком случае, каждый раз, когда я посещал ту сторону, происходили незримые перемены. Приехав в другой мир, ты начинал смотреть на все иными глазами. Наталкиваясь на жесткость — сам становился жестче, встречая холодность — сам становился холоднее, чувствуя чужой локоть под ребрами — старался пустить в ход собственные. Позднее я не раз пытался объяснить детям свои ощущения при переездах из одного мира в другой. По-настоящему они, пожалуй, не поняли этого до сегодняшнего дня. Представления о жизни рождаются самой жизнью. Тем, кто, подобно моим детям, вырос в обществе, ориентирующемся на принцип солидарности, трудно понять, что есть другое общество, которое зиждется на чистейшем своекорыстии. В этом им уже никто не поможет. И как же это здорово!

С некоторых пор я вынужден был отказаться от машины времени, именуемой городской железной дорогой. Доктор Баум строжайше запретил мне ею пользоваться. И, как это пи курьезно, Вернер полностью признал его правоту. С какой стороны ни посмотри, моя миссия была слишком деликатна, чтобы я мог довериться общественному транспорту. Таможенники и пограничники все время проводили там выборочные проверки. Так как я подписал обязательство не посещать западные сектора города, мне приходилось добираться туда менее удобным путем. Я трясся на трамвае до Пренцлауераллее, огибал Александерплац, над развалинами которой до сих пор еще стояла пыль, вдыхал на мосту через Шпрее дым и выхлопы буксиров и попадал в обгоревшие руины Кельнского форштадта. Последняя остановка трамвая перед секторальной границей находилась на Анненштрассе. В отличие от городской железной дороги и метро, автобусы и трамваи не пересекали ее. Юго-восточное кольцо, по которому курсировала «семерка», и внешнее кольцо, по которому ходила «пятерка», уже не были кольцами в полном смысле этого слова. Ты приезжал из восточной части города на трамвае восточноберлинского акционерного общества городского транспорта, выходил на остановке, переходил с одного тротуара на другой — и вот ты по ту сторону границы. Здесь ты садился на трамвай уже западноберлинского акционерного общества городского транспорта и ехал дальше — кое-где даже с тем же самым билетом. Раскол трех с половиной миллионного города стал фактом, но те, кто его совершил, по-прежнему публично ратовали за его единство от речки Панке до речки Крумме Ланке[19] хотя это было такой же фикцией, как великий рейх от Мааса до Мемеля[20].